438 Заворотчева Два моих крыла
Любовь Георгиевна Заворотчева
ЛЮБОВЬ ЗАВОРОТЧЕВА
ДBA МОИХ КРЫЛА
Рассказы
ПРИЧУДА
Кузьмин в который уж раз подвернул под щеку прохладный бок тощей гостиничной подушки, зло шлепнул себя по плечу. Комары звенели и с размаху пикировали на его большое тело. З-з-з… Один продолжал другого, и вся комариная компания издевалась над его беспомощностью.
«Не уснуть, — решил Кузьмин и встал. — Ни потемок, ни рассвета», — раздраженно подумал он. Закурил, отбиваясь струйкой дыма от наседавших комаров. Бешеные… Словно специально для них белые ночи природа придумала. Он достал карту, с облегчением подумал, что до зимы еще далеко, успеют они как следует подготовить десант строителей.
На пол упал листок бумаги в косую линеечку, сложенный вчетверо. Усмехнулся про себя Кузьмин: стариковская причуда! Может, и причуда, только что это не идет из головы Яков Андреевич, насмешливый, колючий? Как гвоздь в памяти торчит — о чем ни начни думать, все равно на него наткнешься.
Когда уезжал из Тюмени, начальник главка посоветовал:
— Есть километрах в семидесяти от Тундрового изба. Старик там живет. Лучше его никто тех мест не знает. И тебе может дать совет, как лучше зимник пробить. Помнишь, к Мангазее тропу геологи торили? Старик в проводниках был.
Минувшим днем Кузьмин летал к нему. Вертолет долго кружил над старой избой, выбирая площадку для посадки. Внизу сбились в кучу собаки и надрывались в лае. Винтокрыл, вздыбив на их хребтах шерсть, подпрыгнул и прочно встал на взлобке.
Долго никто не выходил на крыльцо. Кузьмин решил было, что нет в избе никого. Но вот скрипнула дверь, и на пороге появился высокий дед. Он быстро глянул на Кузьмина и сел на ступеньку крыльца.
На нем были высокие, за колено, пимы. Загнутыми носами они косили в противоположные стороны. Кузьмину показалось: они с вызовом, задиристо смотрели на него. Понял — пимы по хозяину. Их неровные края истончились, указывая на долгий срок службы. Колодка приняла форму дедовой ноги, и поэтому, слившись вместе с хозяином в одно целое, оба пима так выразительно смотрели на незнакомца. Чувствовал он и цепкий взгляд хозяина, хотя глаза прятались под нависшими бровями.
«Такой за добычей будет и день и два гнаться», — невольно подумалось Кузьмину.
По-разному толковали о старике в Тундровом. Одни говорили, что с гостем он лишним словом не обмолвится. Бросит тулуп на печь — спи, мол. Другие утверждали обратное, говоря о его гостеприимстве. В райкоме партии показали отдельную папку. В ней лежали бумаги, исписанные прямым, твердым почерком старика. Все они были об одном: остепенить, приструнить то строителей трубопроводов, то газодобытчиков. О каждом случае браконьерства дед писал письма лично секретарю райкома. Никто его не просил об этом, но ответы о принятых мерах подписывал лично секретарь райкома, и с попутным вертолетом письма в плотных конвертах сбрасывали деду знакомые вертолетчики вместе с газетами, спеша с грузом на дальние точки.
Жил старик промыслом. Заключил договор с коопзверопромхозом на отстрел пушного зверя и всегда план перевыполнял. Пушнину сдавал высшим сортом, не торговался с заготовителем насчет оплаты, денег у кассы не пересчитывал.
Приглашали его в поселок, работу предлагали, избу давали, но он так и жил на отшибе, не тяготясь, видно, одиночеством. Предлагали не раз и путевку на курорт. Дед, кинув руку в сторону тундры, говорил:
— Сколько там воздуху! Грудь рвет от простора. Лучше ваших курортов!
Пожилая дежурная в гостинице рассказывала все это Кузьмину с мягкой улыбкой. Было видно, что старика она уважает при всех его странностях.
— Он, сказывают, перед войной тут появился. Сперва в поселке жил, потом уж ту избу построил себе, а возле нее какой-то стояк с вертушкой да ведром. Кто-то видел у него толстую амбарную книгу с записями. Кто его знает, чего он там маракует. Сказывали еще, что по несправедливости он сюда попал, было такое время. Ну, может, и обидели, не съехал после, когда уж можно было. Вроде и жена от него отказалась. Разное народ болтает.
Кузьмин шел к деду. В сторонке и вправду заметил «стояк с вертушкой и ведром».
«Осадки и направление ветра определяет», — промелькнула мысль.
Собаки обступили Кузьмина и надрывно гавкали, скаля крепкие желтые клыки. Старик движением руки подозвал их к себе.
Пимы шевельнулись. Дед вскинул мохнатую бровь, стрельнул немым вопросом в Кузьмина, но не поднялся навстречу с крыльца.
— Здравствуйте, Яков Андреич! — приветливо поздоровался Кузьмин, с опаской оглядываясь на собак.
Дед на приветствие не ответил.
— Садись. В ногах правды нет. Раз вертолетом летел, что-то хочешь.
Кузьмин сел рядом, достал сигареты, протянул деду.
— Пожалуйста.
— Не курю и тебе не советую.
Замолчали. Кузьмину до щекотки в горле хотелось курить. Засунув пачку обратно в карман, огляделся по сторонам.
— Собак у вас сколько! Знай корми.
— Хм.
— А без людей не скучно вам, Яков Андреич? — полюбопытствовал Кузьмин.
— Тебе разве с людьми всегда интересно да весело? — ответил дед.
— Ну все же и поговорить надо…
— Вот ты приехал, с тобой и поговорю. Должно, из самой Тюмени прилетел. Приходят ко мне те, кому я нужен. А так без нужды чего же глаза людям мозолить? — Пимы недовольно шевельнулись, один приступил на другой. Собаки у крыльца оторвали от лап морды и, не мигая, разом глянули на деда.
— Ты по какой части работаешь? — спросил он.
— Строитель я, работаю в главке, — обрадовался предметности разговора Кузьмин.
— Телевышку, что ли, будете теперь в тундре строить? — насмешливо спросил дед.
— И телевышка будет, дела-то здесь ожидаются большие.
— Вот-вот! Взроете тундру, оленю ничего не оставите. С умом бы по тундре ходили, так хорошо бы. Вот такие, как ты, молодые да горячие, давай-давай, мол, лес рубят — щепки летят. А то не примечаете, что щепки прямо в глаза метят. Не вам, деткам вашим. — Дед снова замолчал, подобрав ноги в пимах к животу.
— Тебя как звать-то, молодец?
— Володя, — запоздало представился Кузьмин. — Володя Кузьмин. А что, Яков Андреевич, за щепки вы имеете в виду? — он смело поглядел на деда.
Тот пытливо окинул взглядом Кузьмина, мол, стоит ли тут с тобой лясы точить? Встретив открытый взгляд Кузьмина, снова насупил дремучие свои брови.
— У тебя, план, да? Ты к цели, должно, рвешься? Тебе лишь бы ее обратать, да?
— Ну в общем так оно, наверное, — смущенно признался Кузьмин.
— А ты погляди, парень, что за щепки летят. Природа надрывалась, земля холодная все силы отдала, чтоб деревья поднять. Дорогу железную построили. Ну не здесь, южнее, у Сургута. Хорошо. А по обе стороны лес навалом лежит. Здоровый такой. Был я там. Ну туда, в Сургут, все везут и везут, даже от поездов тесно. А оттуда-то ничего не везут. Нефть по трубе идет. Значит, лес дополнительно валят по обе стороны трубы, расчищают, стало быть, место для нее. А еще и шараги под электричество ставят, тоже лес по обе стороны валят. А еще-то и зимник ладят как бог на душу положит, тоже лес по обе стороны валят. Сколько лесу загроблено, и забыли о нем. Все спешат и спешат. Чего бы лес этот в обратный путь не погрузить, а? Неужели он там никому не нужен? Да хотя бы на спички. Да на что хочешь, раз уж так все пошло. Но если грамотно, по высшему образованию все делать, так неужели нельзя одну полосу про все дела расчистить? А еще ведь и десяти лет нет, как тут это развернулось. А дальше? — Он большим пальцем руки почесал бровь, на лбу гармошкой сбежались морщины, и он впервые прямо и открыто посмотрел Кузьмину в глаза: как, мол, ты-то все это понимаешь, или тебе все равно?
Кузьмин смотрел на загнутые кончики пимов и думал, что, наверное, у деда очень больные ноги и здесь ему никто не поставит банки на простуженную спину, никто не принесет при нужде сердечные капли. У него здесь нет ничего, что сопровождает обычную старость. Один на один дед со своими тревогами и заботами. Пропитан ими. Сухой, высокий сидит он рядом с Володей Кузьминым и весь наполнен незнакомой Кузьмину жизнью, мудростью, которую воспитало одиночество, каждодневное общение с природой.
Кузьмин не смел коснуться тайны его одиночества. Ведь не могло же это быть пустяком, если человек взял и ушел сюда, в тундру, лишив себя всех удобств цивилизации.
Его не могли не любить женщины. Он и теперь, в свои преклонные годы, был строен и приметен, как всякий много ходивший и привыкший к свежему воздуху человек. Кузьмину было трудно представить, чтоб кто-то вот так запросто мог бы подойти к старику и, снисходительно похлопав по плечу, спросить: ну как, дедок, житуха? Нет. Старик дисциплинировал каждое движение, заставлял обдумывать обращенные к нему слова.
Больше всего, представлял Кузьмин, к дедовым рукам подошла бы указка, старенькая, деревянная, залоснившаяся. И если бы это было у школьной доски, он мог бы воспитать у детей влюбленность в землю, на которой они поднимались и жили. Учил бы без громких слов, без надрыва…
— Наслушался, должно, про меня всякого. Робеешь. А ты не робей, говори, зачем я тебе понадобился, — прервал молчание дед.
— Успеется, Яков Андреевич, интересно мне возле вас. Торопиться не хочется, — повеселел от его приветливости Кузьмин.
— Вчера вертолетчики сбросили мне гостинец. А еще пакет. Важный. Теперь и жить веселее. — У деда, видимо, в самом деле было хорошее настроение.
Распрямился и Кузьмин, радуясь разговорчивости Якова Андреевича, не частой, наверное, и не с каждым.
— Ответ я получил из научно-исследовательского института, из Ленинграда. — Он достал из необъятного, видно, кармана пиджака сложенные вдоль газеты, какие-то конверты, потом перекинул руку в другой карман и осторожно вынул большой голубой конверт с красным грифом вверху.
Письмо по краям успело залохматиться. Кузьмину представилось, как нетерпеливо ждет Яков Андреевич почту. Как неторопливо и обстоятельно читает от первой до последней строчки все газеты. И возвращается к ним по мере осмысления прочитанного не раз и не два, пока не получит новые.
— Вот почитай. Интересно. И тебе может пригодиться. — Он протянул Кузьмину письмо.
Он читал и изумлялся осведомленности сидевшего рядом с ним старика.
«…Особенно интересна и важна информация Ваша об уровнях реки Хекки в разное время года. Сейчас, когда в бассейне этой реки намечается освоение крупного газового месторождения, Ваши сведения позволят планировать более точно доставку грузов по реке», — писал доктор наук.
— Я бы, Володя, еще погодил посылать. Но вижу — народу в тундре много становится. А откуда люди знают ее? И без знания навредить могут, просто напакостить. Да и тундра далеко не безобидна. Когда снег тает, сколько неожиданностей бывает. Одни оползни чего стоят пришлому человеку! Здесь все как по клеточкам шахматным надо. Каждая фигура по своим правилам живет.
Вертолетчики развели в стороне дымокур, и косматые обрывки его щипали Кузьмину глаза. Зато не было гнуса. Собаки тоже повернулись носами к дыму и блаженно дремали, забыв о Кузьмине и вертолетчиках.
Солнце незаметно валилось набок, и тундра от этой близости к светилу полыхала у горизонта таинственно и чуждо. На Урале, где Володя Кузьмин рос и учился, знакомые колки и поля утопали в солнечном мареве и как-то по-женски нежились в его лучах.
Здесь солнце не грело тундру. Она, как холодная женщина, была непроницаема и недоступна.
— Реки тут — главные дороги, — снова заговорил старик. — Видно, учли мои наблюдения. Сработало там что-то. — Он поднял вверх указательный палец. — Очистили реку. Дно углубили. Выставили береговые и плавучие знаки. Сигналы теперь подают световые. Все как надо. На каждый километр — четыре знака. И служба наблюдения появилась. Бывали они у меня не раз. Я так думаю, что содержать реку в судоходном состоянии хлопотно. Все это нагородили для вас, первопроходцев. А вы что делаете? — спросил он горько, глядя укоризненно на Кузьмина, словно он и есть та армия первопроходцев. — Я нынче перед навигацией был на реке. И что увидел? На льду кто-то не пожалел оставить два металлических контейнера, железобетонные плиты, кольца, сваи, бочки с битумом. Я в райком написал. Пока там выясняли, как и что, ледоход кончился. Что утонуло, что лед унес. Аварийная ситуация. Да… Тральщик пригнали. И давай вытаскивать грузы эти. Так еще и трактор нашли. Новехонький! Вот ты бы свою кровно нажитую машину из личного гаража так, за здорово живешь, бросил? А тут все бросают! У рыбы, должно, от страха животы скрутило. Сам суди, как тут беспокойству не быть? Теперь вот еще ты со своим главком армией выдешь в тундру…
Да, примерно такими военными терминами и пользовался на совещании заместитель министра, когда речь шла про обустройство месторождения: плацдарм, создать ударный кулак… Кулак по срокам, по обустройству, а значит, и по всему, что тут хранила природа в первозданности и неприступности.
И вспомнилось Кузьмину, как он минувшим летом собирался в отпуск в Грузию. Взял в библиотеке книгу, которая так и называлась «Грузия». Толстая, с цветными вкладками, подробными описаниями фауны и флоры. Уезжая на месяц в отпуск, Кузьмин заранее знал, где и какие целебные источники, что посмотреть, что можно трогать, а что — заповедно. А вот сюда, в тундру, он собирался всего один вечер, цифры изучал, калькуляции, чертежи проектов. Бросил в портфель пару чистых сорочек, носки. Тогда, собираясь в Грузию, он заботливо упаковал в подарок случайным спутникам по отдыху несколько пакетов вяленой рыбы… А вот деду этому не привез хотя бы первых помидоров или пучок редиски. Просто ехал в командировку, обремененный, перегруженный заботами.
— Что ж ты строить собрался, Володя? — прервал молчание старик.
— Да вот какое дело, Яков Андреич, — точно разминая новую мысль, неторопливо начал говорить о главном Кузьмин, наскоро решив, что в следующую командировку обязательно привезет деду и овощей, и фруктов и подарит свой новый вязаный свитер. — Дело такое, что зимой на это месторождение новое надо высадить первый десант, завезти грузы и начать строительство первой установки по подготовке газа. Думали мы, думали и решили пробивать зимник. Иначе никак. Зимой здесь полярная ночь, вертолеты лишь на два часа поднять можно, навигация, сами знаете, короткая. А грузов сотни, да нет, тысячи тонн. Вот мне и поручили разведку, так сказать, сделать.
— Как я понимаю, хочешь ты по карте посмотреть, куда ступишь зимой. Дело. Толково и разумно.
— Мне сказали, что лучше вас никто этих мест не знает.
— Ну что ж, давай твою карту, посмотрим. Я бы и сам пошел с вами зимой, да далеко, силы не те, что раньше.
— Да вы только посоветуйте, как лучше, а там мы сами допрем, — сказал и — раскаялся…
— Допрем, допрем! — Брови деда сбежались в одну линию. — Допрем… Уж больно вы быстрые, лихие. Вот ты технику еще собрался везти. Техника-то, может, и ничего. А люди?
Они долго сидели над картой Кузьмина. Потом старик сходил в избу и вынес оттуда свою, сделанную от руки, с понятными только ему пометками и надписями.
Он заставлял Кузьмина записывать приметы, характерные изгибы рек, советовал, где лучше разбить пункты для отдыха водителей.
И когда вконец потерявшие терпение вертолетчики загрозились оставить здесь Кузьмина на неделю, дед довел его по карте до места, где будет первая стройплощадка.
— Зимой перед выходом еще прилетай. Может, еще чего вспомню, — снова глядя, как показалось ему, дружелюбно, сказал Яков Андреевич.
Оставалось поблагодарить его и лететь назад. Кузьмин уже протянул было руку, а Яков Андреевич — свою, для рукопожатия, но в последний момент старик словно передумал, лукаво посмотрел на гостя из-под лохматых бровей и жестом пригласил сесть обратно на крыльцо.
— Ты вот что. Ты вроде парень неплохой. Неиспорченный еще. Но… все равно давай расписку, — твердо произнес он, поглаживая большим пальцем лоб и бровь.
— К-какую расписку? — опешил Кузьмин.
— Обыкновенную. Как у вас при технике безопасности. — Он достал из бокового кармана сложенную вдвое тетрадь в косую линейку, аккуратно отделил от нее два листа из середины. — Вот. Пиши в двух экземплярах. Один себе, другой мне.
Кузьмин озабоченно посмотрел на него: что еще за причуда?
— Пиши. «Я, Кузьмин Владимир, — как тебя по батюшке? — вот и пиши, — обязуюсь при начале работ по освоению месторождения лично сам и требовать от подчиненных мне людей не ездить по озерам, где рыба мечет икру, на вездеходах, тракторах, машинах разной проходимости и не разводить костров с соляркой не только на этих озерах, но и в стороне от зимника. Уличенных мною ли, кем другим в браконьерстве обязуюсь немедленно списывать на Большую землю. Обязуюсь следить за тем, чтобы никто не стрелял птиц, в том числе и в полярную сову, которой любят украшать квартиры, не стрелять весной гусей, уток, гагар и не ставить сети в устье речек. При нарушении мной или кем-то другим этих обязательств не буду протестовать против применения ко мне или другим строгих мер, в том числе и передачи материалов в следственные органы». Вот. А теперь распишись. Забирай один экземпляр себе, — распорядился Яков Андреевич, когда Кузьмин поставил точку, и, весело глядя на старика, снова подумал: «Причуда».
Они распрощались, и вертолет вертикально пошел вверх, оставляя внизу избу, собак и сидевшего на крыльце старика.
…Чем дольше смотрел Кузьмин на листок бумаги в косую линейку, тем меньше оставалось в нем веселой уверенности, что это была причуда. Подобных обязательств дать здесь было больше некому, и мысль о старике неотступно преследовала Кузьмина всю эту ночь. Он отчетливо понял, что не дает покоя старому человеку ни днем ни ночью, что устоялось и спрессовалось в главных хранилищах его души, откуда боль в словах и отчаянная жажда найти понимание и сочувствие у молодого еще человека, который пришел на Север, может, на всю жизнь, и небезразлично старику, с каким настроением пришел он сюда. Надеялся потревожить, заставить задуматься над чем-то далеким пока Кузьмину, далеким от его дел и забот…
К утру комары поутихли, тоже, видимо, устали. На какой-нибудь час Кузьмина сморил сон. Ему снился Яков Андреич, во весь рост. Он заполнял собой все пространство, смотрел на Кузьмина строго и цепко.
Любовь Георгиевна Заворотчева
ЛЮБОВЬ ЗАВОРОТЧЕВА
ДBA МОИХ КРЫЛА
Рассказы
ПРИЧУДА
Кузьмин в который уж раз подвернул под щеку прохладный бок тощей гостиничной подушки, зло шлепнул себя по плечу. Комары звенели и с размаху пикировали на его большое тело. З-з-з… Один продолжал другого, и вся комариная компания издевалась над его беспомощностью.
«Не уснуть, — решил Кузьмин и встал. — Ни потемок, ни рассвета», — раздраженно подумал он. Закурил, отбиваясь струйкой дыма от наседавших комаров. Бешеные… Словно специально для них белые ночи природа придумала. Он достал карту, с облегчением подумал, что до зимы еще далеко, успеют они как следует подготовить десант строителей.
На пол упал листок бумаги в косую линеечку, сложенный вчетверо. Усмехнулся про себя Кузьмин: стариковская причуда! Может, и причуда, только что это не идет из головы Яков Андреевич, насмешливый, колючий? Как гвоздь в памяти торчит — о чем ни начни думать, все равно на него наткнешься.
Когда уезжал из Тюмени, начальник главка посоветовал:
— Есть километрах в семидесяти от Тундрового изба. Старик там живет. Лучше его никто тех мест не знает. И тебе может дать совет, как лучше зимник пробить. Помнишь, к Мангазее тропу геологи торили? Старик в проводниках был.
Минувшим днем Кузьмин летал к нему. Вертолет долго кружил над старой избой, выбирая площадку для посадки. Внизу сбились в кучу собаки и надрывались в лае. Винтокрыл, вздыбив на их хребтах шерсть, подпрыгнул и прочно встал на взлобке.
Долго никто не выходил на крыльцо. Кузьмин решил было, что нет в избе никого. Но вот скрипнула дверь, и на пороге появился высокий дед. Он быстро глянул на Кузьмина и сел на ступеньку крыльца.
На нем были высокие, за колено, пимы. Загнутыми носами они косили в противоположные стороны. Кузьмину показалось: они с вызовом, задиристо смотрели на него. Понял — пимы по хозяину. Их неровные края истончились, указывая на долгий срок службы. Колодка приняла форму дедовой ноги, и поэтому, слившись вместе с хозяином в одно целое, оба пима так выразительно смотрели на незнакомца. Чувствовал он и цепкий взгляд хозяина, хотя глаза прятались под нависшими бровями.
«Такой за добычей будет и день и два гнаться», — невольно подумалось Кузьмину.
По-разному толковали о старике в Тундровом. Одни говорили, что с гостем он лишним словом не обмолвится. Бросит тулуп на печь — спи, мол. Другие утверждали обратное, говоря о его гостеприимстве. В райкоме партии показали отдельную папку. В ней лежали бумаги, исписанные прямым, твердым почерком старика. Все они были об одном: остепенить, приструнить то строителей трубопроводов, то газодобытчиков. О каждом случае браконьерства дед писал письма лично секретарю райкома. Никто его не просил об этом, но ответы о принятых мерах подписывал лично секретарь райкома, и с попутным вертолетом письма в плотных конвертах сбрасывали деду знакомые вертолетчики вместе с газетами, спеша с грузом на дальние точки.
Жил старик промыслом. Заключил договор с коопзверопромхозом на отстрел пушного зверя и всегда план перевыполнял. Пушнину сдавал высшим сортом, не торговался с заготовителем насчет оплаты, денег у кассы не пересчитывал.
Приглашали его в поселок, работу предлагали, избу давали, но он так и жил на отшибе, не тяготясь, видно, одиночеством. Предлагали не раз и путевку на курорт. Дед, кинув руку в сторону тундры, говорил:
— Сколько там воздуху! Грудь рвет от простора. Лучше ваших курортов!
Пожилая дежурная в гостинице рассказывала все это Кузьмину с мягкой улыбкой. Было видно, что старика она уважает при всех его странностях.
— Он, сказывают, перед войной тут появился. Сперва в поселке жил, потом уж ту избу построил себе, а возле нее какой-то стояк с вертушкой да ведром. Кто-то видел у него толстую амбарную книгу с записями. Кто его знает, чего он там маракует. Сказывали еще, что по несправедливости он сюда попал, было такое время. Ну, может, и обидели, не съехал после, когда уж можно было. Вроде и жена от него отказалась. Разное народ болтает.
Кузьмин шел к деду. В сторонке и вправду заметил «стояк с вертушкой и ведром».
«Осадки и направление ветра определяет», — промелькнула мысль.
Собаки обступили Кузьмина и надрывно гавкали, скаля крепкие желтые клыки. Старик движением руки подозвал их к себе.
Пимы шевельнулись. Дед вскинул мохнатую бровь, стрельнул немым вопросом в Кузьмина, но не поднялся навстречу с крыльца.
— Здравствуйте, Яков Андреич! — приветливо поздоровался Кузьмин, с опаской оглядываясь на собак.
Дед на приветствие не ответил.
— Садись. В ногах правды нет. Раз вертолетом летел, что-то хочешь.
Кузьмин сел рядом, достал сигареты, протянул деду.
— Пожалуйста.
— Не курю и тебе не советую.
Замолчали. Кузьмину до щекотки в горле хотелось курить. Засунув пачку обратно в карман, огляделся по сторонам.
— Собак у вас сколько! Знай корми.
— Хм.
— А без людей не скучно вам, Яков Андреич? — полюбопытствовал Кузьмин.
— Тебе разве с людьми всегда интересно да весело? — ответил дед.
— Ну все же и поговорить надо…
— Вот ты приехал, с тобой и поговорю. Должно, из самой Тюмени прилетел. Приходят ко мне те, кому я нужен. А так без нужды чего же глаза людям мозолить? — Пимы недовольно шевельнулись, один приступил на другой. Собаки у крыльца оторвали от лап морды и, не мигая, разом глянули на деда.
— Ты по какой части работаешь? — спросил он.
— Строитель я, работаю в главке, — обрадовался предметности разговора Кузьмин.
— Телевышку, что ли, будете теперь в тундре строить? — насмешливо спросил дед.
— И телевышка будет, дела-то здесь ожидаются большие.
— Вот-вот! Взроете тундру, оленю ничего не оставите. С умом бы по тундре ходили, так хорошо бы. Вот такие, как ты, молодые да горячие, давай-давай, мол, лес рубят — щепки летят. А то не примечаете, что щепки прямо в глаза метят. Не вам, деткам вашим. — Дед снова замолчал, подобрав ноги в пимах к животу.
— Тебя как звать-то, молодец?
— Володя, — запоздало представился Кузьмин. — Володя Кузьмин. А что, Яков Андреевич, за щепки вы имеете в виду? — он смело поглядел на деда.
Тот пытливо окинул взглядом Кузьмина, мол, стоит ли тут с тобой лясы точить? Встретив открытый взгляд Кузьмина, снова насупил дремучие свои брови.
— У тебя, план, да? Ты к цели, должно, рвешься? Тебе лишь бы ее обратать, да?
— Ну в общем так оно, наверное, — смущенно признался Кузьмин.
— А ты погляди, парень, что за щепки летят. Природа надрывалась, земля холодная все силы отдала, чтоб деревья поднять. Дорогу железную построили. Ну не здесь, южнее, у Сургута. Хорошо. А по обе стороны лес навалом лежит. Здоровый такой. Был я там. Ну туда, в Сургут, все везут и везут, даже от поездов тесно. А оттуда-то ничего не везут. Нефть по трубе идет. Значит, лес дополнительно валят по обе стороны трубы, расчищают, стало быть, место для нее. А еще и шараги под электричество ставят, тоже лес по обе стороны валят. А еще-то и зимник ладят как бог на душу положит, тоже лес по обе стороны валят. Сколько лесу загроблено, и забыли о нем. Все спешат и спешат. Чего бы лес этот в обратный путь не погрузить, а? Неужели он там никому не нужен? Да хотя бы на спички. Да на что хочешь, раз уж так все пошло. Но если грамотно, по высшему образованию все делать, так неужели нельзя одну полосу про все дела расчистить? А еще ведь и десяти лет нет, как тут это развернулось. А дальше? — Он большим пальцем руки почесал бровь, на лбу гармошкой сбежались морщины, и он впервые прямо и открыто посмотрел Кузьмину в глаза: как, мол, ты-то все это понимаешь, или тебе все равно?
Кузьмин смотрел на загнутые кончики пимов и думал, что, наверное, у деда очень больные ноги и здесь ему никто не поставит банки на простуженную спину, никто не принесет при нужде сердечные капли. У него здесь нет ничего, что сопровождает обычную старость. Один на один дед со своими тревогами и заботами. Пропитан ими. Сухой, высокий сидит он рядом с Володей Кузьминым и весь наполнен незнакомой Кузьмину жизнью, мудростью, которую воспитало одиночество, каждодневное общение с природой.
Кузьмин не смел коснуться тайны его одиночества. Ведь не могло же это быть пустяком, если человек взял и ушел сюда, в тундру, лишив себя всех удобств цивилизации.
Его не могли не любить женщины. Он и теперь, в свои преклонные годы, был строен и приметен, как всякий много ходивший и привыкший к свежему воздуху человек. Кузьмину было трудно представить, чтоб кто-то вот так запросто мог бы подойти к старику и, снисходительно похлопав по плечу, спросить: ну как, дедок, житуха? Нет. Старик дисциплинировал каждое движение, заставлял обдумывать обращенные к нему слова.
Больше всего, представлял Кузьмин, к дедовым рукам подошла бы указка, старенькая, деревянная, залоснившаяся. И если бы это было у школьной доски, он мог бы воспитать у детей влюбленность в землю, на которой они поднимались и жили. Учил бы без громких слов, без надрыва…
— Наслушался, должно, про меня всякого. Робеешь. А ты не робей, говори, зачем я тебе понадобился, — прервал молчание дед.
— Успеется, Яков Андреевич, интересно мне возле вас. Торопиться не хочется, — повеселел от его приветливости Кузьмин.
— Вчера вертолетчики сбросили мне гостинец. А еще пакет. Важный. Теперь и жить веселее. — У деда, видимо, в самом деле было хорошее настроение.
Распрямился и Кузьмин, радуясь разговорчивости Якова Андреевича, не частой, наверное, и не с каждым.
— Ответ я получил из научно-исследовательского института, из Ленинграда. — Он достал из необъятного, видно, кармана пиджака сложенные вдоль газеты, какие-то конверты, потом перекинул руку в другой карман и осторожно вынул большой голубой конверт с красным грифом вверху.
Письмо по краям успело залохматиться. Кузьмину представилось, как нетерпеливо ждет Яков Андреевич почту. Как неторопливо и обстоятельно читает от первой до последней строчки все газеты. И возвращается к ним по мере осмысления прочитанного не раз и не два, пока не получит новые.
— Вот почитай. Интересно. И тебе может пригодиться. — Он протянул Кузьмину письмо.
Он читал и изумлялся осведомленности сидевшего рядом с ним старика.
«…Особенно интересна и важна информация Ваша об уровнях реки Хекки в разное время года. Сейчас, когда в бассейне этой реки намечается освоение крупного газового месторождения, Ваши сведения позволят планировать более точно доставку грузов по реке», — писал доктор наук.
— Я бы, Володя, еще погодил посылать. Но вижу — народу в тундре много становится. А откуда люди знают ее? И без знания навредить могут, просто напакостить. Да и тундра далеко не безобидна. Когда снег тает, сколько неожиданностей бывает. Одни оползни чего стоят пришлому человеку! Здесь все как по клеточкам шахматным надо. Каждая фигура по своим правилам живет.
Вертолетчики развели в стороне дымокур, и косматые обрывки его щипали Кузьмину глаза. Зато не было гнуса. Собаки тоже повернулись носами к дыму и блаженно дремали, забыв о Кузьмине и вертолетчиках.
Солнце незаметно валилось набок, и тундра от этой близости к светилу полыхала у горизонта таинственно и чуждо. На Урале, где Володя Кузьмин рос и учился, знакомые колки и поля утопали в солнечном мареве и как-то по-женски нежились в его лучах.
Здесь солнце не грело тундру. Она, как холодная женщина, была непроницаема и недоступна.
— Реки тут — главные дороги, — снова заговорил старик. — Видно, учли мои наблюдения. Сработало там что-то. — Он поднял вверх указательный палец. — Очистили реку. Дно углубили. Выставили береговые и плавучие знаки. Сигналы теперь подают световые. Все как надо. На каждый километр — четыре знака. И служба наблюдения появилась. Бывали они у меня не раз. Я так думаю, что содержать реку в судоходном состоянии хлопотно. Все это нагородили для вас, первопроходцев. А вы что делаете? — спросил он горько, глядя укоризненно на Кузьмина, словно он и есть та армия первопроходцев. — Я нынче перед навигацией был на реке. И что увидел? На льду кто-то не пожалел оставить два металлических контейнера, железобетонные плиты, кольца, сваи, бочки с битумом. Я в райком написал. Пока там выясняли, как и что, ледоход кончился. Что утонуло, что лед унес. Аварийная ситуация. Да… Тральщик пригнали. И давай вытаскивать грузы эти. Так еще и трактор нашли. Новехонький! Вот ты бы свою кровно нажитую машину из личного гаража так, за здорово живешь, бросил? А тут все бросают! У рыбы, должно, от страха животы скрутило. Сам суди, как тут беспокойству не быть? Теперь вот еще ты со своим главком армией выдешь в тундру…
Да, примерно такими военными терминами и пользовался на совещании заместитель министра, когда речь шла про обустройство месторождения: плацдарм, создать ударный кулак… Кулак по срокам, по обустройству, а значит, и по всему, что тут хранила природа в первозданности и неприступности.
И вспомнилось Кузьмину, как он минувшим летом собирался в отпуск в Грузию. Взял в библиотеке книгу, которая так и называлась «Грузия». Толстая, с цветными вкладками, подробными описаниями фауны и флоры. Уезжая на месяц в отпуск, Кузьмин заранее знал, где и какие целебные источники, что посмотреть, что можно трогать, а что — заповедно. А вот сюда, в тундру, он собирался всего один вечер, цифры изучал, калькуляции, чертежи проектов. Бросил в портфель пару чистых сорочек, носки. Тогда, собираясь в Грузию, он заботливо упаковал в подарок случайным спутникам по отдыху несколько пакетов вяленой рыбы… А вот деду этому не привез хотя бы первых помидоров или пучок редиски. Просто ехал в командировку, обремененный, перегруженный заботами.
— Что ж ты строить собрался, Володя? — прервал молчание старик.
— Да вот какое дело, Яков Андреич, — точно разминая новую мысль, неторопливо начал говорить о главном Кузьмин, наскоро решив, что в следующую командировку обязательно привезет деду и овощей, и фруктов и подарит свой новый вязаный свитер. — Дело такое, что зимой на это месторождение новое надо высадить первый десант, завезти грузы и начать строительство первой установки по подготовке газа. Думали мы, думали и решили пробивать зимник. Иначе никак. Зимой здесь полярная ночь, вертолеты лишь на два часа поднять можно, навигация, сами знаете, короткая. А грузов сотни, да нет, тысячи тонн. Вот мне и поручили разведку, так сказать, сделать.
— Как я понимаю, хочешь ты по карте посмотреть, куда ступишь зимой. Дело. Толково и разумно.
— Мне сказали, что лучше вас никто этих мест не знает.
— Ну что ж, давай твою карту, посмотрим. Я бы и сам пошел с вами зимой, да далеко, силы не те, что раньше.
— Да вы только посоветуйте, как лучше, а там мы сами допрем, — сказал и — раскаялся…
— Допрем, допрем! — Брови деда сбежались в одну линию. — Допрем… Уж больно вы быстрые, лихие. Вот ты технику еще собрался везти. Техника-то, может, и ничего. А люди?
Они долго сидели над картой Кузьмина. Потом старик сходил в избу и вынес оттуда свою, сделанную от руки, с понятными только ему пометками и надписями.
Он заставлял Кузьмина записывать приметы, характерные изгибы рек, советовал, где лучше разбить пункты для отдыха водителей.
И когда вконец потерявшие терпение вертолетчики загрозились оставить здесь Кузьмина на неделю, дед довел его по карте до места, где будет первая стройплощадка.
— Зимой перед выходом еще прилетай. Может, еще чего вспомню, — снова глядя, как показалось ему, дружелюбно, сказал Яков Андреевич.
Оставалось поблагодарить его и лететь назад. Кузьмин уже протянул было руку, а Яков Андреевич — свою, для рукопожатия, но в последний момент старик словно передумал, лукаво посмотрел на гостя из-под лохматых бровей и жестом пригласил сесть обратно на крыльцо.
— Ты вот что. Ты вроде парень неплохой. Неиспорченный еще. Но… все равно давай расписку, — твердо произнес он, поглаживая большим пальцем лоб и бровь.
— К-какую расписку? — опешил Кузьмин.
— Обыкновенную. Как у вас при технике безопасности. — Он достал из бокового кармана сложенную вдвое тетрадь в косую линейку, аккуратно отделил от нее два листа из середины. — Вот. Пиши в двух экземплярах. Один себе, другой мне.
Кузьмин озабоченно посмотрел на него: что еще за причуда?
— Пиши. «Я, Кузьмин Владимир, — как тебя по батюшке? — вот и пиши, — обязуюсь при начале работ по освоению месторождения лично сам и требовать от подчиненных мне людей не ездить по озерам, где рыба мечет икру, на вездеходах, тракторах, машинах разной проходимости и не разводить костров с соляркой не только на этих озерах, но и в стороне от зимника. Уличенных мною ли, кем другим в браконьерстве обязуюсь немедленно списывать на Большую землю. Обязуюсь следить за тем, чтобы никто не стрелял птиц, в том числе и в полярную сову, которой любят украшать квартиры, не стрелять весной гусей, уток, гагар и не ставить сети в устье речек. При нарушении мной или кем-то другим этих обязательств не буду протестовать против применения ко мне или другим строгих мер, в том числе и передачи материалов в следственные органы». Вот. А теперь распишись. Забирай один экземпляр себе, — распорядился Яков Андреевич, когда Кузьмин поставил точку, и, весело глядя на старика, снова подумал: «Причуда».
Они распрощались, и вертолет вертикально пошел вверх, оставляя внизу избу, собак и сидевшего на крыльце старика.
…Чем дольше смотрел Кузьмин на листок бумаги в косую линейку, тем меньше оставалось в нем веселой уверенности, что это была причуда. Подобных обязательств дать здесь было больше некому, и мысль о старике неотступно преследовала Кузьмина всю эту ночь. Он отчетливо понял, что не дает покоя старому человеку ни днем ни ночью, что устоялось и спрессовалось в главных хранилищах его души, откуда боль в словах и отчаянная жажда найти понимание и сочувствие у молодого еще человека, который пришел на Север, может, на всю жизнь, и небезразлично старику, с каким настроением пришел он сюда. Надеялся потревожить, заставить задуматься над чем-то далеким пока Кузьмину, далеким от его дел и забот…
К утру комары поутихли, тоже, видимо, устали. На какой-нибудь час Кузьмина сморил сон. Ему снился Яков Андреич, во весь рост. Он заполнял собой все пространство, смотрел на Кузьмина строго и цепко.