436 Кукарский Мне рассказал Самотлор
Анатолий Степанович Кукарский


Стихи и поэмы, обозначившие основную направленность нового поэтического сборника Анатолия Кукарского, прочно связаны с Тюменским Севером. Они раскрывают процесс нравственного становления, патриотизм и мужество людей, осваивающих суровый край. Их наполняет пафос созидания, своеобразная красота могучей дикой природы. Поэма «Мне рассказал Самотлор» страстно зовет еще раз задуматься над проблемой сохранения природы Сибири и всей нашей Земли.

Во многом определяет общий настрой лирики образное осмысление творчества, сложность душевных состояний, мудрый оптимизм поэта.









АНАТОЛИЙ КУКАРСКИЙ







МНЕ РАССКАЗАЛ САМОТЛОР



СТИХИ И ПОЭМЫ




* * *


Как я давно
В краю далеком не был,
Дорог не мерял северной верстой,
Где полыхают сполохи на небе
Под голубой Полярною звездой.
В столбцах газет —
О нефти да о газе,
Уходит поиск за Полярный круг.
А мне сейчас
Хотя бы лишь вполглаза,
Хотя б во сне друзей увидеть вдруг.
Вот так всегда:
Чем дальше, тем крупнее
Черты незабывающихся дней…
И верно:
Чем труднее, тем роднее.
А может,
Чем роднее, тем трудней…






ЗЕМЛЯ МОЯ


Земля моя!
С надеждой и любовью
Я выхожу под небо голубое
На твой неувядающий простор.
Он мне навстречу душу распростер.
И ведом мне
Счастливый миг зачатья,
Когда в стволы берез ворвется сок.
И жаждой жизни взорвано на части
Зерно, в котором выстрелил росток.
Земля моя,
Твой светлый мир распахнут,
Не омраченный горем и войной.
Благословен хранитель твой и пахарь,
Чей добрый труд стал хлебом и вином.
Вечерние и утренние зори
О двух сторон твоих всегда горят.
Струятся в небо синие озера,
Струится небо в синие моря.
А над тобою кружат белы снеги,
А над тобою журавли трубят.
И все,
Что благородно в человеке, —
Все от тебя
И только от тебя.






ПЕСНЯ О ЛЕНИНЕ


Когда над чумом завыла
Полярной ночи тоска,
Начал каюр Вылка
Песенный свой рассказ:
«Однажды на белых оленях,
Что были повсюду первыми,
В тундру приехал Ленин
Вместе с друзьями верными.
А вслед им спешило утро.
Видел своими глазами я:
Выгнал Ленин из тундры
Всех богатеев за море.
Выгнал он горе за горы,
Выгнал нужду и моры…»
Промчались в крылатом беге
По тундре многие годы,
Но в верной душе народа
Осталась песня навеки.
Пусть в тундре и не был Ленин,
Не мчал на нарте оленьей,
Но сомневаться не надо:
Что люди поют,
То — правда.






ПИРСИНГ ЭТЫРМА[1]


Пирсинг Этырма — высокая гора,
Только белый снег да серый камень.
Утренняя алая пора
Над тобой клубится облаками.
А проснется ясноликий день —
Дум и дел моих и цвет и завязь, —
Круторогий молодой олень
Пролетит, едва снегов касаясь.
Пирсинг Этырма! Ты, гора, крута!
Высь твоя доступна только смелым.
Нарты здесь звенят, как санквалтап^[2 - Мансийский национальный музыкальный инструмент.]^,
Под рукою сильной и умелой.
Прямо к небу, к солнцу взлет тугой!
Взгляд подернут капелькой соленой…
Дай приникнуть, край суровый мой,
К красоте душою изумленной.






В СУРГУТЕ


Были ночи эти белые тихи,
И, учитывая нового приметы,
По Сургуту я выхаживал стихи —
Вдоль Оби почти пятнадцать километров.
Гость немецкий говорил о нем:
— Зер гут! —
Неизмеренность размаха отмечая.
А еще и потому,
Что мой Сургут
Нефть большую и его стране качает.
А Сургут шагает дальше, что ни день.
Он шагает на стальных ногах-опорах.
И как песне — проводам его гудеть
Над просторами седого Самотлора!






* * *


Медовый запах солнечного бора
Плывет от свежих срубов по утрам.
Как я люблю мой строящийся город,
Открытый настежь северным ветрам.
Не грустно мне,
Что брусом стали сосны:
Пусть сосняками пахнут города,
Когда все лето не заходит солнце,
Когда всю зиму стынет ночь.
Когда
Полярная звезда мерцанье сеет,
Над буровой навечно встав в зенит,
Я чувствую, я понимаю сердцем:
Через меня проходит ось земли!
Тепло лучите, окна, над снегами.
Мне так знакома ваша доброта.
Пусть праздничными пахнут сосняками
Основанные мною города!






* * *


Ель из мрака Смотрит строго.
Кедры клонятся ко сну.
Ночь свежа.
И месяц рогом
Зацепился за сосну.
Даже треск
Набухших почек
Слышен будто…
Тишина…
Незаметно этой ночью
В спящий лес
Пришла весна.






СЕКРЕТАРЬ РАЙКОМА


А границы этого района
Славятся немыслимой длиной.
Мой товарищ, секретарь райкома,
В тридцать лет
Отмечен сединой.
Что ж — такое место на планете:
Одолели топи да леса.
Но готов горячий клекот нефти
Каждый миг ударить в небеса.
Счета нет закатам и восходам
В яром напряжении атак.
И грохочут дни, как вездеходы,
Все моторесурсы сжав в кулак.
Вертолет уходит в холод лютый,
Хоть весну отметил календарь:
Где-то вновь не обойдутся люди
Без тебя,
товарищ секретарь.
Локоть к локтю — на земле не тесно.
Локоть к локтю — на душе светло,
Если вырастает в каждом сердце
Сила, окрыленность и тепло.




* * *


Белая ночь на холмы прилегла,
Ночь-невидимка.
Нет ей названия: мгла и не мгла —
Легкая дымка.
Обь задремала — не слышно волны.
Прямо над лесом
Остро отточенный серпик луны
Небо надрезал.
Будто и не было в полдень грозы —
Светлая сонность.
Хочется душу свою погрузить
В ту невесомость.
Вспыхнула песня в заречном селе.
Вспрянула выше…
Кажется: ухом приникни к земле —
Мир весь услышишь.






БАЛОК


Над ним клубились тучи серые.
Он под дождем осенним мок.
Предел комфорта, чудо Севера —
Тесовый струганый балок.
В нем сохнут валенки и ватники.
И в нем храпят бородачи.
И в нем гитара с красным бантиком
Простудным голосом ворчит.
Ее терзает рыжий Васенька,
Хоть Иванов, но не Крамской.
Шестые сутки катавасия,
Шестые сутки выходной.
Качалась лучше бы над Диксоном,
Как рыжий Васенька поет…
Прораб по взрывам космы тискает
Над твердым графиком работ:
Предусмотри тут все заранее!
Прораб на Ваську глаз косит:
Мол, ты, конечно, дарование,
Но лучше кашей закуси.
Пурга все бесится и бесится.
Блаженствуй, лежа на боку!
Аукнул план второго месяца
Ни за понюшку табаку.
Застряли темпы поисковые
В насквозь проснеженных ночах…
Но я прошу тебя, История,
Об этом факте умолчать.






* * *


Опять душа зачем-то просится —
Как будто нет важнее дел! —
Пойти знакомой светлой просекой
Искать в тайге вчерашний день.
Такой улыбчивый и солнечный,
К закату голову склон я,
За остывающими соснами
Он с нетерпеньем ждет меня.
И мне совсем не надо вечности —
Мне б только так всю жизнь прожить,
Чтоб с каждым днем по-человечески
Тепло и преданно дружить.






* * *


И тропочка людская дорога
В краю, где яро полыхают вьюги.
Здесь трудно вырастали города.
Ничуть не легче вырастали люди.
Я видел, как сюда упрямо шли
Угрюмые и сильные мужчины,
Чтоб вкалывать за длинные рубли
На дачный рай и на автомашины.
Что стоил тот вербовочный круиз?
Хорошего душевного здоровья!
А вот душа здоровой сохранись —
Здесь человек еще не так бы строил…
Но уходили трудные года,
И постепенно исчезала накипь.
И люди забывали слово «дай».
И чаще вспоминали слово «надо».
И потому душа моя горда,
Я не хочу ни леденеть, ни таять —
Пусть трудно: вырастают города.
Пусть трудно: люди тоже вырастают.






КАРЛИКОВАЯ БЕРЕЗКА


И чахлой, и слабой — ей трудно
Листочек нести золотой
Над этой дымящейся тундрой,
Над вечной ее мерзлотой.
Согнул сиверок ее лютый,
Коротенький ствол узловат.
Учитесь, хорошие люди,
И в ней красоту узнавать.






СМЕРТЬ ОХОТНИКА


Ну, о чем там еще балакать?
Жизнь костром изошла на нет.
Помирает старик Балакин
На десятом десятке лет.
Все равно напоследок горько.
Хоть годок бы — денек ко дню!
Укатали крутые горки,
Заманули, как в западню…
Эх, еще подышать бы надо —
Хоть от вдоха по полвершку.
Да на белку с косматой Найдой
По январскому по снежку.
Да и мало еще чего бы
Во как надо — хоть к горлу нож.
Только тут, как со счетоводом,
ым и копоть не разведешь…
Призапали виски седые.
Жизнь справляет сполна закон.
Неулыбчивые святые,
Не мигая, глядят с икон.
Ведь ни кланяться, ни молиться
Было некогда старику…
В окна сыплет закат малиной,
Лодка сохнет на берегу.
Журавли в поднебесье тужат.
С понизовья дожди идут.
Над протоками листья кружат:
Будто ищут,
Да не найдут.






* * *


Дождик сыплет и часто и густо,
Небо в шапке до самых бровей,
И кричат запоздалые гуси,
Пролетая над крышей моей.
Пусть попутный догонит их ветер
И проводит до солнечных дней…
Гуси, гуси, на память о лете
Оброните хоть перышко мне!





* * *


Таежные ветры, здоро′во!
Привет тебе, тундра-красавица!
Дорога,
дорога,
дорога
Опять под колеса бросается.
По ней —
Хоть на юг, хоть на Север,
Но нет поворота обратного.
По ней — хоть на юг, хоть на Север,
Везде расстояние равное.
Дорога навстречу струится,
И юность опять приближается.
И кончена только страница,
А жизнь и борьба — продолжаются!






* * *


Мы часто прощались с тобою…
На склоне прощального дня
Глаза вопрошали с любовью:
—  А ты не забудешь меня?
Что значило слово любое?
И, горестный час торопя,
Глаза отвечали с любовью:
—  Нет, я не забуду тебя!
Опять впереди полустанки…
Тоскуя, моля и грозя,
Кричали глаза мне:
—  Останься!
Глаза отвечали:
—  Нельзя!
Дорога не знает пощады.
Дорога не верит слезам.
Наверно, от наших прощаний
Морщинки легли под глаза.
Мешают ли годы надежде?
Безмолвный храня уговор,
Ведем мы, как прежде, как прежде,
Наш давний с тобой разговор.
Но время пробьет.
Одиноко

Однажды по кромочке дня
Уйду я далеко-далеко…
…А ты не забудешь меня?






СВЯЗЬ


Все наследуем наследство —
От медалей до рубцов, —
Дедов прочную оседлость,
Непоседливость отцов.
Мы чего-то тоже стоим…
Здесь, у Северной Оби,
Мой отец дорогу строил,
Да жиган его убил…
Эта яростная память
Вот уже который год,
Как простреленное знамя,
Нас по Северу ведет!
По болотам, по отрогам,
Набирая свой разбег,
Пусть бежит, бежит дорога,
Нас связавшая навек!
Траком, полозом, ногою
Мы упрямы и легки.
Пусть гудят над Уренгоем
Тепловозные гудки!






ХИРУРГ


А. Н. Дубяге, бывшему главному врачу

    Салехардской окружной больницы

Говорят, что хирурги — как скрипачи.
Говорят,
Нежноруки хирурги.
У него же ладони —
Хоть таскай кирпичи.
Совершенно рабочие руки.
Эти руки
Беда никакая не тронь:
Эти руки приносят спасенье.
О как чувствовать может
Большая ладонь
Боль и трепет
Уставшего сердца!
Что там блеск
Белоснежных столичных светил!
Ведь такое бывало…
Бывало,
Что обычный карманный фонарик светил
В глубину раневого канала.
И сходила
Безжизненность стылая с век,
И росло наполнение пульса.
И стонал человек.
И дышал человек,
Возвращаясь оттуда, где пусто.
Нет на свете чудес.
И не надо чудес.
И без них не сгорим, не утонем.
Только было бы больше
Горячих сердец
И широких надежных ладоней!





* * *


У ног моих
Сбегает берег круто
К весенней ослепительной воде.
А надо мной —
Серебряные трубы
Взволнованных свиданьем лебедей.
О лебеди!
Какие пели весны,
Какой из сердца вырывался свет,
И солнце мне
Протягивало весла,
Чтоб я за вами плыл по синеве.
Опять весна крыло вздымает круто.
Не знаю:
Счастью быть или беде.
Зовут, зовут
Ликующие трубы
Под облака взлетевших лебедей!






* * *


Где на солнечных завалинках
Кости грели старики,
Жил да был мальчишка маленький
У большой-большой реки.
Если кто интересуется,
Адрес точный дать могу:
На прямой, как струнка, улице
Первый дом на берегу.
Весны там такие светлые!
Зимы с пышным куржаком.
Жить бы там мальчишке этому
По старинке, кержаком,
Дом и всю тайгу наследствовать
Разом вдоль и поперек.
Но манили — следом в след его —
Сто тропинок, сто дорог.
Хорошо в удачу веровать,
Хоть метель и заметет
Сто тропинок.
Да сто первая
За собою уведет.
Жаль — не жаль:
к такому случаю
Кто-то мудро рассудил:
Дескать, все,
Что в жизни лучшее,
Быть не может позади…






БАЛАЛАЕЧКА


Тише, музыка электронная,
Тише,
требую тишины!
Слышу: чуткие пальцы тронули
Балалаечку — три струны.
Три струны —
над сосновой декою.
Над Сосновкою —
три звезды,
Где припевки бросают девушки
В созревающие сады.
Балалаечка,
балалаечка,
Струны на струны перемножь.
Все на свете как полагается —
Либо солнечно, либо дождь…
Только в сердце опять оттаяли
Три негромких твоих струны,
Словно мартовские проталинки
В зимнем небе моей страны!






* * *


Здесь такая красота
Нынешней весною:
У протоки краснотал
Выстрелил листвою.
Серый селезень упал,
Будто этот выстрел
В сердце селезню попал
Солнечною искрой.
Лето красное пройдет
В шелке паутины.
По протоке проплывет
Выводок утиный.
Ярок полдень голубой —
Аж душа запела.
Что ни слово — то любовь
У ее запевок!






* * *


За любою далью близкие,
Коль просторы широки:
—  Ты откуда?
—  Из Кондинского.
—  Значит, будем земляки!
Усомнишься, шутка старая:
Все, мол, мы сибиряки.
—  Ты откуда?
—  Из Самарова!
Значит, вправду — земляки.
А от Кондинска до Самарова
Верст полтысячи без малого.





* * *


Сибирь моя!
В разливах — грозовая,
Когда минует вешний ледоход…
А мне на части сердце разрывает
Последний твой
осенний пароход.
Не оттого, что он плывет, как лебедь,
Прощальный клик бросая берегам.
Не оттого, что ускользает лето
За пенисто кипящий перекат.
Не оттого, что в поднебесной выси
Синеет стынь, как первый лед звеня.
А оттого, что там,
за ближним мысом,
Наверное, кончается земля.






* * *


_А._Тарханову_


Остаюсь с мирозданьем
Один на один,
Вижу лица друзей
И цветы на поляне.
Смертный чувствую холод
В глубинах груди
И апрельскою синью
Плыву над полями.
О, как радостно мне
И как горестно мне!
Все заранее знаю,
И все — неизвестность.
Застываю, как лед,
И сгораю в огне.
Затихаю, как ветер:
Рождается песня.






ШТИЛЬ


Летели лебеди лениво,
Летели, словно никуда,
И теплым лепетом прилива
Обская ластилась губа.
Она легко плескалась в невод
И лодкам в круглые бока.
Она сливалась с бледным небом
И растворяла облака.
Она живым струилась блеском
И невесомо и светло,
И отпускала с тяжким всплеском,
Как будто нехотя, весло.






* * *


Ах, это рыбацкое море —
Обская губа!
На гривах плескучих
Мотается весело сейнер.
И северный ветер,
В снастях басовито гудя,
Как карты судьбы
Неожиданно путает сети.
Ах, пресное море!
Густая, соленая речь
Твою сумасшедшую воду
Не сделала слаще.
Чтоб деву-удачу
В рыбацкие сети завлечь,
Придется еще вековать
Со вдовой-неудачей.
Мы в карты не верим.
Мы действуем судьбам назло.
Мы время торопим.
О прошлом ничуть не жалеем!
И все-таки…
Хочется,
Чтобы хоть чуть повезло
И в море рыбацком,
И в море житейском!






* * *


Какая на душе моей сумятица,
Когда от низких крыш невдалеке
По склону неба
Звезды в полночь катятся
И гаснут, до земли не долетев.
А на земле
Степные травы скошены,
И от стогов плывет медовый дух.
Средь полночи стою я одинешенек.
С чем я прощаюсь и чего я жду?
Сон осени…
Земли пора печальная.
От медленных туманов даль седа.
И каждый миг — последнее прощание.
И каждый миг — как встреча — навсегда.






СУРГУТ. АЭРОПОРТ


Можно сидеть три дня и три ночи,
Ругачкой нажить себе хрипоту —
Такая огромная очередь
В Сургутском аэропорту.
Но как же здесь молодо, молодо —
Просто не рассказать!
Какие дремучие бороды
И молодые глаза!
Не из-за погоды засели —
Крылышек не дают.
И все — на Север, на Север.
И никого на юг.
…За окнами леденело.
Кончался полетный день.
Лишь четверо улетело
На юг.
Да и то в Тюмень.
Билеты взяв без помехи,
Наудивлялись всласть:
На юг, мол, легко уехать,
На Север трудно попасть.






* * *


Если ты бывал на Севере,
Поручиться я могу:
Не забудешь горы серые,
Темно-синюю тайгу.
Будет жить в душе тревожинка,
Не увидишь вновь пока
Молчаливого таежника,
Краснобая-рыбака.
Ты еще пройдешь на сейнере
По извивам светлых рек.
Если ты бывал на Севере,
Не забыть его вовек!






КОРОТКИЙ ДЕНЬ


Солнце к закату клонится —
Тесен Полярный круг.
Если смотреть на солнце,
Значит, смотреть на юг.
На юге ему просторней.
По крайней мере, сейчас.
А нам в обратную сторону —
Искать заполярный газ,
Ставить на карте точки,
Прослушивать глубину
И проклинать ночки,
Что двадцать часов в длину.
Солнце спускается круто,
Торопится на покой.
А до конца маршрута
Попробуй подай рукой.
Солнце под горизонтом
Прячет багровость щек.
Ну, погори, солнце!
Ну, погоди, солнце, —
Поговорим еще!






* * *


У меня в глазах рябит
От пылающих рябин.
В синеве разбойный свист,
Лес стоит, как зарево.
Драгоценный звонкий лист
Осень разбазарила.
Ювелирною резьбой
Вся тропа усеяна.
Ах, разбой,
разбой,
разбой
Среди дня осеннего!
День еще за кромку зорь
Паутинкой держится,
Но срываются с озер
Стаи серых беженцев.






* * *


А как людская память нелегка,
И беспощадна как, и беспредельна:
Ты попытайся вычеркнуть недели, —
Тебе взамен останутся века.
Нет, памяти никто не избежит,
Ей никогда о будни не стереться.
И боль ее — она всегда спешит,
Когда бы мне ни прострелила сердце.





* * *


Умереть человеку, если дерево,

им посаженное, засохнет.

СТАРАЯ НАРОДНАЯ ПРИМЕТА


Сугроба первого белее
В садах черемуха цвела.
Сажали школьники аллеи
На главной улице села.
И солнце было очень радо
И улыбалось потому,
Что маленькие тополята
Тянули веточки к нему.
Так были зелены и юны,
Так были трепетны листки!
Но в грозном месяце июне
Ушли на фронт выпускники.
Все было, как в примете древней:
Покорные своей судьбе,
Стояли мертвые деревья,
Устав погибших ждать к себе…
…Мы отстояли нашу землю,
И нашу жизнь, и нашу власть.
И крон торжественная зелень
Под мирным небом вознеслась.
Осенний лист летит, качаясь,
В червонном золоте поля.
И не засохнут от печали
Ни матери, ни тополя.






ОКТЯБРЬ

СОРОК ПЕРВОГО ГОДА


По речкам,
Застывшим непрочно,
Тогда от села до села
Нескорая санная почта
Недобрые вести несла.
И были они, как осколки
От бомб,
Что под Вязьмой рвались.
Солдаткам
В таежном поселке
В сердца те осколки впились.
Над площадью, ветром продутой,
Тревожно хрипел репродуктор.
И сердце сжимала тоска…
Но —
Вновь говорила Москва!
Октябрь сорок первого года.
Единство надежд и скорбей.
Октябрь сорок первого года —
Труднейший из всех Октябрей.
Тот день
Навсегда я запомнил.
Дул ветер, поземкой пыля.
Вдруг радио голос знакомый
До нас донесло от Кремля.
И слово пылало над нами,
И слово летело в зенит:
— Бессмертного Ленина знамя
Вас в правом бою осенит!
…И все пережито страною.
И путь наш победен и прям.
И время над нами — струною,
Поющей в ответ Октябрям.
Октябрь.
Он судьба и дорога
К свершеньям, что завтра грядут.
Но будто рожденье второе
Тот —
в сорок первом году!






БАЯН


Не молчишь, не молчишь ты
В сердце, память моя.
Помнишь, был у мальчишки
Голосистый баян?
Помнишь синие взгорья,
Пену обской волны,
Хриповатые с горя
Песни прошлой войны?
Не улыбчивость вальсов,
Боль железных годов
Остро чуяли пальцы
В чутких душах ладов.
Поднатужься немножко,
Память злая моя:
Центнер мерзлой картошки
Стоил этот баян,
Ярость рвется по следу
В глубь жестокой поры
К спекулянту-соседу
На чумные пиры,
Где в насмешку над горем,
Будто до смерти пьян,
В плясовом переборе
Задыхался баян.
Пусть мальчишкины пальцы
Позабыли лады,
Улыбаются вальсы
Молодым, молодым.
Память с новым не спорит,
Но слышны ей, слышны
Хриповатые с горя
Песни прошлой войны.






ХЛЕБ


Чайник вскипяченный.
Хлебушка негусто.
Был он очень черный.
Был он очень вкусный.
Пусть гремели пушки,
Знали мы: прокормит
Мать-страна,
горбушки
Разделив по норме.
Горький хлеб солдатский
Разделив, как надо,
Разделив, как ласку,
Выдав, как награду.






РУССКИЕ ЧАСТУШКИ


Виктору Бокову


Небо ясное не хмурится.
У мира на виду
По широкой сельской улице
Частушечки идут.
За березовым за кружевом
Платочками взмахнут.
То притопнут, то закружатся,
То горестно вздохнут.
Под окошечком подружечки
На лавочке сидят.
Сколько помню вас, частушечки,
Столько помню я себя.
Не чужого роду-племени —
Все повязаны судьбой…
И гудели ветры времени,
Ожидание и боль.
И качалась у окна
Черемуха спелая…
Ах, война,
война,
война,
Да что ты с нами сделала!
За селом обоза скрип —
Фонду оборонному.
Над селом тоскливый вскрик —
Похоронная!
Под окошечком подружечки
На лавочке сидят…
Сколько помню вас, частушечки,
Столько помню я себя.
Никакой не зная корысти,
В вас душа моя поет.
Ваши радости и горести —
Все до капельки мое.
В вас, как в сердце, отражается
Череда торжеств и бед.
И багровые пожарища,
И сияние побед,
И торжественная музыка,
И смешливый перезвон.
Широта — такая русская —
На полный горизонт!
Пусть вовеки не забудется,
Как у мира на виду
По широкой русской улице
Частушечки идут!






С ВОЙНЫ


Прошла зима,
А летом
Пришел с войны рыбак.
Он шел домой, и ветер
Трепал пустой рукав.
И знал одно он четко,
И жгла его тоска:
Какой рыбак он к черту,
Когда одна рука!
А что с одною левой?
Да лучше утонуть:
Ни ставить сеть, ни невод
На отмели тянуть…
Он шел домой с победой,
Планшетка на боку.
И кланялися деды
Навстречу рыбаку.
Вверх дном лежали лодки,
И плавилась смола.
Любой скажи молодке
Заветные слова.
Война юнцов уносит.
Война вдовством грозит.
На сердце двадцать весен.
Под сердцем двадцать зим.
И знал одно он четко,
И жгла его тоска:
Какой жених он к черту,
Когда одна рука!
И ноги, как поленья,
И каменеет дых.
И неудобно левой
Приветствовать родных.
…Мы пропотели солью,
Мы бились как могли.
И шрамы и мозоли
На тело нам легли.
Что в жизни нас утешит?
Почет?
Или покой?
Мы мир, мы мир удержим —
Хотя б одной рукой!






ДЕНЬ ПОБЕДЫ


Мы все его запомнили по-разному,
Тот день, когда закончилась гроза.
И в памяти моей —
От горя красные
Тоскующие мамины глаза.
Четыре года
Жили мы с ней письмами,
Пропахшими махорочным дымком.
Конверт, чужими буквами исписанный,
Еще вчера прислал ей военком.
О горе нашем ничего не ведая, —
Кто знал,
Чья кровь последней пролита? —
Нас час назад
С великою Победою
Поздравил диктор Юрий Левитан,
Слезились окна дождевою влагою,
И день казался нам Чернее тьмы.
За окнами
С развернутыми флагами
Шагали люди. Люди, как и мы.
Их каждый шаг,
Упругий до крылатости,
Был шагом всех — и павших, и живых.
И радость их — была и нашей радостью,
А наше горе — было горем их.






* * *


Жестокий и трудный
Закончился бой.
Был воздух от пороха мглистым.
Шептал, умирая, солдат молодой:
— Считайте меня
коммунистом!
Откинулась тихо его голова,
И руки упали в бессилье.
В сердцах незабвенные эти слова
Живые с собой уносили…
Давно от прицела
Отвыкли глаза.
Давно над землей
Отгремела гроза.
Но, друг мой,
о тех никогда не забудь,
Кто кровью горячей и чистой,
Кто жизнью отстаивал нашу судьбу:
Сражаться
и жить
коммунистом!






ОСЕНЬ СОРОК ПЯТОГО


Мне помнится ясно и четко:
Моряк воротился. И вот —
Такую лихую чечетку
Отбацывал он у ворот!
А девушки — платья в горошек —
Смотрели на пляску его.
Нестройно орали гармошки.
Вовсю веселилось село.
Угасло таежное лето,
Но нежно мерцала река…
Струились гвардейские ленты
По гордым плечам моряка.
А слезоньки — в каждом оконце,
Хоть время уже и не то:
Уже победили японца.
Уже не погибнет никто.






ГРОЗА


Над лесом,
над лугом,
над пашней,
В натуге ночной немоты
Гривастые сполохи пляшут
И скалят багровые рты.
В безумии оргии древней
Я вижу и слышу года,
В которых сгорали деревни
И рушились в прах города.
Бушует гроза над полями,
Зловеще всплывая в зенит.
Ужели безумное пламя
Над нашею жизнью взлетит?!
И холодом в сердце подуло,
И сполохи брызжут в глаза…
…Какие тревожные думы
Навеяла нынче гроза…






* * *


Ушедшее не зарастет травой.
В душе печаль и горькая досада:
Опять читаю краткий некролог,
И год рожденья — девятьсот десятый.
И как с самой судьбой они б ни спорили,
Все меньше их под голубою крышей.
И скоро только со страниц истории
Мы сможем дальний голос их услышать.
Вот жизнь — она по капле отдана.
Уже ни капли не вернуть обратно.
На бархатных подушках ордена,
Героев пережившие награды.
И двести лет на свете было б мало им.
Но чем помогут слезы и слова?!
А над отцами — только звезды алые.
И преданна им слава, как вдова.






* * *


За лютость стуж спасибо январю,
А сентябрю — за плод литой и тучный.
За все, за все я жизнь благодарю —
За небо голубое и за тучи.
За усталь отгорающего дня,
Что завистью к удачам не чадила.
За то, что жизнь не берегла меня
И дней моих нисколько не щадила.
Спасибо ей за тихие леса,
Что в росах встрепенулись
Зябкой дрожью…
Я знаю,
Что землею стану сам.
И оттого —
Она еще дороже!






ЖИЗНЬ ВАН ГОГА


Я так начну издалека,
Поклонник странного Винсента:
Не рюмкой горького абсента
Судьба художника горька.
Когда переживешь паденья
И взлеты, где предела нет,
Тогда поймешь:
Не ради денег
В багете корчится портрет.
И даже — нет — не ради хлеба,
Который нелегко добыть,
Окном в невиданное небо
Ему века придется быть.
Не ради славы и оваций
Рука летит,
К холсту спеша:
А просто некуда деваться
И просто некуда бежать.
И нету места, чтоб укрыться —
Хоть камень к шее, и на дно…
И целый мир с прозревшей кисти
Срывается на полотно.
Боренье веры и сомнений
До полусмерти изнурит.
А краски рвутся вон из вены,
Чтоб не взорваться изнутри!






* * *


А мы с годами все добрей и проще.
Раздумьем день отчеркнут ото дня.
Не потому ль взволнованные рощи
К себе зовут настойчивей меня?
Зовут туда, где ливни отшумели
В июньской невесомости ночей
И где сосредоточенные шмели
Настраивают виолончель.
Вдали от суеты и невниманья —
От мира, где мы часто неправы,
Приходит вдруг такое пониманье
Людей и птиц, деревьев и травы,
Что начинаешь думать: так и будет,
И начинаешь веровать до дна:
Наступит миг, и осознают люди,
Что жизнь одна и что земля одна.






* * *


О жалкие возможности стиха!
Вам таинства такого не разведать,
Как зябкий луч сентябрьского рассвета
И над землей плывущие стога.
И каждый колос бронзою облит.
В озера натекло небесной сини.
И, может, послезавтра первый иней
Цветы, траву и листья опалит.
И в небе грусть от журавлиных строк
Останется навеки недопетой.
Но мне не жаль, когда уходит лето:
Всему своя судьба, всему свой срок.
И все же… Эта ясность сентябрей!
Пускай она неторопливо длится:
В ее пронзительности светлой лица
Красивее, мудрее и добрей.






ОБЛАКА


Я с завистью смотрю на облака,
На облака, плывущие в рассвете:
Пока есть небо, есть земля пока —
ни живут и будут жить на свете…
Плывут они, меняя облик свой.
Они в себе не чувствуют разлада.
И целый мир, огромный мир земной
Доступен ускользающему взгляду.
Им не нужны маячные огни.
Не остановит их никто на свете.
Но что поделать: даже и они
Плывут туда, куда их гонит ветер…






ПОЗДНЕЕ ЛЕТО


Сколько стало простора и света,
Предрассветная тень позади.
Зоркой мудростью, позднее лето,
Мне дорогу мою освети.
Я пойду, доброту понимая,
Слеп и глух к суете и вражде,
Как за юными грозами мая
Спелый шелест июльских дождей.
И, по жилам внезапно ударив
Всей своей правотой и виной,
Пусть меня состраданьем одарит
Августовского солнца вино.
Все в свои исполняется сроки:
Зреет колос и падает снег…
Пожелайте мне доброй дороги,
Хоть она приведет не к весне…






* * *


Вл. Фалею


Другие дали не привидятся —
Хоть мир заманчиво столик —
Лишь соловьиная провинция,
Родная матушка столиц!
Над перелесками да водами,
Да над собою заодно
Нам только б видеть небо Родины —
Такое синее оно.
Пусть облака плывут-качаются
Над ярым золотом полей.
Земля родная не кончается.
Лишь мы кончаемся на ней.






СОЛЬВЕЙГ


Как сроднился с тобою навеки я?
Голос твой через тысячи верст
Полуночные сказки Норвегии
В полуденные степи принес.
Больно жалит тревога нежданная —
О потерянном краткая весть,
Будто я виноват в ожидании,
Сольвейг, Сольвейг, далекая песнь!
Это нежное, чистое, гордое
Шепчет море и сказочный лес.
Это — синь над твоими фиордами.
Это — проголубь русских небес.






КИЕВ


Есть такой удивительный
Город на юге —
Он приветлив и светел
От ясных очей.
И клубятся над ним
Тополиные вьюги,
И на каждом каштане
По тыще свечей.
Он пленителен
Древней своей новизною.
Столько раз
На колючем ветру отпылав,
Он мосты перебросил
Над буйной весною,
Погрузил, словно чаши,
В Днипро купола.
Бачу я полноцветие
Солнечных красок.
Мову слухаю —
Речи российской сродни.
Вижу город на юге.
И профиль Тараса
С нескончаемой думой
Склонился над ним.






ЛЮДИ


Поломали крылья у души,
Были безразличны, а не люты.
А пойди — попробуй отыщи:
Неизвестно кто —
Люди.
От обиды щеки так горят!
Темь в глаза нахлынет и в полудень:
О тебе худое говорят.
Неизвестно кто —
Люди.
В тундре я себя в расход списал.
Ночь. Пурга. На сотни верст безлюдье.
А спросил, очнувшись, кто спасал, —
Неизвестно кто —
Люди!






ПЕРВЫЙ ХУДОЖНИК


Он был из тех,
Чье бронзовое тело
Стрела, пробив,
Навылет пролетела…
С тех пор,
Когда огонь с небес уходит,
Оставив в мире темноту и страх,
И родичи, уставши на охоте,
Подремывают чутко у костра,
Незнаемое чувствуя волненье,
Он в тишине
Подглядывает сны.
И ловит их изменчивые тени
На каменной неровности стены.
Он трудится, он трудится бессонно,
Живую краску на стену кладя…
А утром все
На красного бизона
С опасливым почтением глядят.
Глядят, осознают предназначенье
Своих забот и дел своих людских…
И «этому»
за трапезой вечерней
Оставят не последние куски.






* * *


Торопимся:
Не сказано, не спето.
Торопимся.
А если б солнцу вслед,
С природой собеседуя неспешно,
Пройти пешком
По всей, по всей земле.
Торопимся, спешим —
Знаменье века.
Спешим произнести, произвести…
А если б с каждым, с каждым человеком
Умело сердце дружбу завести!
Но скорость все шалее и шалее
Диктует сердцу непреложный ритм.
Еще чуть-чуть —
И мы не пожалеем
О том,
Что каждый миг неповторим.
Торопимся.






* * *


Вот случилось:
Мои отгорели года.
И осталась от них
Незажившая рана.
Я ж тебя никому, никогда, никогда
Не отдам,
мое горе, надежда и радость!
Ты далеко уходишь, а я остаюсь,
Остаюсь содрогаться душой от наветов.
Я с тобой расстаюсь.
Я с тобой расстаюсь.
И теперь
Ничего не исправить: навеки.






* * *


Годы мимо да мимо.
Ну а может, не годы.
Может, суетность мира.
Может, просто погода…
А до цели остался
Шаг единственный, верный.
Может, просто усталость
И немножечко нервы.
А у вас не бывало?
А у вас не бывало
Что-то вроде обвала —
Так, что все, как попало?!
Ну, и я не святой,
Не из ангельской касты,
И одной правотой
Не сумею похвастать.
И одной добротой
Не смогу похвалиться,
И разумностью той,
Что всегда пригодится.
Вдруг споткнется строка —
Труден путь каменистый.
Не ищите в стихах
Упоительных истин!
Там, где зори тихи,
Жаждет мир обновленья,
Воспаряют стихи,
И мятутся сомненья.






* * *


Подымалось солнце всклень,
Золотой рождался день.
Ох, как было,
Ох, как было —
Вспоминать сейчас не лень!
От черемухи пурга
Заметает берега.
Слава богу,
Что с годами поседела борода.
Только ветер молодой
Пахнет шалою водой.
Пахнет пихтой,
Пахнет солнцем,
Пахнет новою весной.
На земле и на воде
Нет покоя мне нигде.
От себя
Мне нет покоя.
Опасаюсь: быть беде!
Что с ума сошла вода —
То мякина-лабуда!
Вот любовь опять нагрянет, —
Не спасет и борода!






* * *


Где цветы?
Отгорели они…
Все кончается — хочешь не хочешь.
И короче становятся дни,
И длиннее становятся ночи.
Все, как надо: весну не зови,
Если небо угрюмо и слепо.
Отсвистали мои соловьи,
На рябинах обуглилось лето.
За увалами ветер притих,
Ждет снегов оробевшая озимь.
И в глазах пламенеет моих
Нестерпимая поздняя осень.






* * *


Ты меня не трогай.
Ты меня не трогай.
Проходи, тревога,
Ты своей дорогой.
Проходи любою —
Сторонюсь покорно.
Я сейчас любовью
Сыт и пьян по горло.
Может, ты награда.
Может, ты забота.
Только разве надо
Мне любить за что-то?
Обрываю нервы,
Осаждаю почту.
Я люблю, наверно,
Несмотря на то, что…






* * *


Упаду росой медвяной с веток,
Солнечным лучом преображусь.
Ночь настанет — добрым лунным светом
Путникам усталым покажусь.
В феврале — я ветерок летучий,
Что в разведку послала весна.
В зной июльский я прольюсь из тучи —
Пейте влагу, люди и леса!
Праздничного пира захотите —
На столе плоды бессонных рук.
Заходите в дом мой, заходите —
Каждый гость мне брат и лучший друг.
Вот моя награда и отрада —
Путь от сердца к сердцу проторить.
Есть ли в целом мире больше радость,
Чем другому радость подарить?!






* * *


Зине


И снова — ни рассвета, ни заката,
Лишь Обь застекленела на свету.
Вдоль деревянных улиц Салехарда
Ромашки, будто солнышки, цветут.
Пусть сиверко столбы на землю стелет,
Всплывет гроза, угрозу затая,
Они пригнутся только гибким стеблем,
Пройдет гроза — и вновь они стоят.
Вы, добрые, меня поймите, люди,
Когда в таком далеком далеке
Я погадаю, любит иль не любит,
Чтоб загрустить на четном лепестке…
Детинушка,
Чего ты вздох роняешь?
Сегодня снова солнце не зайдет.
И на земле цветет твоя ромашка.
Хоть любит, хоть не любит,
Но цветет!






ОГОНЬ


Души моей огонь,
Как пламя на ветру,
У солнца я беру,
У молнии беру.
Огонь и есть огонь —
Без умысла горит.
У матери родной
Ожоги от обид.
Огонь и есть огонь:
К теплу идут друзья.
А пламенем своим
Врагов сжигаю я!
И ненависть — огонь.
Огонь — когда люблю.
Эй, кто там стал, как лед?
Идите: растоплю!






* * *


Единый миг на свете много значит:
Как мир изменчив,
Вечно молодой!
Вдруг солнечный неуловимый зайчик
Потрется боком о мою ладонь.
За миг единый всякое случится —
В нем все начала в узел сведены.
Вдруг ветер юный в сердце постучится
И бросит горстку горькой седины.
Рассветный луч в окно мое ударит
И ляжет, обессиленный, у ног.
А самый серый день
Мне вдруг подарит
На горизонте синее окно.
Вот журавлиный клин
Прощально машет,
Взметнув распятья утомленных крыл.
Мне каждый миг необходим и важен,
И дорог мне —
Каким бы он ни был.
Года, десятилетия хранимы,
Безропотна дорога под ногой.
А вот не хватит одного лишь мига.
Не хватит только мига одного.






* * *


Чего я не видел?
Не видел
Сияющих южных морей.
Но все ж меня бог не обидел
Земною дорогой моей.
К рукам моим ластилось поле,
Туманила след мой роса.
Что может роднее быть боле,
Чем родины милой краса?
Мне падала в ноги тропинка:
Мол, ты у меня не любой…
Меня обжигала крапива,
Меня изжигала любовь.
Душа исходила от крика,
И все ж устояла она!
Давала ей силу и крылья
Родная моя сторона.
Я зов ее ласковый слышу
И чувствую в сердце вину.
И под материнскою крышей
Склоняю свою седину.






ЖМУ РУКИ


В деревню родную
Вернулся я с дальнего берега.
Деревня родная
Открыта объятьям моим.
По старым обычаям русским
Руками обеими
Жму теплые руки
Моим землякам дорогим.
Жму добрые руки —
Какое счастливое таинство!
Они меня помнят,
Хоть пролиты многие дни.
Жму крепкие руки.
Они ко мне тянутся, тянутся.
И душу мою, как волна,
Воздымают они.
Деревня родная,
Давай обоймемся как следует!
Хмельную грустинку
В глазах от меня не таи.
Болит еще память:
Как в огненном том лихолетии
От смерти меня заслонили
Ладони твои.
Стояла деревня,
Внатуг напружинившись жилами.
Зимою в печурках
Сжигала пустующий хлев.
И лишь потому
Настоящим и будущим живы мы,
Что нам отдавала насущный
Последний свой хлеб…
Я каждому здесь
Или внук, или брат, или свойственник.
По крайней уж мере
Я каждому искренний друг.
А кто я без них,
Что смогу, коль ответить по совести,
Без этих надежных,
Без этих приветливых рук?
Жму чуткие руки —
Они меня поняли, поняли!
И ласков их жест,
И почти неприметно лукав:
Держись, мол, земляк:
Мы тебя до поэзии подняли!
Жму руки.
И силы в моих прибывает руках!






* * *


И солнцу свойственна усталость,
И у него в глазах темно:
Взгляни — еще чуть-чуть осталось,
И склонит голову оно.
Устанет ветер с тучей спорить —
Крыло бессильно, как обман.
И даже яростное море
На отдых прячется в туман.
Звезда устанет свет свой сеять —
Уйдет в пылающий рассвет.
И только сердцу, только сердцу
Покоя в этом мире нет.
Его не время источило,
А примиренья и бои.
Оно стучится и стучится
В грудную клетку. И болит.
Его беда и радость колют
Сквозным ударом ножевым…
И я прислушиваюсь к боли,
И сознаю себя живым!






ВЕСНА


В пляску бросилось все на свете:
Снова дни покатились к весне.
На бегу задыхается ветер.
Задыхается. Падает в снег.
Небо звонкое. Воздух звонкий.
И такая веселая злость,
Что колючие искры поземки
Прожигают навылет, насквозь.
Ты, ликующая примета,
Сердцу чуткому вновь видна!
Так и хочется вместе с ветром
Песней выплеснуться до дна,
Распластаться над каждой крышей,
Веря радостно наперед
В то,
Что люди,
меня заслышав,
Улыбнутся:
Весна идет!






ГОРИЗОНТ


На тропке — солнечные блики,
Мне с солнцем весело идти…
И горизонт казался близким —
Лишь не сворачивай с пути.
Иди, иди землей бессонной,
Приляг в траву
и вновь иди.
И выйдешь прямо к горизонту.
Лишь не сворачивай с пути.
Меня не ждали у порога,
Не провожали в темноту,
Но помогала мне дорога
Узнать людскую доброту.
То ясным мне мой путь казался,
То зыбким, будто странный сон.
И с каждым днем отодвигался
Куда-то дальше горизонт.
Ну что ж… Привал!
Вполне резонно…
Но слышу зов:
— Иди, иди —
И выйдешь прямо к горизонту!
Лишь не сворачивай с пути.






ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ В ПОЛЕВОМ ДНЕВНИКЕ


Он был мужественным и светлым человеком,

геологом и поэтом.

ПАМЯТИ СТАНИСЛАВА ОРЛОВА




Что же, друг мой,
Пока.
Что же, друг мой,
Пока!
Не придется
Выращивать розы на пенсии.
Без конца
Распевает седая пурга
Над моей головой
Колыбельную песню.
Не продолжить маршрут.
Я до точки дошел.
До огня не дошел —
Знать, судьба не хотела.
Я, наверно, к утру
Распрощаюсь с душой,
Что оставит в сугробе
Промерзшее тело…
Чтоб за это за все
Справедливо воздать,
На бездымном,
На самом высоком накале
Надо мною навеки
Зажжется звезда —
Та, которую люди
Полярной назвали.
А мне —
Огня бы полкружки —
Единым глотком.
И кусок сухаря,
Чтоб прибавилось силы,
Я б, пожалуй,
Избавил родной разведком
От затрат
На рытье моей ранней могилы.

Жаль,
Что мне не придется
Услышать речей:
Стал таким я хорошим
Лишь смерти не раньше!

Жаль,
Что мне не придется
Услышать ручей,
Что в июне проклюнется
В этом овражке.
Жаль,
Что я не увижу
Ни гор, ни морей,
Ни рассветов,
Горящих, как рваные раны.
От отчаянья
Можно сейчас умереть!
Только мне еще рано.
Только мне еще рано.
Только мне еще надо
Проститься
С тобой…
Но лица твоего
Я не вижу, не вижу…
Вот он — твой силуэт,
Будто струнка, тугой.
Подойди же ко мне
Хоть немного поближе!
Ах, как пахнут
Прогретой сиренью года,
Где одно ожидание
Тихого лета!..
Но куда ты уходишь?
Куда ты?
Куда?
Ведь еще до рассвета —
Не меньше столетья!
Ну, не надо, не надо
Так сильно пугать…
Ты сегодня
Побудешь со мною, родная?
…Ах, какая пурга!
Разве это пурга?
Это тополи
Пух свой
На город роняют!

Ты прости.
Ты прости!
Мне разлуки прости.
Ты прости мне,
Что встречи бывали не часты.
Только в этой дали
Я сегодня постиг
Уравнение
Человечьего счастья.
Сколько в нем
Неизвестных больших величин!
И ничтожных совсем,
Но знакомых до боли.
Перед смертью
Душою нельзя мелочить,
Перед жизнью —
Нельзя мелочиться тем более!
Только как это трудно —
Обиды прощать.
Не прощать подлецам.
И ничем не поможешь:
Как легко
Обронить мимоходом:
—  Прощай!
И как вымолвить трудно:
—  Прости,
если можешь.
Стал таким я разумным…
Ну, это ль не смех?
Только мне уж раздумье
Теперь не наскучит.
Неужели —
лишь смерть,
Лишь одна только смерть
Понимать настоящее
В жизни
Нас учит?
Ну а коли уж так,
Надо помнить уметь
О живых:
Что ты им
Оставляешь в наследство.
Ведь любому из нас
Предстоит умереть.
И взглянуть, умирая,
На жизненный след свой.
Все…
Я мыслью не в силах
Шевельнуть
от усталости…
Я сегодня Впервые
Со смертью на ты…
…Пусть
На каждую душу живых
не останется
Ни земной,
Ни людской,
Ни любой Мерзлоты!






МНЕ РАССКАЗАЛ САМОТЛОР



ПРОЛОГ

Когда плывет
Над миром тишина,
И люди спят,
И звери чутко
Дремлют,
Мне кажется,
Что вся земля слышна
И ей душа встревоженная внемлет.
Вот, грозные
Качая корабли,
Невесело вздыхают океаны.
Мне кажется,
Что сердце оплели
Все параллели и меридианы.
Рокочет в соплах
Рукотворный гром,
И молния ракеты беспощадна.
Пусть никогда не станет космодром
Последней в мире
Стартовой площадкой!
Волнуются зеленые леса,
Печалятся застенчивые речки:
Порой еще не в силах их краса
Жестокие сердца очеловечить.
Пустое слово
Не сорвется с губ:
Лес человеку служит,
Это знаю.
И шпалы возвращаются в тайгу
Певучей животворной магистралью.
Мне дорога нефтепровода нить,
Как рек российских плавное теченье.
Но человек
Обязан сохранить
Земли своей прямое назначенье.
Мы спорим,
Что есть средство,
Что есть цель.
Но только так заведено от века:
Земля ведь дом.
Она не только цех.
И этот дом
Один у человека.
Живи,
Как надо жить в своем дому,
Леса и воды
Добротою жалуй.
…А над землею
Небеса в дыму —
От факелов, от труб и от пожаров…
Но верят степи, воды и леса,
Что в человеке
Доброе начало,
Иначе не звучали б голоса —
Их голоса
бессонными ночами.



ОДНА ИЗ СУДЕБ
С делами дневными покончив,
(Немало пришлось попотеть!)
Сошлись мы в уютный вагончик
Негромкие песни попеть.
И трудной работой распарен,
Еще не остыв от забот,
Наколками меченый парень
Любовно гитару берет.
Он скроен упруго и прочно.
И в сердце не прошлого груз.
И песенка та не о прошлом,
Хоть слышится в песенке грусть:

«А я бывал в тоске,
А я бывал в тоске,
Тоска такая мне сушила кровь.
А в Нижневартовске,
А в Нижневартовске
Я нашел надежду и любовь!»

Теперь спотыкаться и падать
На общей дороге нельзя…
Наверное, все-таки память
Ему заглянула в глаза.
Да, было — не вычеркнешь — было.
Но здесь не об этом слова.
Отчизна его не забыла,
На трудный рубеж позвала.
Пусть маются плечи ломотой,
К щекам приливает пожар.
С нелегкой и честной работой
В нем рос человек и мужал.
…А парень со струнами ладит.
Он дружно с гитарой живет.
Я знаю, что Наденька-Надя
Его в Нижневартовске ждет.
Она его любит, голубит,
И солнцем полна голова.
А голубоглазая Люба
Вот-вот залепечет слова.
Да, так-то порою (нелишне
Напомнить под рокот струны)
Становится кровной и личной
Важнейшая стройка страны.
Растет, поднимается город,
У солнца берет красоту,
Растет, поднимается город
И с городом люди растут,
Ликуют, печалятся, любят,
Стремительность дней торопя.
И что бы ни строили люди —
Они созидают себя!

ГОЛОС ВОДЫ
От Оби,
от Туры,
от Тобола,
Как послушные ЛЭП провода,
Я теку, я бегу за тобою,
Я вода,
я вода,
я вода.
Я прольюсь неожиданной песней.
Эти плесы —
Навеки твои.
И умойся ты мной и напейся,
И стального коня напои.
Я твоим прикасаниям рада,
За тобою отправившись в путь.
Никакой мне не надо награды,
Только будь,
только будь,
только будь!
Не забавься,
В живое стреляя.
Я тебе от души говорю:
Осетром, муксуном и стерлядкой,
Если хочешь, тебя одарю.
В том недоброго умысла нету —
У тебя золотая душа —
Но под радужной пленочкой нефти
Мне порой невозможно дышать.
Зная мудрость твою и усердье
В нескончаемых буднях труда,
Я прошу у тебя милосердья,
Я вода,
я вода,
я вода.

ОДНА ИЗ СУДЕБ
Лежневка. Тяжко трубовозу.
Шестой участок трубы ждет.
Володька Деев папиросу
С ожесточением жует.
Не из-за пакостной дороги,
Что так зыбуча и крута,
Володька Деев хмурит брови:
На сердце давит маета.
Такая, значит, ахинея
На данный день отражена:
Жена Володькина в Тюмени.
Теперь, возможно, не жена.
Тому причиною не водка.
Володьке водка — что прокол.
Цепляться не хотел Володька
За укороченный подол…
А в общем, вот она, причина,
Таи ее иль не таи:
Поскольку если он мужчина,
То, стало быть, глава семьи.
И комсомольскую путевку,
Понятно, получил глава.
Жену устроили в столовку,
В столовку, значит, номер два.
Квартиру даже обещали.
И дали б, что судачить зря.
Да и в семнадцатой общаге
Не дуло, честно говоря…
Ох, эта жизненная проза!
И получилось:
Что ни ночь,
Опять в подушку льются слезы.
А как таким слезам помочь?
И что ни день:
«Подлец ты, Вовка!»
«Ты что кричишь?»
«Я не кричу,
А надоела та столовка —
Назад в бухгалтерши хочу!»
«Да что ты зря бочонок катишь?»
«Ах, вот ты нынче стал каков!»
«Да успокойся: здесь бухгалтерш
По пять на двух буровиков.
И на общественных началах
Могли бы сосны сосчитать!»
Она ж — и в злости и в печали.
Как это можно сочетать?
То подплывает ловко-ловко
И тень наводит на плетень:
«Уедем, Вовка… Слышишь, Возка?
И будет все, как в первый день!»

Душа общенья захотела —
Легко ль обиду в ней таить?
Поведал мне Володька Деев
Историю своей семьи.
— Вот невозможная помеха —
Печенки все навылет жжет!
Сам понимаешь:
Как уехать,
Когда Альметьевск Нефти ждет?
Уехать?
Я ж на видном месте!
Не мог я слышать те слова.
К тому ж без тещи и без тестя
Я здесь мужчина и глава.

Вот так течет у нас беседа.
И я его врасплох ловлю:
— Уедешь, значит?
— Не уеду.
— А любишь, стало быть?
— Люблю…

Засыпка шла.
То исчезала,
То возникала на момент
Нить,
что с Европою связала
Наш, Самотлорский континент.

ГОЛОС ТАЙГИ
— Милуй птицу боровую,
Не обидь зазря зверья.
Ставь на гривке буровую,
Будем вместе — ты да я.
Я лежневкой рассыпаюсь,
Я к ногам стелюсь тропой,
Я сегодня расступаюсь,
Человек,
перед тобой!
Ты снега мои измерил,
Ты разведал все вокруг.
Как мне хочется поверить
В доброту могучих рук!
Буровые, буровые,
Вырастают города.
Только птицы боровые
Разлетелись, кто куда.
Сквозь меня летят колеса,
Сталь о дерево звенит.
Только лисы, только лоси —
Ты не скажешь, где они?
Я жива еще покуда —
Не твори напрасных бед:
Если ты меня погубишь,
Не поможет нефть тебе.

ОДНА ИЗ СУДЕБ
Мне его состояние
Очень знакомо:
Словно важный отыскиваешь ответ.
По пустынному коридору горкома
Озабоченно ходит
Молодой человек.
Он надежен
Своей коренастою статью,
И в рабочей душе
Червоточины нет.
И такая взволнованность
К месту и кстати:
Он сегодня получит
Партийный билет.
Чуть шаги у приемной —
И весь, как вниманье.
Скрипнет дверь кабинета —
Инструктор прошел…
Да не надо тревожиться
Саша Иванин!
Ты ведь сам понимаешь:
Будет все хорошо.
Не в твоих ли руках
Каменеет усталость
После вахтенной ночи
И трудного дня?
И чеканные,
строгие
строки Устава —
Это все — о тебе,
Это все — про тебя.
Ты приехал сюда
По-мальчишески розов,
Но какие года
Пролетели с тех пор!
Не тебя ли шесть зим
На трескучих морозах
И работе и жизни
Учил Самотлор?
И морщинки уже положили узоры:
Год здесь за два.
Недаром порядок такой.
Но судьба твоя стала
Судьбой Самотлора,
А судьба Самотлора —
Твоею судьбой.
Что поэмы строка?
Слово — все же не дело.
Я ж тебе в день такой
Только слово дарю…

А серьезная женщина
Из орготдела Подошла:
— Проходите к секретарю.
Вот ведь что я заметил…
Ну да — так и было
И улыбчивый
В сердце оставило след.
Волновался
Василий Васильич Бахилов,
Коммунисту вручая
Партийный билет.
Под бровями седыми
косматыми
юно
В этот миг засветились
Две добрых зари…
Если в эти минуты
Волнуются люди,
Значит, нету причин
Опасаться за них!

ГОЛОС НЕФТИ
Мне в танковых моторах
Было трудно.
А вот сегодня
С радостью скажу:
Открыты для меня
Границы всюду —
По трубам только их перехожу!
Я мирного начала
Не нарушу.
Я залежь недоверья
Запашу.
Захочешь —
Стану детскою игрушкой.
Захочешь —
Спутник в небо запущу!
Я кровь Земли.
Я знаю:
пульс отличный.
А сердце —
Сердце с веком наравне.
И это, люди,
Очень символично,
Что сердце —
на советской стороне!

_НИЖНЕВАРТОВСК_—_ТЮМЕНЬ_





notes


Примечания





1


Мансийское название одной из гор Приполярного Урала.




2


Мансийский национальный музыкальный инструмент.