Кравцов Под сенью Полярного круга
Кравцов






_В_книге_писателя_А.Б._Кравцова_представлены_повесть_«Под_сенью_Полярного_круга»,_рисующая_жизненные перипетии_топографа_Тохи,_и_рассказы,_в_которых_описан_быт,_взаимоотношения_с_природой_жителей тюменщины._



_Книга_издана_при_содействии Тюменской_ассоциации_литераторов_









АЛЕКСАНДР КРАВЦОВ







ПОД СЕНЬЮ

ПОЛЯРНОГО КРУГА


Топографу Гринину Владимиру Тимофеевичу и охотоведу Боронкину Олегу Анатольевичу посвящаю.



Повесть, рассказы








ПОД СЕНЬЮ

ПОЛЯРНОГО КРУГА


Via est vita (Дорога — это жизнь)



ПОВЕСТЬ










ГЛАВА ПЕРВАЯ


Тоха проснулся, как обычно, в половине восьмого. Сделал несколько приседаний и помахал кругообразно руками — это означало утреннюю гимнастику — и, захватив полотенце и мыло, побрел умываться. Спустившись на первый этаж, он с порога кухни буркнул: «Здорово, орлы!» и стал дожидаться своей очереди к умывальнику. «Орлы» лениво, вразнобой, ответили на приветствие.

Кухня была единственной во всем общежитии. Здесь иногда готовили пищу, если у кого было желание и было из чего готовить (все обычно питались в столовой), умывались, гладились, стирались, обменивались мнениями и новостями, а в трудное время — после окончания полевого сезона или когда работяги выезжали на отгулы — она превращалась в «спальные апартаменты».

Комендант общежития Евдокия Михайловна Данилова, она же воспитатель, завхоз, кастелянша и еще Бог знает кто по должности, селила туда самых отпетых бичей. Давала им старые раскладушки и белье похуже, потому что после первой же пьянки оно украшалось желтовато-грязными разводами. Белье это потом выбрасывалось, так как даже на обтирку его отказывались брать механизаторы.

Эти бичи были «золотой жилой» Евдокии Михайловны. Когда проходил пьяный угар, когда мужики начинали соображать, что к чему, они, краснея, совали ей деньги с просьбой восстановить утрату. И что самое удивительное — Тоха, прожив в общежитии более двух лет, никогда не видел абсолютно новых простыней, которые бы Данилова кому-нибудь выдала.

— Однако весна наступает, — сказал Тоха, ни к кому конкретно не обращаясь. Он стоял у окна и смотрел вдаль, на реку, которая темнела пятнами воды и извивающейся лентой зимника, убегающего к горизонту.

- Да, — откликнулся Мишка по кличке Керогаз, прозванный так за выражение: «Вот я керосинил…»; с кем, когда и где — все это изменялось, не менялся лишь Мишка, и только его лицо, как индикатор, показывало цветом, какое количество спиртного было выпито накануне. — Скоро снег весь почти сойдет, а в конце мая, глядишь, и река тронется. Зимник-то уже закрыли. — Мишка только что пришел на кухню и сразу — к бачку с холодной водой.

- Ты на Землю нынче собираешься? — спросил его Тоха. — Сколько уже дома не был?

- Да года четыре… — протянул Мишка. — В том году собрался съездить, но только до Салехарда смог добраться: закеросинил, и деньги почему-то быстро кончились. Пришлось назад баржой плыть. Той, что грузы для нашей экспедиции везла. А съездить надо. Мать вон письмо Гнусову написала, так он мне такого разгона дал и сказал, чтобы через неделю меня здесь не было. — Мишка все говорил и говорил, между делом приканчивая второй ковш воды. — На днях попробую улететь. — Он достал папиросу и с удовольствием закурил.

- А я в этом году остаюсь на летнюю рубку. Слыхал, у нас нынче американская техника должна испытываться, так под нее надо будет шестиметровые просеки рубить. Осенью, если удастся, слетаю в свою любимую Одессу, попью пивка в «Гамбринусе», в Черное море окунусь. А потом к родителям в Солнечногорск двину. Виноград помогу убрать. Душу отведу: яблок, груш, арбузов вволю наемся. — Тоха мечтательно закрыл глаза. — Представь себе: ты утром заходишь в сад, и какое яблоко смотрит на тебя, то и твое. Эх, что там говорить! — он махнул рукой и принялся чистить зубы.

- А ты меня зимой к себе в бригаду возьмешь? — спросил его Мишка.

- Ладно. Ты только пораньше прилетай. Поможешь в поле собираться.

- Тоха, возьми меня с собой на рубку, — попросился Жора Диков, заросший двухнедельной щетиной невысокий мужичок неопределенного возраста, который стоял у дверей и курил.

- Ты же хилой! А там ведь надо лес пластать!

- Да отойду я! Ты только возьми. А то здесь сопьюсь я совсем. Вон колотит как, — сказал Жора, кивнув на свою руку, в которой держал сигарету. — Уже неделю не беру в столовой первое — пустую ложку ко рту подношу.

- Так какой же из тебя рубщик? Ты и себе, и людям ноги порубишь. — Тоха рассмеялся.

- Возьми, Тоха, — жалобным голосом попросил Жора. — Я ведь умею работать. А тут ведь сопьюсь совсем. В лесу отлежусь денька три, пока баланду поварю, оклемаюсь — и за топор.

- Ладно, — согласился Тоха и пошел к выходу. — Просись у Гнусова в мою бригаду.

Поднявшись на второй этаж в свою комнату, он достал из чемодана электробритву, побрился, налил на ладошку изрядную порцию одеколона «Шипр» и со сдержанным криком растер ее по лицу. Переодевшись, он пошел на завтрак.

- Здравствуй, радость моя! — весело закричал он, входя в столовую. — Чем сегодня порадуешь?

- Привет. Блинчики есть и компот холодный, — ответила Тося-буфетчица. — Что тебе выписать?

- Пару порций блинчиков и пару стаканов кофе или какао. Что там из горячего есть? — Тоха склонился к прилавку, на котором лежало меню.

- Кофе есть, — сказала Тося, выписывая чеки. — А компот будешь? Холодный.

- Нет, пиши кофе.

- Ты что, вчера не пил? — удивилась она.

- Все, радость моя, завязал! Сколько же можно, так и «коньки» недолго откинуть, — он взял чеки и пошел на раздачу. Тося уважительно протянула ему вслед:

- Ну, ты даешь! Орел!

- Доброго утречка! — Тоха расплылся в улыбке, приветствуя поваров. — Кормить-то будете?

- А куда же мы тебя, радость наша, денем? Ведь ты у нас один такой, — ответила Рая, подавая ему блинчики и кофе.

Тоха пользовался благосклонностью поваров и старался не терять ее, потому что это давало ему некоторые привилегии: когда в столовой во время обеденного перерыва была большая толпа, он шел сначала на раздачу, а уж потом, после обеда, сытый, выписывал чеки. Или вечером, после закрытия, он с «черного» хода брал пирожки, котлеты и прочую закуску.






ГЛАВА ВТОРАЯ


После завтрака Тоха пошел на службу. Прошелся по кабинетам, поздоровался со всеми и вышел в коридор курить.

- Ты знаешь, — сказал ему Витяня Зубарев, начальник топоотряда по привязке скважин глубокого бурения, — говорят, что скоро молодые специалистки приезжают.

- Ну и что же?

- Как ну и что же? — Витяня даже подпрыгнул. — Ты же у нас пока холостой.

- А куда торопиться, — сказал Тоха. — Я еще молодой.

- Ну, ты даешь! Молодой… Хм… — язвительным тоном произнес Витяня. — Ты вон уже мхом оброс, как пень трухлявый! — Витяня начал горячиться, и в его речи появились нелестные для Тохи сравнения. — Тебе, если я не ошибаюсь, двадцать шесть?

- Так оно. Жениться вроде бы пора, — Тоха задумчиво почесал свою жиденькую бороденку-“клинышек», — а невесту где взять?

- Я ж тебе толкую: девки молодые едут. Глядишь какую-нибудь и урвешь!

- Мне «какую-нибудь» не надо! Мне надо самую хорошую.

- Тебе не угодишь. Смотри, останешься «вечным» холостяком.

- Кто знает? Может, и останусь, — Тоха затянулся в последний раз и бросил окурок в урну. — Пойдем трудиться.

Только он уселся за свой рабочий стол и приготовил чертежные инструменты, как Лидия Максимовна, его теперешний шеф, попросила снять координаты пунктов взрыва с фотоплана [1 - Фотоплан — фотографическое изображение местности с нанесенной координатной сеткой и горизонталями.]и решить обратные геодезические задачи [2 - Обратная геодезическая задача — метод определения координат точки измерением направления с нее на три и более геодезических пункта.].

Тоха — полевик. Но так как полевой сезон закончился, Гнусов, начальник геодезической партии, загнал его до начала летней рубки в камералку, чтобы он не болтался без дела и не смущал остальных.

Сейчас в Заполярье весна. Основной состав партии разъехался в отпуска. Остались только камеральщики да несколько полевиков, которые будут рубить просеки для сейсмических профилей. В камералке они выполняли вспомогательные работы, помогая обрабатывать полевые материалы, делая много мелкой, но нужной работы.

— Толя, сходи за водой. Время ставить чай, — проворковала из своего угла Галочка Лещинская.

Галочка — это «золотой запас» экспедиции, как окрестил ее Шура Сидоров. На вид она вроде бы ничего: и смазливая мордашка, и фигура есть, но у нее один недостаток — очень болтливый язык. Молотит она им где попало и что попало, смешивая и быль, и небылицы, но все это выдавая за голую правду, за действительность. А фантазия у нее богатая. Она готова выйти замуж за кого угодно — лишь бы позвал, — и очень уж любвеобильна. Но язык, язык… Вот поэтому топики в неслужебной обстановке стараются избежать общения с ней, хотя им это крайне редко удается. У Галочки отличный нюх на гулянки. Она появляется задолго до прихода гостей и, болтая без умолку, дожидается полного сбора. И хозяину вечеринки волей-неволей приходится приглашать ее разделить вместе с ними кусок хлеба да кружку вина.






ГЛАВА ТРЕТЬЯ


Однажды вечером, когда Тоха лежал на кровати и читал книгу, в комнату вошла Данилова.

- Голуб! Переселяйся в восемнадцатую комнату, — приказала она.

- А здесь что? — он встал с кровати. — Почему я должен отсюда уходить?

- Мы здесь сделаем ремонт, а потом это будет комната для приезжих.

Интересно, кто же будет ремонтировать? Строители все на новом детсаде. Может, новую бригаду набрали? Придумала тоже ремонт. Не может до лета подождать, когда все разъедутся. Все равно и в других комнатах делать будут.

- Вы бы, Евдокия Михайловна, не торопились с ремонтом и моим выселением, — попросил коменданта Тоха. — Я через недельки две в поле улечу. Чего я с вещами, как дурень со ступою, носиться буду?

- Я тебе сказала: переезжай и не разговаривай. И сегодня же. — Она вышла из комнаты.

Тоха начал собирать и упаковывать свои вещи и книги. «И чего она меня гоняет туда-сюда? За последний месяц третий раз переезжаю. Вот не везет».

На другой день в комнату, где жил раньше Тоха, Данилова поселила сейсмика. Дня через два еще одного. А когда она поселила туда двух бичей, которых прислали из Салехарда на летнюю рубку, Тоха не выдержал и пошел к Конькову, начальнику Северной геофизической экспедиции. Постучав в дверь, он вошел в кабинет.

- Здравствуйте. Можно? — Тоха задержался в дверях. Коньков был один.

- Здравствуй. Проходи, садись. — Он отложил в сторону бумаги, которые просматривал. — С чем пожаловал?

- Вот, Петр Петрович, какое дело. — Тоха устроился поудобнее на стуле. — Я вот уже месяца полтора как на базе живу. Работаю сейчас в камералке, Гнусов меня оставил на рубку просек. И вот за это время я сменил три комнаты в общежитии, конечно, не по своей прихоти. Три дня назад Данилова меня опять переселила, ссылаясь на то, что в комнате ремонт делать будут, а потом туда бичей поселила.

- И чего же ты хочешь? Чтобы бичей я сам расселял?

- Я, Петр Петрович, думаю так: дайте нам комнату или квартиру.

- Кому это вам? — перебил его Коньков.

- Нам — это молодым, в смысле неженатым, топикам. У нас вон сколько холостяков. Вместе нам все-таки интереснее, хоть поговорить есть о чем. Да и другое — вещи у нас там постоянно храниться будут. А то сейчас ведь как: один чемодан на складе партии, другой — у друга, а ящик с книгами в дежурке у коменданта стоит. Разве это жизнь? Хуже чем на вокзале. Да и еще, если честно сказать, бичи замучили. Уже спать пора, а они все «квасят». Утром с больной головой мне приходится на работу идти, а они спят до обеда.

- Ты же техник, Голуб. Ты должен как-то на них влиять, останавливать их.

- Как на них повлияешь? Это в поле я на них рублем влияю, а здесь как? Бутылки у них забрать я не могу — прав нет на это. А слова? Что слова. Пьяным им говорить что-либо бесполезно, а трезвые они и сами понимают, что пить вредно, некрасиво и прочее. Каждый раз с похмелья клянутся всеми святыми не пить больше. Помучаются, переболеют, а дня через два начинают по новой. Вообще жизни нет. Может, вы, Петр Петрович, как-нибудь решите вопрос с жильем?

- Вот что, Голуб. Найди Данилову и пригласи ее ко мне.

Когда Тоха и комендант уселись возле стола начальника, Коньков спросил:

- Евдокия Михайловна! Вот Голуб жалуется на то, что вы его, как зайца, по общежитию гоняете, часто переселяете без видимых на то причин, и просит ему с товарищами комнату дать в постоянное пользование. В смысле закрепить ее за геодезической партией. Как у вас с жильем? Можно им что-нибудь выделить или нет?

- Петр Петрович! Ведь свободных комнат сейчас нет. — Евдокия Михайловна пожала плечами. — Я даже не знаю, как быть.

- Как нет? Как нет?! — заволновался Тоха. — А двадцать шестая комната? Там сейчас двое живут. Один, из партии «Земля», переходит к своим коллегам жить, в поселок, а другого можно переселить на мое место. К тому же они с Козловым друзья, вот и пускай вместе живут.

- Так ли это, Евдокия Михайловна? — спросил Коньков. Данилова промолчала.

- Вот и выделите им эту комнату. Кто там с тобой будет еще жить? — спросил он Тоху.

- Шура Сидоров и Сергей Михайлович Абаев. Ну а если когда будет свободное место, то кто-нибудь из топиков, но только кто-нибудь из техников.

- В общем, Евдокия Михайловна, закрепите эту комнату за топографами и поселите их туда. Все, Голуб, иди, а вы останьтесь, — обратился он к Даниловой, которая вместе с Тохой направилась к двери.

Сияя белозубой улыбкой, Тоха вошел в камералку, взял папиросу и вышел в коридор.

- Тоха, ты чего такой радостный? — донеслось из камералки.

- Чего это ты с утра носишься как угорелый? — спросила его Лидия Максимовна, когда тот вернулся с перекура и сел за работу.

Тоха рассказал в лицах про свое мытарство с жильем, про свой визит к начальнику экспедиции и его решение, о новых отношениях с комендантом, о своих новых соседях.

- Это хорошо, что у вас свой угол будет, — высказала свое мнение Надежда Григорьевна. — Давно бы пора так сделать. Вы ведь не пьяницы какие-нибудь, не забияки.

- А я ведь пью, Надежда Григорьевна.

- Да разве ты пьешь? Вот если бы все пили, как ты, то и шуму бы в общежитии не было, да и Данилова бы не бегала в разведком жаловаться на пьянки да и другие нехорошие дела.

- А что же им делать еще, как не пить? — вступила в разговор Клавдия Петровна. — Чем еще заняться?

- Могли бы и не пить. В клуб пусть ходят, — заметила Галочка, жеманно поджав губки.

- До клуба еще добраться надо. Зимой такой мороз, что без носа и ушей можно быстро остаться. Летом же килограмм по пять глины на ноги намотаешь. Придешь, а там такую муру показывают. Нет, милое дело — гонца в магазин отправить, потом нажраться до поросячьего визга и спать. Нет, лучше все-таки пить, — убежденно сказал Витяня Зубарев.

- Надежда Григорьевна, вы бы выделили нам пару горшков с цветами, так сказать, на новоселье, — попросил Тоха. — Надо же нам как-то комнату облагородить, украсить.

— Возьми этот и вон тот, — она показала, какие можно взять. — Вы только поливать их не забывайте да папиросы в них не тушите, а то завянут.

Разговор потихоньку затих. Все углубились в работу.






ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


В первый же вечер, как только Тоха поселился в новой комнате, он сделал генеральную уборку: вымел мусор из всех уголков, тщательно вымыл оконные стекла, шкаф, стол и пол. «Жить надо красиво. Надо здесь создать уют максимально приближенный к домашнему. Хватит жить как на вокзале», — рассуждал Тоха, приколачивая к стенке коврик, который он выпросил у Даниловой. Та почему-то расщедрилась и выдала ему одинаковые по расцветке одеяла, покрывала и прикроватные коврики. Выбрав время, он сходил в столярку и с помощью своего друга Сереги смастерил полочки под магнитофон и книги, которые потом на цепочках, сплетенных вечерами, прикрепил к стенкам. Старую оконную занавеску приспособил над платяным шкафом, чтобы не было видно разнокалиберных чемоданов. На свободное пространство на стенках приклеил несколько портретов актрис — спутников всех мужских общежитий, вырезанных из журнала «Советское кино» и других. При первом же посещении магазина «Промышленные товары» он обзавелся комплектом рюмок и стаканов. «Ну вот, теперь, кажется, все. Правда, тот вон цветок надо перевесить да каким-то образом зеркало большое у Даниловой выцыганить». Тоха остался доволен творением рук своих.



Как-то вечером, после ужина, Тоха, до омерзения трезвый, лежал на кровати и вспоминал родимые места. «А у нас дома сейчас весна. Степь красная от тюльпанов. А на островах Маныча какие красивые они! Красные, желтые, фиолетовые, оранжевые! Красота!» Его воспоминания прервал робкий стук в дверь.

По пути, взглянув в зеркало, пригладил взъерошенные волосы. Молча открыв дверь, он остолбенел. На пороге была она, та, которой он добивался вот уже второй месяц и которая на все его домогательства гордо отвечала: «нет».

Тохе давно надоела эта игра, и он уже про себя решил отступиться от нее. Ведь она за это время только два раза позволила проводить себя домой, и то в первый раз сразу же ушла, холодно кивнув ему головой на прощанье. Во второй вечер она легко выскользнула из замка его рук, когда Тоха поймал ее в ловушку и прижал ее спиной к стенке в темном коридоре многокомнатного дома-барака. Он хотел ее поцеловать, да чуть ли не носом воткнулся в грязные панели.

Он, конечно, обиделся, но виду не подавал. На очередных танцах он, выбрав время, подошел к ней и, учтиво улыбнувшись, пригласил ее на вальс, после которого галантно сопроводил ее на место. И затем он ее как будто забыл. Больше к ней он не подходил, хотя она украдкой бросала довольно-таки откровенные, призывные взгляды. И на следующих танцевальных вечерах он ей уделял времени всего на один танец.

Он видел, как она обиженно поджимала свои пухленькие губки, но на это лишь улыбался и продолжал увиваться возле других девушек.

И вот она на пороге.

- Татьянка! Как я рад тебя видеть! Что случилось? Что тебя привело в мою обитель?

- Ты один дома? — спросила она, оглядывая через его плечо комнату. Две кровати были тщательно заправлены, и лишь на третьей, за шкафом, было смято покрывало и лежал полушубок. Возле нее на табуретке стояла банка из-под сгущенного молока, используемая в качестве пепельницы, полная окурков, лежали пачка «Беломора» и коробка спичек.

- Один я, совсем один. Ребята во полях, а я вот один тут скучаю. Видишь, вместе с Юлианом Семеновым шпионов ловлю, — он показал рукой на книгу. — Проходи, гостем будешь. Можешь садиться где хочешь, а можешь ложиться на любую из коек, а я мигом, — он вытряхнул окурки в помойное ведро, стоявшее в углу за ситцевой занавеской. — Чай будешь пить?

- Потом. Помоги мне снять пальто. — Ее темные глаза как-то странно поблескивали.

Тоха выглянул в коридор, затворил дверь и, немного постояв возле нее в раздумье, решительно повернул ключ в замке. Татьяна стояла посередине комнаты, безвольно опустив руки вдоль тела, и смотрела в окно, на синеющий в сумерках далекий берег реки.

Приблизившись к ней, он ощутил прелесть морозного воздуха, запах которого еще присутствовал на ее одежде. Расстегнув верхнюю пуговицу пальто, он как бы невзначай провел руками по ее груди. Она нервно хохотнула. Расстегнув пальто полностью, он мягким движением заставил Татьяну повернуться и, сняв его, бросил на кровать. Затем сзади прижался к ней вплотную, обхватив руками ее небольшую грудь, стал поглаживать большими пальцами ее соски, одновременно мелкими частыми поцелуями покрывая ее шею чуть пониже левого уха.

Она тихонько посмеивалась, но не оказывала ему никакого сопротивления. Осторожно ступая, он попятился к кровати, увлекая ее за собой. Она же, ощутив меж ягодиц его упругое естество, зябко повела плечами и, мягко присев на его колени, откинулась спиной назад.

Тоха освободил свои ноги, широко их раздвинув, позволил Татьяне устроиться поудобнее на кровати.

Вечер быстро наступал. И серый фон за окном сменился на густой, фиолетовый. Потом, через некоторое время, возле конторы экспедиции зажглись уличные фонари, свет которых странно играл на стенах комнаты.

Тоха, продолжая гладить одной рукой грудь, второй начал неторопливо расстегивать пуговичку за пуговичкой ее теплую вязаную кофту. Она прижала своей ладонью его руку, ласкавшую грудь, и он явственно ощутил, как часто и гулко стучит ее сердце. Расстегнув пуговицы, он ласково погладил ладонями ее щеки, до сих пор еще сохранившие прохладу улицы. Затем начал искать пуговицы на ее блузке.

- Там нет пуговиц, — прерывающимся от волнения голосом сказала она. — Блузка одевается через голову.

- Понял, — тоже почему-то шепотом ответил он ей и, захватив кончиками пальцев тонкую ткань блузки, потянул ее вверх из брюк. Как только блузка была высвобождена из брюк, его руки тут же нырнули под нее и, пробежав порхающими движениями по ее мягкому теплому животу, обхватили ее упругие, зажатые тесным бюстгальтером яблочки грудей.

- Я хочу поласкать их губами, — прошептал он ей на ушко. В ответ на это она лишь глубоко вздохнула и при помощи Тохиных рук встала с кровати. Он одним резким движением сдернул покрывало вместе с одеялом и кивнул ей головой на постель: ложись! Она неуверенно опустилась на краешек кровати.

- Постой! Я помогу тебе, — он ловким приемом, как будто всю свою сознательную жизнь раздевал девушек, снял с нее теплую кофту, блузку и, немножко помешкав, бюстгальтер. Он нежно коснулся губами сначала одного соска, потом другого.

Присев рядом с Таней на край кровати, он взял ее лицо в свои ладони и легким поцелуем коснулся уголка рта. Ее губы встрепенулись и потянулись ему навстречу. Закинув ее ноги на кровать, он примостился рядом и укрылся одеялом.

Таню поколачивала мелкая дрожь. Опять пробежавшись поцелуями по ее лицу, он впился, как вампир, в губы. Ее губы раздвинулись, и ее жаркий язык проник к нему в рот. Левая его рука гладила ее плечо и начало груди, а правая начала путешествие по ее телу от одной груди через живот к другой груди. И с каждым разом рука опускалась все ниже и ниже. Вот уже и брюки ее стали мешать. Пробежавшись пальцами сначала по одной ноге, затем по другой, мимоходом коснувшись промежности, рука нетерпеливо начала искать застежку брюк.

- Там… На боку… Пуговица… — выдохнула Таня и приподняла свой таз, когда Тоха начал стягивать с нее брюки. Его одолевало такое дикое желание, что, торопясь, он вместе с брюками зацепил и теплые колготки, и рейтузы, и трусы. Приспустив все это хозяйство до колен, он помог себе ногой, рывком сдернув все напрочь. А его рука тем временем сдергивала трико и плавки.

Оставшись голышом, он с минутку полежал рядом с Таней, привыкая к новым ощущениям, прижавшись к ее прохладной ноге. Затем осторожно раздвинул ей ноги.

- Я боюсь, — прошептала она.

- Все будет хорошо, — прошептал он в ответ, устраиваясь поудобнее. — Не бойся! Все будет хорошо.

Она судорожно зажала ногами его бедра. Он опять с жадностью накинулся на ее грудь, ее губы, одновременно бедрами подготавливая себе оперативный простор. Руки, как бабочки, порхали над ее телом, и она потихоньку расслабилась. Помогая себе пальцами в отыскании пути к заветной цели, он резко вошел в нее. Татьяна охнула и еще крепче обняла его. «Не целка», — разочарованно подумал он.

Потом, умиротворенный, он лежал с папиросой в руке, обнимая ее напряженное тело, и расспрашивал о том, как она решилась на такой смелый, рискованный шаг.

- А меня зацепило то, что ты перестал обращать на меня внимание. Я познакомилась с девчонками из вашей общаги, и они рассказали мне о том, что ты живешь в комнате один, что твои друзья на работе, в тундре. А потом еще другое. Когда я еще успею ухватить свой кусочек счастья? Ты мне сразу понравился, но я хотела, чтобы ты был только мой. Вот я себя так глупо и вела. Ты не обижайся, ладно?

«Из-за этой глупости ты потеряла два месяца», — подумал Тоха, поворачиваясь вновь к Татьяне.

- Давай скорее, — попросила та. — А то ведь меня дома потеряют.

Через несколько дней, услышав стук в дверь, Тоха подумал: «Неужели опять мне весна подарок приготовила» — и крикнул:

- Там почти открыто!

- Топаны здесь живут? — послышался из-за двери знакомый голос.

- Шура! Дружище! Ты откуда взялся? Здорово, черт!

- Да тише ты. Ребра поломаешь!

- Ну-ка, ну-ка, дай я на тебя посмотрю, — он взял Шуру Сидорова за плечи и легонько оттолкнул от себя. — А клювик чего не уберег? Зачем поморозил? Девки любить не будут. А борода-то?! Ты решил на старого морского волка походить, что ли? — Они то обнимались, то хлопали друг друга по плечам.

- Давай раздевайся. Что это я тебя у порога держу. Да, а какими судьбами ты в поселке оказался? Я слышал, что вас только денька через три должны были вывезти.

- Понимаешь, я работу закончил давно, но пришлось ждать, пока соляру для перегона привезут. Вчера после обеда Гарькавый на своем тракторе притянул нам емкость, и мы с ним сегодня к обеду пришли в сейсмоотряд. И вот под вечер какой-то «шальной» борт залетел. Я только рюкзак да чемодан с полевыми материалами успел захватить.

- Так ты один вылетел?

- Да. Мужики к соседям ушли в карты играть, вот и не успели. Ничего, завтра прилетят. Мне «маршал авиации» сказал, что завтра в отряд будет борт. Ну, а ты тут как?

- Нормально. Жизнь бьет… ключом… по голове, и не отскакивает. Ты поди голодный? — В знак подтверждения Шура развел руками.

- Ладно. Сейчас что-нибудь придумаем. — Тоха выглянул в окно. — О, в столовой свет горит, значит, девчата еще стряпают. Ты пока мойся, а я побежал.

- Девочки! Дайте чего-нибудь пожевать! — закричал Тоха, переступив порог кухни.

- Чего это с тобой, радость наша? Ты же был на ужине, — спросила его Рая, — неужели не наелся?

- Не в том дело. Понимаешь, Шура прилетел.

- Тогда понятно. Но у нас уже все остыло, мы уже все в холодильник составили и плиты выключили.

- Рая, ты же знаешь Шуру. Ему хоть что подавай, лишь бы вкусно было. А что холодное — не беда, у себя разогреем, на электроплитке. Я недавно в поселке приобрел.

- Ты что возьмешь: котлеты или бифштексы? — крикнула из подсобки Рая.

- Давай бифштексы, штук десять, и булку хлеба.

- А во что тебе?

- Нет у меня ничего. Положи в чашку или тарелку.

- Чашку, чашку, — сердито проворчала Рая. — Тянете все в общагу, а обратно никто ничего не приносит. Сами ходим собираем посуду.

- Рая! Ты же знаешь нас. Да мы…

- Ладно, ладно. Смотри, завтра лично мне тарелку отдашь. И не забудь чек выписать, Тоси уже нет.

- Хорошо, начальник! Как скажешь, так и будет.

- Иди отсюда, баламут, — она замахала на него руками.

- Спасибо. Целую ручки. До свидания.



Придя домой, он воскликнул:

- А вот и я. Шура! Ты чайник догадался поставить?

- За кого ты меня принимаешь? — обиделся Шура.

- Ну что ты разворчался, как старик? Кто знает, может, ты во полях все позабыл. Я сейчас бифштексы разогрею, и будет полный порядок. — Он кинул на сковородку кусок сливочного масла, положил бифштексы и поставил на плитку. — Ты, дружище, покарауль, чтобы не сгорело, а я к Вере сгоняю. Может, у нее что-нибудь в заначке есть.

- Ну, дружище, твое счастье, — Тоха поставил на стол бутылку «Искры». — Кровь из носа, но завтра что-либо подобное нужно вернуть, или нам кредит закроют. — Он закрыл дверь на ключ и пояснил: — Это чтобы бичи не мешали. Скоро начнут пьяные шарахаться из комнаты в комнату. Там внизу Сеня-Трубач уже кренделя выписывает, похмелиться ищет. А так посидим спокойно одни, побеседуем.

Тоха говорил и говорил, а сам в то же время достал из ящика стола стаканы, вилки и тарелки, нарезал хлеб, поставил на стол варенье и конфеты. Оглядев внимательно сервировку, он удовлетворенно крякнул и сел к столу рядом с Сидоровым.

- Давай, по традиции первую рюмку поднимем за тех, кто в поле, — произнес тост Шура. Они чокнулись и выпили. Тоха медленно жевал, уставившись ничего не выражающим взглядом куда-то в угол.

- Э, дружище! Так не пойдет! Ты чего это глазенки закатил? О чем грустишь?

- Прости, Шура. Что-то накатило на меня. До того тоскливо чего-то стало, что хоть волком вой. Ты на меня не смотри, а ешь. Я ведь уже ужинал. Расскажи, как работалось, какие успехи.

- Какие там успехи, — махнул рукой Шура. — Видишь, какая рожа у меня? Ты думаешь, это от хорошей жизни? Как бы не так. Жаль, что тебя на 23 февраля не вывезли! Слушай, что было. Вызывает меня Гнусов после праздника и говорит: «Хочешь Восьмое марта в поселке праздновать?» Я отвечаю, что хочу. «Тогда до пятого марта ты должен сделать сто километров профилей. Я прикинул — сделаю, если погода нормальная будет. «Ну, сто не сто, а километров восемьдесят сделаю», — говорю ему. «Нет, обязательно надо сто». А через три дня вертолет привозит пакет. Читаю, что Гнусов написал в газете «Голос Заполярья»: «Комсомольско-молодежный коллектив, топографическая бригада техника-геодезиста Сидорова А.А. взяла на себя повышенное социалистическое обязательство — выполнить план сезона к Дню геолога». Представляешь? Это же четыреста километров профилей, половина Песцовой площади. Я первую половину делал три с половиной месяца, а тут надо за два. И хотя день стал немного длиннее, все равно, чтобы такое сделать, надо было работать как лошадям. Вот мы тогда и поматерились — всем чертям, видимо, тошно было. А в пакете еще и приказ по экспедиции был. Мы, значит не просто бригада, а комсомольско-молодежный коллектив. Я, значит, руководитель, а Сашка Завьялов, соответственно, комсорг. Мужики балдеют. Пашка Апшеронский смеется: «Надо же, — говорит, — мне скоро на пенсию, а меня Гнусов приказом в комсомол записал. Давай, — говорит мне, — я этот приказ в «Комсомолку» отправлю». Мужики ругаются: «Не хотим сопли морозить. Пусть Гнусов сам те километры делает». Покричали, поматерились да и утихли. Хоть круть-верть, хоть верть- круть, а делать надо. Прикинули, что да как, и выходит, что вставать нам надо пораньше, а ложиться спать — попозже.

Тут еще сейсма подкалывает: мол, славы захотелось, а силенок-то маловато — по профилю бегать надо, а вы, как сонные мухи, ползаете. И я не знаю, что повлияло, но мужики выложились полностью. Сделали мы те сто километров, правда, я нос поморозил, да и ребята легко не отделались. А Гнусов слово, на удивление, сдержал и седьмого марта вывез нас на базу, но уже десятого мы опять пластались на Песцовой. Сашка ходил к нему выяснять насчет обязательств, но схлопотал выговор и лишился тринадцатой зарплаты. Сколько раз я ему говорил, чтобы не ходил в контору выпивши правоту свою доказывать, но ему все неймется. Сам ведь, Тоха, знаешь, что трезвого рабочего Гнусов не то что побаивается, а как-то уважительно к такому относится, а с теми, кто пьет, что хочет, то и делает. Как барин какой- то: хочу — казню, хочу — милую. В общем, после Восьмого марта мы решили потянуть, как говорится, резину. А Гнусов опять статейку в газету и недвусмысленно нам заявил: или вы выполняете любыми путями план, тогда вам будут и деньги, и все остальное, а если нет — не обижайтесь, но продукты вы, видимо, отработаете.

Короче, план я выполнил к Дню геолога. Мне грамоту дали, ребятам благодарность объявили, а радости мало. Как я тот план сделал? В одном месте вынос, как положено, не сделал, там азимут не определил, там линейная не пошла. Хотел все, как надо, делать, но Гнусов торопил: мол, потом доделаешь, а сейчас километры давай! Вот я и надавал, что после той трудовой победы я полтора месяца брак переделывал. То расстояние в пикетажке только в одну сторону записано, то ошибка на градус, а есть и на десять градусов, то превышение не идет (в поле неправильно вычислил), а там просчет. Такие вот, Тоха, мы передовики. Печально. Я сейчас не знаю, с какими глазами в камералку заходить. Стыдно.

Ты, видимо, читал его новую заметку. Хвалит он меня чрезмерно, мол, такой молодой, а уже такой способный, а он, значит, мой наставник и помогает мне стать таким классным специалистом. А о браке, паразит, молчит. Выгодно ему это. А что делать, Тоха, не знаю. У меня против него и голова слаба, и нет тех сил, что у него. У него же в главке то ли друг, то ли родственник какой-то большой пост занимает. С ним даже Коньков связываться не хочет. Ладно, поживем — увидим. Давай-ка, Тоха, приберемся да будем спать ложиться, что-то я устал.




ГЛАВА ПЯТАЯ


Дня через два после того, как Шура Сидоров вылетел с полей, у топов произошло одно из знаменательных событий- приезд молодых специалистов.

Вообще-то появление в небольшом коллективе нового человека — это всегда событие, и коллектив отмечает это своеобразно: женщины прихорашиваются, одевая более яркие наряды и стараясь выглядеть лучше, чем они есть на самом деле. Мужчины же пытаются придать своим лицам бесстрастное выражение. Все вольно или невольно пытаются понравиться друг другу.

Из трех молодых специалистов два оказались юными девушками, да к тому же еще и хорошенькими. Вот поэтому небольшой холостяцкий коллектив то- пиков загудел как потревоженный улей. На следующий день после приезда все ребята, спрятав в рюкзаки свои свитера, заявились на работу при галстуках, чем привели женщин в неописуемый восторг. Даже Витяня Зубарев нацепил яркий галстук, расшитый блестящими нитками, которые искрились разноцветными огоньками при каждом движении. Вот тут пришлось удивляться и топам, ибо только жена может заставить Витяню надеть галстук, и то в честь великого праздника.

- А я не хочу выделяться среди вас ничем, — пояснил он на перекуре в ответ на двусмысленные шутки друзей.



Когда перед обедом к столовой подкатил экспедиционный грузовичок-«хозяйка» и две девушки начали принимать сумки и чемоданы, которые сверху им подавал парень, Лидия Максимовна, сидевшая у окна, отставила чашку с чаем и сказала:

- Смотрите, кажется, молодые специалисты приехали. Вот, Толик, и выбирай, пока не поздно, себе невесту. Какая тебе нравится?

Тоха с интересом посмотрел в окно. «А вон та, в синем пальто, кажется, ничего», — отметил он про себя.

- Давай не теряйся, — услышал он голос Лидии Максимовны. — Чем черт не шутит, глядишь, по осени и свадьбу сыграете. — Женщины обрадовано зашумели.

- Ну, все. Как минимум на полчаса завелись, — с тоской подумал Тоха. — И чего людям не хватает? Живет человек хорошо, спокойно. Так нет, надо бы ему жизнь испортить. Женись хоть на ком, хоть на собаке, а как потом жить будешь — никого не интересует, лишь бы свадьбу не зажилил. Сколько им можно говорить, что это мое личное дело. Сначала они упорно сватали мне Галочку, потом Раю, а теперь новую жертву выберут, и все повторится сначала. — Тоха работал, стараясь не обращать внимания на разговор женщин.

- Пойдем покурим, — сказал ему Витяня и, схватив папиросу, выскочил в коридор. Они направились к главному входу, где курильщикам был отведен угол, торжественно называвшийся «местом для курения», о чем гласила табличка, прибитая к стене над ведром для окурков. С важным видом они прошли мимо молодых, которые толклись возле кабинета Гнусова, решая, кому из них заходить первым. Проходя мимо, Тоха успел заметить заинтересованные, изучающие взгляды, которые девушки кинули на них с Витяней. Впоследствии он узнал, что эта первая встреча, этот взгляд решили его дальнейшую жизнь. Как однажды призналась ему Ирина: «Я тебя сразу выбрала. Смотрю, идет блатота по коридору и нос воротит. Ну, думаю, заяц, погоди. Я тебе устрою веселую жизнь!»

Витяня с Тохой стали так, чтобы девушки были в поле их зрения и в то же время не могли видеть, что за ними наблюдают.

- Витяня! Что это ты «косяка» давишь? — спросил Тоха и пригрозил: — смотри, расскажу Светке.

- Че Светке! Посмотреть уже нельзя, да?

- Что уж там, смотри, — великодушно разрешил Тоха.






ГЛАВА ШЕСТАЯ


Вечером Тоха пошел в поселковую библиотеку сменить книги. Хорошая, увлекательная книга способна заменить и телевизор, и кино, и беседу с другом. Имея богатое воображение, можно увидеть за скупыми строчками живого человека. Можно думать вместе с ним, страдать, восторгаться, плакать и петь. Стоит только захотеть — и вот ты пробираешься в стан врага, или убираешь золотой хлеб, или звериными тропами идешь по тайге.

В тот вечер Тохе повезло: кто-то из читателей буквально перед ним сдал томик рассказов Джека Лондона. Выйдя из библиотеки, он некоторое время постоял в раздумье: куда податься? Прочитав афишу у Дома культуры, он все- таки сделал выбор в пользу книг. А может, Витяня в гости заглянет и они с Шурой его уговорят небольшую «пульку» расписать.

По пути домой Тоха зашел к своей подруге, молодой вдовушке, которая радостно захлопотала, суетясь, начала накрывать на стол, так как знала привычку Тохи начинать дело с кружки чая. Выпив стакана три, он начал собираться домой, пообещав прийти в субботу пораньше, чтобы помочь с заготовкой дров. Уже на крыльце подруга, с затаенной надеждой спросила: «А может, останешься?» Сославшись на дела, Тоха поскакал с камешка на камешек к деревянному тротуару. Опять кто-то тротуар разворотил трактором, а поправить некому. Так поди и простоит до нового снега, а люди в грязь, как козлы, должны прыгать. А может надо было остаться? Да ладно, до субботы подождет. Надоела уже со своими намеками: как трудно жить одной, без мужа! Сама же его посадила, а теперь плачет. Подумаешь, цаца. Дал мужик по башке, значит, за дело дал, и нечего по милициям бегать… Кто знает, может, она его специально до тюрьмы довела, чтобы развязать себе руки.

Тоха познакомился с нею в Доме культуры на вечере «Кому за 30», куда он случайно забрел, когда выехал с поля. Он рассчитывал добыть там чего-нибудь спиртного и тихо-мирно удалиться к себе в «стойло», как он по пьянке иронично называл свое место в общежитии. Здесь и подловила его подруга. Время было позднее, буфет уже не работал. Тоха решил остаться и потанцевать. И вот когда между ними завязалась оживленная беседа, она сказала ему, что у нее дома есть спирт. Ушел он от нее рано утром. Ночью они договорились о том, что он будет ее регулярно навещать, но чтобы разговоров о свадьбе-женитьбе не было. У них должна быть свободная любовь.

- Нет, с ней надо завязывать, — рассуждал он по дороге домой. — Пора расставаться, а то привыкну. А может, все- таки жениться? Галочка не подходит, эта тоже. — Он поймал себя на мысли, что невольно думает о девушке в синем пальто. Все-таки есть в ней что-то неуловимое. Надо к ней будет более внимательно присмотреться, узнать, как выражается Шура Сидоров, чем она дышит. Тоха размечтался и, не заметив на досках тротуара тонкой корочки льда, грохнулся наземь.

- Что это вы там интересного увидели, Анатолий Петрович? — спросил он себя, потирая ушибленные места. — Так вам и надо, — ехидно сказал он, дуя на руку, которая покрылась мелкими бисеринками крови, — нечего вам мечтать, а под ноги смотреть надо.



Еще идя по коридору общежития, он услышал шум, смех, оживленный разговор, доносившиеся из их комнаты. Пинком ноги распахнув дверь, Тоха заорал: «Что, суки, не ждали?» — и осекся, потому что в комнате находились девушки, а он в присутствии прекрасного пола старался не применять грубых слов. Шура Сидоров в этом отношении был более прост. Он в разговоре умел вовремя вставить такое соленое словечко, что многие потом смеялись над этим эпизодом, рассказывая его друг другу как новый анекдот.

- О, Тоха пришел, — радостно загомонили ребята, которые сидели на койках и стульях, принесенных из других комнат.

Федя Момонов, Витяня Зубарев и Петя Грищенко по кличке Кабан, расположились на Тохиной койке. Шура сидел в окружении дам: слева прильнула к нему Галочка Лещинская, рядом с ней сидела ее подруга (Тоха даже толком не знал как ее зовут — то ли Оля, то ли Таня. Она была ему известна под кличкой Белая Мышь), а справа сидели молодые специалистки. Витя Ковалев лежал на третьей койке, стоящей у двери, которая предназначалась отсутствующему пока Абаеву. Ваня Цыбуля, Мансур Темирбулатов, Володя Усачев и молодой «спец» сидели на стульях.

- Тоха пришел! Тоха пришел! — радостно гудели топаны.

- Здорово, орлы! — поприветствовал он всех и начал раздеваться.

- Ну-ка иди сюда, мохнорылый! Иди, иди, не боись! Я тебе ребра мал-мал помну да пух на щеках пообкусываю! — Саня Киреев, который колдовал у стола с бутылкой мятного ликера, сделал шаг ему навстречу и в тот же миг заболтал ногами в воздухе.

- Отпусти. Грудную клетку помнешь — не разгладить!

- Здорово, что ли, — сказал Тоха и опустил его на пол. Они еще раз обнялись и троекратно расцеловались. Давненько мы с тобой, дружище, не виделись. Считай с Нового года…

Ребята благодушно взирали на встречу друзей. Они знали горесть расставаний и радость встреч. То, что вместе, в одной экспедиции работаем, еще не значит, что часто видимся. Бывает, что больше года не удается свидится, хотя разговаривать доводится почти каждый день. Средства связи на высоте, и «Алмаза» вполне достаточно, чтобы спокойно беседовать на расстоянии сто — двести километров. Вот и Тоха с Саней не виделись более пяти месяцев. Что поделаешь: работа есть работа.

Девчонки тоже с нескрываемым интересом смотрели на эту встречу, как бы пытаясь понять, что сблизило этих внешне очень разных людей. Тоха темноволосый, крупные кудри живописно разметались по большой голове, ниспадая на самые плечи, борода «а-ля виконт», карие глаза, да и росточком Бог его не обидел. Саня же невысок ростом, едва достигает Тохиного плеча, голубые глаза восхищенно поблескивают из-за стекол очков, сдвинутых на кончик носа, русые волосы зачесаны на пробор, лицо, если бы не белесый пух, который он пощипывал своими тонкими длинными пальцами, похоже на девичье: белое, круглое, слегка румяное.

И характеры у друзей далеко не схожи. Тоха спокойный, уравновешенный, любит порассуждать. Его не так-то просто вывести из себя. Саня — «заводной». Он мгновенно загорается какой-нибудь идеей, но так же быстро охладевает к ней. Единственная его любовь и страсть — это гитара. Даже в поле он не расстается с ней. Правда, он неравнодушен еще и к преферансу.

Так что же сближает их? Видимо то, что они очень любят шутки, розыгрыши, умеют замечать смешные ситуации и нелепые поступки окружающих, умеют легко и беззлобно посмеяться над этим.

- Тоха! Познакомься с новыми топографинями, — предложил Шура, широким жестом указывая на девушек, сидящих рядом с ним.

- Ира. Нина, — представились дев.

- Очень приятно! — Тоха склонился в полупоклоне, подавая девушкам руку. — А я, Анатолий Петрович Голуб или просто Тоха, как меня в здешних краях называют. И ты топограф? — спросил он незнакомого парнишку.

- Да, — тот встал со стула и, протягивая руку, сказал: — Меня зовут Сергей.

- Ну раз топан, тогда держи пять! — Тоха крепко пожал ему руку. — А вы откуда к нам прибыли? — Обратился он к девушкам. — Может, земляки?

- Из Червономайска, — ответила ему темноволосая девушка. «Однако ее Ниной зовут, — отметил про себя Тоха, а Ира рыжевата, да и глаза у нее зеленые как у моей сестры. А сколько у нее золота на лице — как будто она через сито загорала».

- Из Червономайска, говорите? — он на мгновение задумался. — Это где-то на Украине?

- Так. А вы тоже с Украины?

- Нет, девочки, нет. Я с Северного Кавказа. Но если брать масштабы страны, то мы почти земляки. Все-таки от меня до вас ближе, чем сюда. Да, а какой техникум вы заканчивали?

- Геологоразведочный.

- А-а-а-а… — протянул он, — значит вы не «чистые» топы.

- Как это не «чистые»?! — удивились девушки.

- Ну, это те, кто получил специальность топографа не в топографическом техникуме.

- А в чем же отличие?

- Ну как вам сказать? Не тот дух, что ли… Вот, к примеру, у вас в техникуме основная забота, основное внимание уделялось геологам и геофизикам, а к вам отношение было, как к детям от другого брака. Так, или я ошибаюсь?

- Ну, немного похоже…

- Я, конечно, сгустил краски, но все- таки чувство ненужности вы, видимо, тоже испытали? Ну ладно. Не будем вас сразу пугать. Осматривайтесь, привыкайте, а что непонятно — спрашивайте, не стесняясь. — Тоха разговаривал с девушками, а сам внимательно следил за выражением их глаз, лиц.

Нина пыталась кокетничать: щурила темно-карие глаза, взмахивая длинными ресницами. При разговоре хитровато улыбалась, словно показывая: вы меня не проведете, я все знаю. В то же время, незаметно поводя плечами, пыталась выставить подальше вперед свою небольшую (я бы сказал: плоскую) грудь.

Ира же отвечала просто, с охотой и взаимным интересом:

— Мы, конечно, слышали раньше о Тюмени. Но когда нам на распределении выпало ехать в Тюмень, то мы и обрадовались, и испугались. Обрадовались потому, что нам доведется принять хоть какое-то участие в освоении сибирских природных богатств, а страшно потому, что Тюмень — это все- таки Сибирь. А Сибирь — это тайга, медведи, морозы. Мы вот набрали с Ниной много теплых вещей, думали — холодно будет, в палатке придется жить. В Тюмень приехали, а там плюс двадцать. А у нас и в город не в чем выйти. Так и просидели в гостинице, пока нам пропуска в Заполярье выправили.

- А потом еще и в Лабытнангах пришлось десять дней сидеть, — добавила Нина. — Грязь, самолеты уже не летают. А потом отсюда вертолет пришел за какими-то ящиками и нас с собой прихватил.

- А в техникум вы как поступали — по выбору души и сердца или лишь бы куда-нибудь? — спросил Шура и принял кружку с чаем, которую передал ему Саня, кивком головы поблагодарил его за это.

- Как вам сказать, — Ира пожала плечами. — Я, когда поступала, то толком и не знала, что это за специальность — топограф. Мы ведь в техникуме первый выпуск. Когда начались занятия, потихоньку втянулась, стало интересно, особенно на полевой практике.

- А где вы ее проходили? — живо поинтересовался Витяня.

- На полигоне под городом, — ответила Нина.

- Так вы поля-то и не видели, — разочарованно протянул Витяня.

- А в поле нас сразу куда-нибудь пошлют? — робко подал свой голос молчавший до сих пор парнишка.

Ребята дружно рассмеялись.

- В поле? Ты-то поедешь обязательно. А удел девушек — камералка, — пояснил Витяня.

- А почему камералка?! — в один голос воскликнули девушки. — У нас такой же диплом, как и у Сережи, только оценки у нас немного получше.

- Видите ли, милые девушки, — вступил опять в разговор Тоха. — Здесь Север, Заполярье. В бригадах же, главным образом, бичи — люди, которые объехали пол-Союза, некоторые из них побывали и и в «зоне»; и которые, заработав за зимний полевой сезон некоторую толику денег, весной опять «станут на крыло» — подадутся в края доселе им неизвестные. А молодые ребята редко идут в топорабочие, не принимают эту работу всерьез, считая, что носить рейку или таскать мерную ленту может любой. Вот поэтому каждый сезон у нас практически новая бригада. Да и старые рабочие бродят от исполнителя к исполнителю по одним им известным причинам. И заработки у нас не так велики. Основная работа экспедиции — это сейсморазведка, а мы считаемся вспомогательным звеном. — Тоха уселся поудобнее, достал папиросу и, спросив разрешения у девушек, с удовольствием закурил.

Ребята, словно ждали какого-то сигнала, дружно полезли в карманы за куревом.

- Э! — Шура замахал руками. — Не все сразу! У нас противогазов нет, а спать как?

- Сань! Сыграй что-нибудь для души пользительное, — попросил Тоха Киреева. — Давно я тебя не слышал.

Саня взял свою видавшую виды, оклеенную переводными картинками, гитару, попробовал строй и, спросив Тоху: «Нашу?», вполголоса запел:

Росу голубую склевала синица.
По топким болотам
                  струится рассвет…

Ребята притихли, стали строже лицами, серьезнее и тихонько подхватили:

…Мы снова уходим, и снова синильга

Березовой веточкой машет
                                          нам вслед…

Это была одна из самых любимых их песен. И пели ее, обычно, все и везде. И на торжественных вечерах, и на гулянках. Когда поешь, то кажется, что ты снова идешь тем, самым трудным, самым удачным, а поэтому самым счастливым и самым памятным маршрутом.

- Да, — вздохнул Шура. — Мы снова уходим… — он махнул рукой: — Давай, Сань, еще что-нибудь!

Киреев достал из кармана носовой платок, протер им струны, немножко подстроил гитару и запел. Он пел о тундре, о тайге, о веселых, неунывающих ребятах с рюкзаками. Пел он долго. Одна песня сменялась другой. Все слушали его внимательно. Да и не пытались подпевать. Голос у Сани высокий, с чуть заметной хрипотцой — последствие зимнего сезона.

Ребята хоть и курили по очереди, но дыму в комнате не убавлялось, а с каждой новой затяжкой становилось все больше и больше. Шура открыл дверь в коридор, но и это не помогло.

- Ладно, топаны, хорош так часто дымить! Давайте или реже дымите, или в коридор ходите курить. А ты чего сидишь, как в гостях? — накинулся он на Тоху. — Марш на кухню чайник ставить, пора кофе пить.

Когда Тоха поднимался к себе на этаж, он встретил Мансура и Белую Мышь с кружками и стаканами.

— Куда это вы?

- Шура послал полоскать, говорит, что они грязные.

Остальные ребята, кроме Шуры и Сани, стояли в конце коридора и курили.

- Что, и вам попало под горячую руку? — спросил их Тоха.

- Нет. Просто Шура там прибирается, вот мы и вышли, чтобы не мешать.

- Ну а вы чего ждете? Особого приглашения? — проворчал Шура, выглядывая из комнаты. — Можно заходить.

В комнате стало как-то светлее, хотя дым мутным сизым облаком продолжал плавать под потолком. Постели заправлены. На столе печенье, сахар, банка кофе и разнокалиберные ложки.

Мансур принес чайник.

- Что, уже вскипел? — удивленно спросил его Тоха и посмотрел на часы. — И десяти минут еще не прошло.

- А ты видел, что там на плите чайник стоял? Когда мы зашли, он уже закипал. Я крикнул в коридор: «Чайник кипит», но никто не отозвался. Тогда я взял кипяток, а туда опять воду поставил.

- Ну, ты даешь! — восхищено воскликнул Тоха. — Я бы до такого ни за что не додумался.

Впоследствии, рассказывая этот случай в другой компании, ему признался Ферапонт, водитель по кличке Малыш: Спасибо, что рассказал, а то я не знал, что и думать. Прихожу я за чайником — он еще не вскипел, но уже был на грани. Я решил тем временем в туалет сбегать. Возвращаюсь, а в чайнике вместо кипятка теплая вода. Но чайник-то мой. Заглянул я в несколько комнат, откуда голоса раздавались. Везде водку хлещут. Ну, думаю, это у меня с похмелья крыша поехала.»

- А расскажите, чем вы в поле зимой занимаетесь? — попросила ребят Ира.

- Что там рассказывать? Работа как работа.

- Как что рассказывать?! У вас, должно быть, интересные случаи бывают. Вот с вами, — обратилась она к Сидорову, — случалось что-нибудь страшное? Может, звери на вас нападали? Или еще что-нибудь?

- Он сам любому зверю глотку перегрызет, — рассмеялись ребята. — Ему палец в рот не клади — до локтя отхватит.

- Опять вы за свое, ребята, — обиделся Шура и досадливо махнул рукой. — А ну вас!

- Не обижайся, мы же шутим. А раз тебя просят, то не ломайся, а расскажи.

- Ну, тогда ладно. Страшных историй я не знаю, а о работе расскажу. Хотя рассказывать надо с самого начала, с того, как мы к полю начинаем готовиться. Но это будет долгая история, — предупредил он девушек.

- Расскажите, пожалуйста, расскажите, — присоединился к просьбе Иры и Нины молодой парнишка.

- Хорошо, но как только неинтересно станет, то остановите. А я постараюсь покороче объяснить.



- На полевые работы мы выезжаем в конце октября — в начале ноября, как только тундра замерзнет. Но перед тем как покинуть базу экспедиции или сейсмопартии, мы готовимся как минимум недели две-три. Получаем продукты на месяц-два, зимнюю спецодежду, оборудование, инструменты, которые тут же проверяем. Хоть каждый из топографов берет один и тот же теодолит, к которому уже привык и изучил все его достоинства и недостатки, все равно необходимо делать поверки, а вдруг что при транспортировке нарушилось.

Пока, скажем, я получаю со склада вещи, моя бригада занимается ремонтом балка. Вот тут сразу выясняется, что за люди в бригаде. Умеют ли они работать или способны только на то, чтобы вино пить. Работы с балком всегда очень много: надо отремонтировать или сделать новые нары, перестлать пол, заделать все щели, что образовались предыдущей зимой, застеклить окна, при необходимости установить новую печь, сколотить ящики под продукты, провести новую сигнализацию и электропроводку. Мы ведь освещаемся обычно от трактора, а сигнализация нужна при переездах. В общем, дел, как говорится, по самые уши. Потом сдаем экзамены по технике безопасности — и в путь.

Приезжаем на площадь — это так называется участок работы — и за дело. Обычно мы идем по сейсмопрофилю высотно-теодолитным ходом с предварительной разбивкой и закреплением пикетажа. Интервал между пикетами, или, как их здесь называют, «пэвэшками», что значит «пункты взрыва», разный. Все зависит от того, каким методом ведется сейсморазведка. Следом за нами идут буровики, они готовят шурфы, а за ними следом сейсмоотряд. Кроме разбивки пикетажа и привязки профилей в плане и по высоте мы строим переправы для буротряда и сейсмоотряда через реки и ручьи. Вот такая у нас работа. Как видите, ничего страшного.

- А зимой морозы сильные?

- Да, бывают, но когда термометр показывает сорок, то мы не работаем: инструкция запрещает.

- А почему у вас лицо такое? Это же от мороза?

- Это пустяки, — Сидоров пренебрежительно махнул рукой. — Что вы ко мне пристали? Тоха! Ты, может, стихи почитаешь?

Тоха утвердительно кивнул головой и, закурив сигарету, начал читать:

Мы идем по колено в снегу,
Мы проходим гнилые болота.
Не прогулка, ребята, у нас,
А такая у нас работа.
А где-то на снежных горах
Парни сутками ждут погоду…
Не прогулка, ребята, у них,
Они делают нашу работу.
Благодарны мы, девушки, вам
За вашу любовь и заботу,
И ваши теплые письма
Помогают нам делать работу:
Землю мерить и карты чертить —
День рабочий с зари до захода…
И всю жизнь мы в пути и в пути.
Вот такая у нас работа!

Саня Киреев подхватил эстафету:

Всю зиму поле, поле, поле…
И лишь порой приснится
                           сладкий сон:
Такой манящий привкус
                           морской соли,
На Черном море бархатный
                                     сезон!

— Тогда и я прочту, — сказал Витяня, — но не свои стихи, а Евгения Симакова:

…Изорваны которые

перчатки,

Искусаны запястья

мошкарой…

Идут геодезисты под горой

И думают они про отдых

краткий.

Про дым костра

у выцветшей палатки,

А не про то, что каждый

здесь — герой.

Витяня Зубарев, до этого украдкой посматривавший на часы (видимо жена отпустила его ненадолго), предложил:

— Топаны! Может маленько потанцуем?

Мансур щелкнул тумблером магнитофона, и зазвучала песня «Варвара жарит кур» — так Шура перевел ее первые строки — в исполнении популярного ансамбля «Бони М». Все поднялись со своих мест и, кривляясь, затоптались на месте, ибо простора для танцев не было.

Тоха сходил к соседям через коридор и попросил не обижаться, если будет немножко шумно. Соседи из смежной комнаты почему-то отсутствовали. Вернувшись к себе, он тоже встал в круг.

Магнитофон равномерно, метр за метром, перематывал пленку с одной бобины на другую. Одна мелодия сменяла другую. Часы неутомимо отсчитывали минуты и часы, но за временем никто не следил, даже Витяня Зубарев забыл о нем. Все были увлечены танцами и останавливались лишь тогда, когда нужно было сменить бобину.



Дверь резко, словно от пинка, распахнулась. На пороге в цветастом халате поверх ночной сорочки стояла Данилова.

- Что это такое?! — кипя от злости, прошипела она. — Голуб! Я тебя спрашиваю: что это такое?!

- А почему вы без стука в комнату врываетесь? — воскликнул Тоха и вытеснил в коридор Данилову.

- Ты еще и огрызаешься?! — удивилась она. — А я вот сейчас позвоню Гнусову, чтобы он пришел и уложил своих работников спать! — она со свистящего шепота перешла на крик.

Из соседних комнат начали выглядывать любопытные, а соседки вышли в коридор послушать разгорающийся скандал. Сидоров тоже вышел в коридор, но Тоха втолкнул его обратно, пока тот не успел наговорить грубостей. Ссориться с комендантом у Тохи не было никакого желания.

- Евдокия Михайловна! Успокойтесь! Чего вы кричите?

Но слова его падали в пустоту, и это начинало злить его. «Спокойно, Тоха, спокойно, — успокаивал он себя. — Не надо горячиться!» Он потихоньку теснил Данилову к дверям ее комнаты, но та вошла в раж и продолжала кричать:

- Людям спать не даете! Посмотри, сколько времени!

- Час скоро. Мы же ведь не очень сильно шумим, да и соседей предупредили о том, что у нас гости, — виноватым голосом оправдывался Тоха. — Так вот обратите внимание: в красном уголке еще телевизор работает, да и в некоторых комнатах шумят погромче нашего.

В это время мимо них прошла Галочка Лещинская со своей подругой, а немного погодя — молодые специалистки.

- Бардак разводишь, Голуб! Не за этим тебе комнату дали! — проводив злобным взглядом девушек, она прошипела: — И эти! Не успели приехать, а сразу в комнату к мужикам. — В ее глазах зажглись торжествующие огоньки. — Ничего, я завтра их на разведком вытяну, пусть им мораль почитают. Не позволим здесь б……. разводить!

Тоха еле сдерживал себя, усмирял свой словесный вулкан.

- Вы, Евдокия Михайловна, не трогайте девушек, — выдавил он сквозь зубы. — Это мы их в гости пригласили.

- В гости… Знаем мы эти гости, — она многозначительно усмехнулась.

Тут Тоха вскипел:

- Вы бы на себя сначала посмотрели! Тоже мне блюститель морального кодекса! У других соломинку в глазах пытаешься отыскать, а у самой бревна не замечаешь!

От его слов она вздрогнула, как от пощечины, и ошарашенно уставилась на него.

- А почему ты мне тыкаешь?! Я тебе не эти, — она кивнула головой, — мокрохвостки.

- Потому и тыкаю, — Тоха, как говорится, закусил удила. — И осуждать их вы не имеете права. Были бы сами безупречны…

- А что я? Что? — перебила она его.

- А вы вспомните то, как вы недавно сорок дней по мужу отмечали.

- У-у-у! — плаксиво протянула она, безуспешно пытаясь выжать слезу. — Вдову обижаешь! — Ее миловидное лицо враз превратилось в подобие печеного яблока, покрытого сетью морщин.

- Да вас, пожалуй, обидишь! — Тоха бросал каждое слово, как камень. — Вместо поминок устроили пьянку с плясками, да такую, что электролампочка на потолке не знала куда деться!

- Врешь! — выдохнула она. — Ты нагло врешь!

- А зачем мне врать? Я ведь тогда на первом этаже под вашей комнатой жил и все это видел. Так что и свидетели еще есть кроме меня.

Всхлипывая, Данилова скрылась за дверью своей комнаты. Любопытные, что стояли и слушали перебранку Тохи с Даниловой, молчаливо удалились в свои комнаты, словно скрылись в норы.

Тоха зашел к себе и долго грязно ругался, словно это могло вернуть ему хорошее настроение. Пересказав друзьям содержание разговора, он спросил:

- Что будем делать? Данилова, похоже, ступила на тропу войны. Она не такой человек, чтобы простить нам это, и особенно мне. Хотя она мне лично до фонаря, я боюсь, что она девчонкам житья не даст. Будет гадить им при каждом удобном случае. Может, сделаем упреждающий маневр и напишем сами бумагу в разведком?

Топаны зашумели, обсуждая создавшуюся ситуацию.

- Бери, Тоха, бумагу. Напишем про все ее выходки, а там пусть начальство решает, что с ней делать.

- Нет, други! Я сейчас писать не буду: не смогу — злой очень. Давайте сейчас разбежимся, хорошенько подумаем, а завтра с утра на работе напишем.



Проводив ребят и проветрив комнату, друзья легли спать. Саня завел было разговор о девчонках, но Тоха его остановил — не то настроение. Немного поворочавшись, Саня затих, и через некоторое время послышалось его равномерное посапывание. «Это надо же, сколько у человека злости, — с неприязнью подумал он о Даниловой. — Чем же я ей насолил? Чем не понравился? Может тем, что хочу жить как человек. Тем, что спорю с ней из-за грязных простыней и рваных наволочек, или, может, тем, что я не восхищаюсь, открыв рот, ее рассуждениями о других людях, а имею свое мнение. Интересно бы знать: по какому принципу делит она людей на плохих и хороших, по тому, угоден ей человек или нет, или по какому другому? — Тоха дотянулся до стола, достал из пачки папиросу и закурил.

- Что, не спится? — спросил его Шура Сидоров и попросил: — Кинь мне сигаретку и спички.

- Испортила комендантша мне настроение вконец. Что за муха ее укусила? Чего это она вдруг прибежала? Бичи, когда пьют, сильнее шумят, так к ним не бегает.

- Слушай! Может, ей кто-нибудь сказал, что новые девчонки у нас. Вот она и прибежала показать свою власть.

- А что? Вполне возможно. Завтра надо ставить вопрос так, чтобы ее убрали с должности коменданта. Все, кончай базар, спим.

Утром, когда друзья не успели еще выкурить традиционную папиросу, пришла секретарша Конькова и пригласила их к нему. «Вы что натворили? — поинтересовалась она. — Там к нему Данилова пришла, вся зареванная.»

- Что у вас произошло? — строго спросил Коньков, как только Киреев, Сидоров и Голуб переступили порог кабинета и сели напротив Даниловой.

- Вот он, все он, — размазывая по щекам слезы, указала она рукой на Тоху. — И оскорблял, и пьянку устроил.

- Объясни, — обратился к нему Коньков.

- Врет она, Петр Петрович! — презрительно скривившись, ответил он.

- И-и-и! — завыла Данилова. — Даже… тут… он оскорбляет, — выдавила она сквозь слезы.

- Да замолчите вы, — недовольно бросил ей Коньков. — Ты тоже выбирай выражения.

- А что их выбирать? Я же говорю: врет она! Не было пьянки, да и не оскорблял я ее. А что вчера погорячился — разговаривал на повышенных тонах, то прошу прощения. — Тоха встал и слегка поклонился.

- И-и-и! — выла на высокой ноте Данилова, пытаясь вызвать жалость у начальника.

- Да замолчите вы наконец! Рассказывай!

- Дело было так, Петр Петрович. Вечером собрались у нас в комнате топаны по случаю приезда наших коллег. Все- таки новые люди, только что с Большой земли прилетели, и нам вместе предстоит работать. Ну, поговорили о работе, попили кофе и, чего греха таить, была у нас бутылка мятного ликера, да и то одна на пятнадцать человек… Ну что еще? Песни пели, стихи читали, танцевали.

- Спать вы никому не давали, — вставила реплику Данилова.

- Теперь насчет шума — соседей я лично предупредил, можете проверить… А времени было около часу ночи, когда Евдокия Михайловна ворвалась к нам в комнату. В красном уголке в то время еще телевизор работал. Вы, Евдокия Михайловна, может объясните начальнику, по какому праву вы врываетесь, я подчеркиваю, именно врываетесь в комнату без стука?!

- Я стучала, но у вас в комнате было шумно, и вы не слышали.

- Если бы вы стучали, то мы бы услышали. Так ведь? — обратился он к друзьям. Те утвердительно кивнули головами. — А допустим, что мы не слышали… Зачем же рывком дверь открывать? Или вы считали, что она у нас на запоре? А когда я стал вас успокаивать, вы стали кричать, что мы бардак разводим. Я правильно говорю или сочиняю? — спросил Тоха коменданта. Та молча вытирала остатки слез. — А когда она, Петр Петрович, начала говорить о девчонках, которых она только что увидела, разные гадости, я ей высказал все, что я думаю о ее моральных качествах, я не буду повторять это сейчас. И вообще, Петр Петрович, мы считаем, что Евдокия Михайловна не имеет права быть комендантом.

- Интересно, кто это вы?

- Мы — это топики. И через час наше заявление по улучшению порядка и быта в общежитии будет находиться в разведкоме, мы также укажем причины, по которым Евдокия Михайловна не может быть комендантом.

- Тогда вы сейчас идите на работу, а когда меня ознакомят с вашим заявлением, мы еще раз поговорим.

Друзья чинно, по очереди, покинули кабинет начальника экспедиции.




ГЛАВА СЕДЬМАЯ


С Татьяной Тоха познакомился на танцах. Поселковый клуб, треща от мороза своими бревенчатыми стенами, был приютом для одиноких сердец среди белого безмолвия под сенью Полярного круга.

По средам, субботам и воскресеньям его двери гулко хлопали, впуская и выпуская, в клубах пара, озабоченную публику. Сегодня танцы. Они манили к себе и геологоразведчиков, и авиаторов из местного аэропорта, и речников, чьи суда остались зимовать на рейде Заполярного, а также местных аборигенов, работающих в оленеводческом совхозе и на рыбозаводе.

Татьяна была родом из Гыданской тундры, где ее отец с семьей пас совхозных оленей, попутно добывая песцов, которых обменивал у пилотов на предмет первой необходимости, то есть спирт. В Заполярном она доучивалась в десятом классе школы-интерната, но жила у тетки, работницы совхозной пошивочной мастерской, в двухквартирном доме, который прилепился наряду с такими же шедеврами архитектурно-строительного искусства вдоль обрывистого коренного берега реки.

Тоху поразили ее огромные, в полтинник величиной, черные глаза, которые сверкали искрами антрацита на широкоскулом лице. Она была одета в девчоночье ярко-синее пальто, своеобразный отличительный знак школы-интерната, и белоснежную песцовую шапку. На ногах были одеты традиционные, искусно вышитые бисером кисы.

Посмотрев на то, как она отказывает приглашающим ее кавалерам, Тоха удивился и решил узнать, в чем причина. Оказалось все довольно-таки просто: Татьяна сама не пьет и не переносит запаха спиртного. Он еще не успел принять свою дозу алкоголя, и поэтому она соизволила потанцевать с ним. Договорившись о том, что он проводит ее домой, Тоха переключил свое внимание на других дам.

В тот вечер Татьяна не позволила Тохе не то чтобы обнять и поцеловать ее, а лишь милостиво дала кратковременно подержаться за свою руку. Недели через две она запустила его в коридор- тамбур тетиной квартиры и там разрешила ему один поцелуй. Тоху, конечно, задело такое с ним обращение, и он решил добиться своего. Время решает все — так он определил свою тактику. И действительно, со временем Татьяна допустила его до своей большеобъемной груди, а дальше, вернее, ниже — ни в какую. И как только Тоха ее не уговаривал! Распаленный, он уходил на «запасной аэродром» — к веселой вдовушке, которая всегда была готова к встрече с ним.

В конце мая Тохе удалось словесно сломать Татьяну, и она согласилась пойти посмотреть его комнату в об. Нацеловавшись сначала в тамбуре, потом по пути в поселок геологов, где они останавливались полюбоваться красками весеннего неба, они аккуратно просочились мимо бдительной вахтерши в комнату.

Тоха вел себя как токующий турухтан. Очень долго уговаривал Татьяну снять пальто, и то ли его словоблудие, то ли комнатная тридцатиградусная плюсовая температура сделали свое дело, и Татьяна осталась в белой блузке и светло-коричневой замшевой юбке с множеством блестящих пуговиц. Уговорив ее присесть на кровать, он начал настойчиво добиваться своего.

Руки его начали привычную игру с грудями, которые вызывали не только удивление, но и восхищение. Его рот закрывался только на время поцелуев. И в скором времени Татьяна осталась без блузки и без лифчика. А все попытки проникнуть под юбку решительным образом пресекались. Тогда Тоха начал обрабатывать ее груди своим языком. Пощипывание губами, слабые прикусы довели Татьяну до кондиции. Соски стали торчком, груди набухли, стали еще упруже и тяжелыми шарами перекатывались у него в руках. А когда его шаловливая рука, улучив момент, рванулась к промежности, Татьяна, не оказав никакого сопротивления, медленно раздвинула ноги.

Торопливо расстегнув юбку, которая, как оказалось, застегивалась только на три пуговицы, Тоха снял с Татьяны белые плавки и удовлетворенно оглядел дело рук своих. Перед ним было молодое, упругое тело. Татьяна стыдливо прикрыла глаза.

— Ты у меня третий, — прошептала она. — А целку мне тоже русский ломал.

- А чего же ты ломалась? — вопросил Тоха.

- Боялась. И тети боялась, и забеременеть боялась. Да и тебя боялась. Девчонки в школе рассказывали, что вы, геологи, сзади любите. И в общежитие боялась идти — вдруг ты не один. Ты уже отдохнул? Давай еще, а то мне домой уже бежать надо.

Впоследствии Тоха потерял ее след. По рассказам знакомых, Татьяна после выпускных экзаменов ударилась в разгульную жизнь, пристрастилась к вину и пошла по рукам. А потом родители забрали ее или в тундру, или на Гыданский рыбозавод.






ГЛАВА ВОСЬМАЯ


Середина июня. В конторе экспедиции тишина и прохлада. Время отпусков, и у курилки сейчас редко собирается больше трех человек. Это те, кто не желает ехать в отпуск, или же такие бедолаги, как и мы, кому досталось работать летом.

Комара еще большого нет, поэтому все курят на крылечке конторы, с которого открывается великолепный вид на реку. Тема разговора одна: рыбалка, лодки, моторы, сети.

Сегодня, когда Тоха с Витяней стояли на крыльце, вышел покурить на свежий воздух Яков Васильевич Петушков, главный инженер геодезической партии или ГП, как ее называют для краткости, а сейчас, пока Гнусов в отпуске — исполняющий обязанности начальника партии.

- Слушай, Тоха! Ты чем сейчас занимаешься? Я смотрю, ты вечно с папиросой на крыльце торчишь.

- Я, Яков Васильевич, поля жду — ответил Тоха. — Когда думаете отправлять?

Яков Васильевич размял папиросу. Витяня тут же услужливо щелкнул зажигалкой. Тот подкурил, глубоко затянулся дымом и уставился на реку, как будто не слыша вопроса. Тоха робко напомнил:

- Я, Яков Васильевич, спрашиваю вас: когда думаете нас на рубку отправлять? А то меня бичи уже замучили вопросом: когда поедем, когда поедем?

Петушков развернулся всем своим могучим корпусом к Тохе:

- Скорее всего, в конце месяца. Должно к тому времени в лесу подсохнуть немного. Я вчера вот летал над районом работ, так кое-где еще снег лежит. — Он докурил «беломорину», аккуратно бросил ее в полубочку с водой и пошел в контору. Тоха с Витяней двинулись за ним следом.

- Так все-таки, Тоха, ты чем сейчас занимаешься? — вновь спросил Петушков, открыв дверь своего кабинета. — Ты тоже зайди ко мне, — сказал он Витяне.

Тот мимо него прошмыгнул в кабинет и сел.

- А помогаю тому, кому делать нечего — засмеялся Тоха.

- Ты, давай, не шути. Ты говори серьезно.

- А если серьезно, то в основном сижу без дела. Камеральщики работу жмут. Самим мало. Редко когда дадут каталог сшить или пересчитать чего. Сейчас вон для него, — Тоха кивнул на Витяню, — делаю схемы высотного обоснования площадей.

- Ладно. Иди работай, — он закрыл за собой дверь.

Минут через десять пришел Витяня и выпалил с порога:

- Давай, Тоха, собирайся.

- Куда? — Тоха положил кронциркуль на стол.

Витяня, торопливо копаясь в бумагах, лежащих на его столе, ответил:

- Иди получи инструменты: нивелир, рейки, теодолит. Полетим на Веселую площадь, на Р-138. Привяжешь сейсмокаротаж, а я контроль проведу. Потом залетим в нефтеразведку, я у геолога акты выполненных работ подпишу, и домой.

Тоха аккуратно очистил от туши «крончик», положил его и рейсфедер в готовальню, собрал линейки и не торопясь спрятал все это в стол. Скатав схему в трубочку, положил ее на полку.

Витяня, отыскав нужную бумажку, куда-то убежал.

- Значит, так, — отдал новые распоряжения Витяня, появившись через полчаса. — Топокарту я получил. Сказал «маршалу авиации», чтобы он под нас вертолет в план поставил. Иди скорее за инструментами, а то тетя Паня тебя уже ждет.

В это время кладовщица тетя Паня заглянула в камералку и спросила:

- А Тоха не тут?

- Здесь я, здесь — он вышел из-за шкафа. — Здорово. Долго жить будешь, тетя Паня! Только о тебе разговор был. Погоди маленько, я сейчас.

Он заглянул в соседнюю комнату, в радиорубку.

- Здравствуйте. Вера, как там у каратажников, комаров много ли? — спросил он у радистки.

- Ревмя ревут, «Дэту»[3 - "Дэта” — мазь или крем от кровососущих насекомых.]просят и полога. Ты что, туда летишь? — спросила его Вера.

- Ага. Спасибо за информацию. Тоха пошел к двери.

- Тогда привет там мужичкам передавай.

- Ладно.



Очень долго им пришлось ждать вертолет. Тоха читал какую-то книгу без обложки о чингизидах и казахах. Книга неинтересная, тем более что у Яна об этом написано гораздо лучше, красочнее, но больше нечего было делать.

Около трех часов пришла «вертушка» из Уренгоя. Они с Витяней быстро загрузились и полетели. Были на Р-175, Р-112 и на подбазе. На Р-112 перекусили, пока вертолет подвозил к буровой трубы. Прилетели в поселок Пионерный около семи часов вечера. А через две недели они вернулись в свой родной Заполярный. На буровой, в старом, заброшенном балке [4 - Балок — передвижное жилище в виде вагончика на санях.] Тоха нашел какой-то рваный учебник по литературе и поразился тому, что до сих пор не знал такого поэта, как лорд Байрон.

Когда время мое миновало

И звезда закатилась моя,

Недочетов лишь ты не искала

И ошибкам моим не судья..»[5 - Байрон, Стансы к Августе, пер. Б.Пастернака.]

Чувства, описанные в стихах, были просты и понятны Тохе, они заставили его еще раз задуматься о своей жизни, о своих взаимоотношениях с Ириной.






ГЛАВА ДЕВЯТАЯ


Чем Ирина понравилась Тохе, он точно не знал. Его привлекли ее простота, непосредственность, скромность в одежде, простое русское лицо. В ней он увидел тот идеал женщины, о котором часто мечтал.

Шура уехал в отпуск, и Тоха вновь остался один в комнате. Ира с Ниной стали вечерами заглядывать к нему на чашку кофе. И вновь разговоры, разговоры, разговоры… Он ненавязчиво начал оказывать Ирине знаки внимания, но она не принимала их. А когда он познакомил ее со своим приятелем Федей, она увлеклась им. И хотя Федя был предупрежден о серьезных Тохиных намерениях, они все-таки начали встречаться. Их часто видели в клубе на вечерних сеансах кинокартин, на прогулках вдоль реки.

Тундра только-только начала сбрасывать свой зимний наряд. Появились первые проталины. Лед на реке потемнел. Образовались забереги. Медленно и осторожно шло в тундру полярное лето.

В середине июня Ирине исполнялось девятнадцать лет. Посоветовались и решили отметить день рождения в Тохиной комнате. Налепили пельменей, наготовили несколько тазиков всевозможных закусок и салатов, так что праздничный стол получился неплохой.

Ира сидела рядом с Тохой, и он, как истинный рыцарь, ухаживал за ней. В этот день он хотел сказать ей о многом, но своим поведением и некоторыми репликами она дала ему понять, что ей нравится другой. И Тоха промолчал.

К Тохе подселили молодого техника- геодезиста Мишу Колокольчикова, и в скором времени у того с Ниной началась игра в любовь и дружбу. Как-то вечером Нина пришла одна и Тоха разоткровенничался с ней, рассказав ей о своих чувствах к Ирине. Спустя несколько дней Ирина пришла к нему на разговор.

- Тоха! Почему ты Нине все говоришь, обо всем рассказываешь, советуешься с ней, а со мной все больше молчишь?

- Понимаешь, мы с Ниной сейчас как брат и сестра, как два друга, и я ей говорю о том, что у меня на сердце, о чем я думаю, о чем мечтаю. А тебе я это все просто боюсь высказать. Не то что не хочу, а не могу подобрать слова, чтобы сказать о тех чувствах, которые я к тебе питаю.

- Я тоже хочу быть твоей «сестрой».

- Понимаешь, ты для меня больше, чем сестра. Я очень волнуюсь и боюсь, что еще не время говорить мне обо всем.

Ирина обиделась и ушла. В тот же вечер она поссорилась и с Федей.



В конце июня Тоха с Мишей собрались на выпускной вечер в среднюю школу. Они получили приглашение от нескольких девчонок сразу, так как пользовались особой популярностью у северянок. Перед их уходом Тоху вызвал в коридор Федя.

- Ты не обижаешься на меня за Ирину? — спросил он.

- Что ты, дорогой! Чего это я должен обижаться?

- Тогда у меня есть к тебе маленькая просьба. Я слышал, что вы с Мишей уходите на вечер… Дай мне ключ от комнаты, мы с Ириной хотим посидеть вдвоем…

- Нет, дорогой! У нас другие планы на сегодня.

- Что же, тогда извини.

Мы побывали на вечере. Натанцевались от души до упаду. Проводили девчонок домой и к утру вернулись к себе. Ира с Федей в обнимку бродили по высокому берегу реки. Сердце Тохи заколотилось как бешеное. Переодевшись в домашнюю одежду, он пошел в тундру, к реке. Развел из прутиков карликовой березки небольшой костер и просидел возле него пару часов. Обдумав сложившуюся ситуацию, он решил, что пришло время для серьезного разговора с Ириной. Придя домой, он взял свой дневник и записал:



Костер, мой друг! мой верный друг!
Тебе открою, не тая,
Что на душе сейчас лежит:
В тебе сгорает злость моя.
Ты не поможешь мне советом,
И слов любви не произносишь,
Но ты согреешь меня светом,
Теплом своим меня ты греешь.
Ты не опалишь душу мне,
Как та, любимая моя…
А впрочем, что там говорить,
Ведь у нее судьба своя.
И я ее забуду, ты поверь,
Как верил мне всегда доныне.
Моя любовь в тебе живет,
В твоем жару, огне и дыме!

Утром Миша объявил ему, что больше тянуть не намерен, что он решил жениться на Нине и что сегодня же сделает ей предложение. А перед обедом к ним заглянула Ирина.

- Мне передали, что ты хотел меня видеть. Зачем?

- Ира! Ты знаешь… я долго раздумывал и пришел к выводу, что пора тебе все рассказать. Ты, надеюсь, помнишь наш разговор о том, почему я тебе не мог всего говорить?

- Да, помню.

- Так вот, Ира! Я тебя люблю и хочу чтобы ты стала моей женой.

Она сразу стала серьезной, умолкла и задумалась. Помедлив, она сказала:

- Знаешь, Тоха! Ты, конечно, хороший парень, но больше, чем хорошими друзьями, мы быть не можем… И я даже не знаю, что тебе сказать еще.

Они посидели несколько минут молча, и она тихо ушла.



«Что-то круг нашего общения с друзьями сейчас замкнулся на этих девчонках. Мне кажется, что мы можем скоро надоесть друг другу. Надо этот круг как- то размыкать и иногда проводить время по-другому. Встречаться с другими людьми, говорить с ними, а то от чувств, которые меня переполняют, можно и свихнуться. Я уже сдерживаю себя из последних сил. Какое бы доброе сердце у меня ни было, но и оно может не выдержать. В последнее время уж очень большие нагрузки для него. И все-таки, по моим предположениям, Ирина с Федей не будет. Они сейчас встречаются. Возможно, он интересный собеседник, и возможно, что дело дойдет по постели, но Ирине это счастья не принесет. Это будет для нее большим ударом.

В ней женщина еще не проснулась, я, по крайней мере, этого не чувствую, чего нельзя сказать о Нине. Но если женщина чего-то пожелает, то все доводы, слова летят в пустоту, как пролетели мои слова о любви.

А у меня в жизни если еще раз будет такая любовь, как сейчас, то есть опасения за рассудок. Федя в моих глазах очень низко пал. Он ведь прекрасно знал о моей любви к Ирине, но не подошел ко мне и не предупредил о том, что он тоже будет претендовать на ее любовь. Мне бы было гораздо легче, тем более в моих мыслях, в моем понимании женщина — свята, и право выбора я всегда оставляю за ней. Возможно, что со мной Ирина тоже была бы несчастна, уж слишком мы близки по духу, а плюс на плюс дает плюс. Но мужем для нее я был бы хорошим.

После всех этих разговоров мне уже стало как-то все равно. Найду женщину, которая родит мне детей, поскольку сам я этого делать не могу, а потом она пусть делает все, что ей вздумается. А я теперь буду сторонним наблюдателем, буду готовиться к вступительным экзаменам в госуниверситет. Хотя будет очень трудно, но я все же попытаюсь поступить в этом году. Не получится в этом — буду поступать в следующем. Помощи мне ждать неоткуда, поэтому надо добиваться всего самому».






ГЛАВА ДЕСЯТАЯ


Вот и пришло на Север долгожданное лето. В конце июня пошел лед на реке. Начали вскрываться озера. В одночасье тундра превратилась в разноцветный ковер.

В начале июля Тоха, Миша и Федя вылетели во поля на рубку просек под сейсмопрофиля. Тоха с Мишей работали на одной площади, километрах в двадцати друг от друга, по разные стороны реки Малая Хадырка. Федя же рубил профиля на соседней площади, ближе к реке Варкаселькы, а это уже бассейн реки Таз.

Тоха опять взялся за свой дневник. Вот уже в течение нескольких лет он вел во полях записи в толстой общей тетрадке, где пытался описать явления погоды и природы, свои мысли, свои размышления о жизни. Оставаясь один в палатке, он испытывал какой-то необъяснимый писательский зуд. Свои стихи, хорошие ли, плохие, что рождались в его буйной голове, он также доверял бумаге.



«На базе Пионерной геофизической партии мы сделали ему деревянный настил над крышей нашего вездехода, а на следующий день развезли запас бензина вдоль старой сталинской дороги.

И вот мы на месте. Поставили палатки, а на ближайшей старице — сети. Потом я пошел выдавать профиль да заодно поблеснить. Выдал профиль двумя буссолями и, как потом выяснилось, неправильно. Пришлось возвращаться и перерубать два с половиной километра просеки. Да и рыбалка на Чебачьем озере мне удачи не принесла.

Когда дорубились до креста с 16-м профилем и возвращались назад, случилось три несчастья:

1) сломал фотоплан,

2) «разулись» в реке Салюяха и очень долго возились с машиной, пока ее вытащили на косу и одели гусеницу,

3) защемил себе безымянный палец в рваной обшивке кабины и лишился большого куска кожи вместе с мясом.

Правда, говорят, что беда одна не ходит. В ночь переехали на крест 7-го и 17-го профилей, стали лагерем в полукилометре от него, у озер. Поставил свою двухместную палатку и с трудом натянул 15-метровую антенну. Левой рукой не могу поднимать ничего тяж, палец ноет тупой, тянущей болью. Спал урывками. Вместо сновидений были какие-то не связанные единой нитью кошмары. Утром был на связи. Заполярный слышу хорошо, а вот Пионерный не слышу».



Имея на службе такое достижение техники, как радиостанции, друзья каждый день обсуждали жизненные изменения, происшедшие этой весной, строили планы на будущее. И с нетерпением ждали прилета вертолета. Ведь девчонки обещали писать письма. У Тохи еще оставалась надежда на то, что Ира изменит свое решение в его пользу, ведь она ему не сказала ни «да» ни «нет». Вот поэтому он решил первым написать ей.

В том письме он описывал свои чувства. Что когда он видел ее, у него становилось радостно на душе. Жизнь казалась такой прекрасной, люди казались добрыми и милыми. Но стоило ему не видеть ее некоторое время, как в сердце закрадывалась тревога: «Не случилось ли с ней чего-нибудь плохого? Не обидел ли ее кто-нибудь?». И он ходил, как потерянный. Как в той песне: «…потерял он сон и голову на время потерял». В общем, в том письме был выброс полной информации не только о своих чувствах, но и о прошедшей жизни.



А время как будто бы замедлило свой бег. Правильно говорят: ждать да догонять — хуже некуда! Вертолета все нет и нет.

Лето уже полностью вступило в свои права. Жара стоит невыносимая. К тому же появились полчища комаров и, что самое страшное, мошка. От нее спасенья нет. Не помогает ни «Дэта», ни деготь. Работать приходится по ночам. Хотя солнце так же ярко светит, но кажется, что не так сильно палит. Лес пошел тяжелый. Врубились в пойму. Ручьи, ручейки, старицы, протоки. Как будто вся природа против нас. Намахаешься топором, и лишь бы скорей до палатки добраться. Поесть — и в спальный мешок. Тоха записал в своем дневнике:



Ты помнишь, друг, как бугрились
                         мозолями ладони,
И комариный звон гудел в ушах.
Энцефалитка белая от соли
Стояла колом на крутых плечах.
А вечером, окончив рубку,
Помывшись, все ложились спать,
Лишь я, при блеклом свете свечки,
Садился письма вам писать.
Но не было минуты лучше в мире,
Когда, «Алмаз» настроив свой,
Услышу вдруг: «40! 48 в эфире!
Ну как дела у тебя, друг!»
Да что-то писем нет давно из дома,
Волнуюсь очень, ведь болеет мать.
Да вот еще, не знаю, что и думать, —
Невеста перестала мне писать.
«Невеста? Это ж не жена.
Могла раздумать, полюбить другого,
Ведь женская натура так сложна…»
 <…>
Нет, друг. Невеста есть невеста.
К тому же обещала она ждать…
А если и нашла другого,
Могла бы телеграмму мне послать.
А у тебя что нового, дружище?
Где ты сейчас и много ль нарубил?
«Я на Хадырке все стою,
                          врубился в пойму,
И, кстати, я вчера всю ночь
                                        блудил».



Прибыл долгожданный вертолет, но привез только продукты. Мише тоже писем нет. Я сразу же сел за письмо и все выговорил Нине.

«Сестренка! Пишу тебе второе письмо, а поводом послужил наш сегодняшний разговор с Мишей.

Честно сказать, я очень здорово обижен на тебя. Да-да! Это вполне серьезно. Мы с таким нетерпением ждали вертолет и надеялись (Миша очень-очень, а я чуть-чуть) получить от вас весточку, вернее, от тебя.

Как же это так произошло, что ты не написала ему даже двух строчек? Тем более что борт пришел к нам на четвертый день. Ведь ты точно знала, когда к нам вертолет будет! Какие серьезные причины помешали столь благородному делу? Ведь ты прекрасно знаешь (по крайней мере, должна догадаться), что топики во полях живут воспоминаниями о прошлом и мечтами о будущем, а главное — письмами любимых! Эти письма не дают остыть сердцу, поддерживая в нем огонь любви. А без писем сердце становится похожим на спущенный воздушный шарик. Письма же, пусть небольшие, или даже записка порождают нежность. Отсутствие вестей от любимой превращает любого человека, чуть ли не в истерика. В голове нет никаких мыслей, кроме одной: почему она ничего не написала? И начинают строиться предположения, одно нелепее другого, порой доходя до абсурда. Мы тоже не смогли найти оправдания твоему поступку.

Поверь, Нина, мне будет жаль потерять тебя! Ведь в данный момент вы с Мишей у меня самые близкие люди. Друзей тяжело найти, а терять их вдвойне тяжело. Ну что же, будем надеяться на лучшее. Ведь надежда укрепляет веру в будущее.

У меня все отлично. Работа движется потихоньку. Передавай привет Ирине и всей камералке. Помни о 27-м числе. Тоха. 20 июля 1978 года.»

А вскоре пришли ответные письма. «Здравствуй Тоха! Ну а вообще-то это здорово, что ты мне написал, честное слово! Ты представляешь — приходим мы из поселка, уставшие как черти, тут приходит Лида и приносит письма. Пришлось поцеловать ее, но это ничего, Нине пришлось эту операцию повторить четырежды.

Сейчас мы с Ниной находимся в вашей комнате, отвечаем на письма. Мы сейчас с ней как графини: хочешь — смотри телевизор, хочешь — слушай маг или проигрыватель. Не нравиться спать в своей комнате — поднимаемся к вам на второй этаж. Только в вашей комнате мы можем побыть вдвоем, отдохнуть от всего.

Тоха, ты пишешь, что не можешь до конца понять меня. Но если тебе так необходимо разобраться во мне, то давай попробуем сделать это вместе. Пиши мне обо всем. Хотя, честно сказать, я сама себя иногда не узнаю. А сейчас мне особенно трудно. Я сегодня получила первое письмо с треугольным штампом, и опять все нахлынуло, не знаю, что даже делать. А ты мне нужен, очень даже нужен — как хороший, верный друг.

А вообще-то будет здорово, когда вы вернетесь на базу. Будет к кому в гости прийти на чашку чая или же просто так, поболтать, отвести душу.

Извини, если что не так написала. Жму твои пять.

Ира. 20 июля 1978 года.»



Вчера опять целый день караулил вертолет. Приготовил ружье, сигнальные ракеты. От нечего делать помылся в озере, благо был ветер, так хоть комаров маленько отгонял.

Сегодня с утра опять жду борт. Часов в девять вернулись с работы ребята. Прошли с рубкой только километра полтора, а потом долго ремонтировали машину. Старые траки, зубья на ведущих звездочках поломаны, вот поэтому она и разувается постоянно и в самых неожиданных местах: то в болоте, то в реке.

Жора Диков сварил грибаницу, целое ведро. Серега Санин, спрыгивая с машины, оступился и подвернул или сломал ногу. Сейчас лежит, стонет. С этим вертолетом отправлю его в Заполярный в больницу.

Читать нечего, а учить нет особого желания. Сейчас сделал наушник и сижу, вернее, лежу и слушаю «Маяк» и в то же время делаю записи в дневнике. Вот сейчас передали сообщение ТАСС о процессах над Филатовым и Щаранским. Я не могу понять, как это можно изменить Родине? Что мешает этим людям жить? Почему люди злобствуют? Да, у нас в стране много чего не хватает, и, естественно, все хотят жить лучше, чем живут сейчас. Но что сделали лично Филатов, Щаранский и им подобные, чтобы наша жизнь стала еще прекрасней?

Красиво говорить могут многие, а попусту говорить — еще больше. Но за словом должно стоять дело. А эти «господа» стали на путь предательства. Мало того, что они клевещут, — они еще занялись и шпионажем, то есть пошли более легким путем: работать не надо, а деньги и слава мучеников им обеспечены. Пожалуй, каждый из них мечтал иметь много денег, машину, дачу в Крыму или на Рижском взморье, мало работать, но много иметь. А честным, добросовестным путем всего этого очень трудно достичь. Для этого надо работать и работать, очень много работать, во многом себя ограничивая. Уместно вспомнить великого француза Виктора Гюго: «Никто не может быть героем, кто идет против своего народа».



«В этом году, видимо, мне не удастся поступить — слишком слабые знания. Но, все равно, поеду в Тюмень. Поговорю, посмотрю, и если что, переведу документы на подготовительные курсы (если есть заочные). И на следующий год обязательно должен поступить. Обязательно! Я думаю: а не избрать ли мне специализацию — экономическая география, хотя меня больше привлекает другая — охрана окружающей среды.

Мне так кажется, что в Тюмень мы поедем вместе с Мишей. Нина может передумать или сорваться. Она уже созрела как женщина и может отдаться под настроение даже папуасу. Возможно, это будет и не так, но что-то за Мишу мне больно. А все будет происходить так, как в старых добрых романах.

Вечеринка. Музыка. Вино. Танцы. И если у Нины пойдет «масть», вряд ли она себя будет сдерживать. И ее поволокут в кусты, в лучшем случае в постель. Этим и закончится любовь Миши и Нины. Слишком уж все хорошо началось и все так хорошо протекало. В общем, любовь — как в кино. Конечно, я бы был рад, если бы ошибся во всем этом.

Но все же я рад за Мишу. У него ведь есть еще Вера. По-моему, он ее не понимает. Молодец девчонка! Столько времени ждет его! Такое редко встретишь в наше время, когда нет ничего святого, все моральные устои рухнули. На сцене разврат, который прикрыт красивой этикеткой — «свободная любовь». Молодежь очень быстро сходится, но вдвое быстрее расходится: не сошлись характерами.

А ведь в семейной жизни постель не самое главное. Это, конечно, тоже важно, но есть еще взаимное доверие и взаимопонимание. Только при этих условиях может быть сохранена семья.

Вертолета сегодня, похоже, не будет. Начался дождь, да такой мерзкий, что нет даже слов. Правильно его называют «сеногноем». В воздухе висят мелкие-мелкие капельки воды. Все живое уже напоено этой водой до предела, а небо все продолжает посылать ее порцию за порцией. Деревья — и лиственницы, и березки — уныло повесили свои ветки, по которым, капля за каплей, струится вода; лишь изредка встрепенутся они под слабым дуновением ветерка и опять безвольно повиснут. Трава тоже поникла. Лишь мхи равнодушно к этому относятся.

Солнце который уж день не показывается, так что не поймешь, то ли день сейчас, то ли ночь, то ли утро, то ли вечер, и только будильник может подсказать это. В небе не видно птиц. Все в природе притихло в каком-то томительном ожидании».



«Ира, здравствуй!

Если бы видели меня сейчас за ваших писем, то вы бы с Ниной как минимум дня три смеялись. Обрадовался я, как ребенок конфетке, а начал читать — разволновался, как мальчишка на первом свидании с поцелуями. Даже руки дрожали, когда я открывал конверты. Большое спасибо, я очень рад.

Когда вчера был борт и ничего мне не привез от вас, я это воспринял очень стойко. Быстро настроил радиостанцию, и слышу в эфире голос Миши, хотя до нашей связи еще целый час. Я обрадовался, закричал ему, но — увы! — и этот «Алмаз» барахлит, не работает. А нам так нужно было с ним поговорить. Особенно ему. Ведь вчера ему исполнилось 20 лет. Я маленько отметил, правда, в гордом одиночестве, но, как мне кажется, я был не одинок. Я очень жалею, что у меня рация отказала.

Ира! Ты пишешь: давай вместе разбираться в том, что я не понимаю в тебе.

Но к чему это теперь? Я сейчас спокоен. Опять стал прежним Тохой, баламутом и шутником. И ты оставайся такой, какая есть. Я буду тебе другом, но таким, какой я Нине, уж извини, быть не смогу. Потому что между нами встает мое «я», а переступить через самого себя я не могу. Да и к чему нам ближе отношения? У человека есть близкие друзья, просто друзья, товарищи и знакомые. Так вот, Миша и Нина у меня сейчас близкие друзья, а ты относишься к просто друзьям. Мишу и Нину я знаю и понимаю прекрасно, надеюсь, что и они меня тоже.

Видишь ли, иногда можно сильно ошибиться в человеке. Я думал, что с Федей мы будем большими друзьями. Но я ошибся и буду долго жалеть об этом. Ты только пойми меня правильно. Не из-за тебя. Хотя ты невольно помогла мне увидеть, что он за человек. И я рад, что это произошло очень скоро. Мне так легче. Плохого о нем я не могу сказать тебе ничего.

Я не знаю, что тебе посоветовать насчет друга, который в армии, но я хочу дать тебе один совет: в любом деле будь всегда честной сама перед собой. Ведь в каждом из нас есть второе «я», которое, как мне кажется, лучше нас всегда, — то есть это то, на что нам хотелось бы быть похожими. Так вот, если не знаешь, как поступить, по советуйся со своим вторым «я».

К сему Тоха. 28 июля 1978 года».



«Вчера у Миши был день рождения, а нам не удалось поговорить, а уже надо, а то у меня какое-то упадническое настроение. Приходят такие мысли: забиться бы куда-нибудь в глушь, вести наблюдения за рыбами, зверями или же рыбачить и охотиться. Построить себе избушку на берегу реки или озера и быть наедине с природой — это, по-моему, очень здорово!

Пять лет назад и мне было двадцать. И у меня была любовь — Клава. Писал я ей стихи, но мы так и не стали вместе. Как я сейчас анализирую, ей в то время нужны были, мягко выражаясь, постель и семейные узы. А мне она была нужна как жена. Все-таки какой у меня дурной характер. Как только мне начинает нравиться девчонка и я начинаю за ней ухаживать, в мыслях представляя нашу семейную жизнь, все происходит совсем наоборот. С такими в большинстве случаев дело не доходит даже до постели. Все ограничивается только разговорами. А с теми, кого сразу тянешь в постель, — наоборот. Она мне нужна только для постели, а я ей как муж.

Если бы я женился раньше, когда мне было лет восемнадцать — двадцать, то я, пожалуй, был бы счастлив. Сейчас я стал уже не тот. Если мне раньше жена была нужна как женщина, то теперь мне жена нужна как друг и товарищ».



«Здравствуй, Тоха!

Я тебе сделаю небольшой втык за Иру. Она ведь со мной одно целое, а ты пишешь, что нас трое. Зачем ты ее ставишь в сторону? Она так рада, что у нее такие хорошие друзья как ты, Миша, а ты… Ведь она ждет от вас писем как от богов, а вы…

Ну, если уж так вышло, то оставайтесь хорошими друзьями. И ты должен ей писать! И она будет рада, получая твои письма, и будет знать, что у нее есть еще один хороший и верный друг.

И все-таки чертовски здорово, что у нас такая компания! Да? Ну вот, братик, я заканчиваю свое письмо. А ты не вешай носа. Ведь мы все вместе. И все будет хорошо.

Пока. Нина».



Закончив очередной сеанс радиосвязи, потянувшись несколько раз и мурлыча песенку без слов, Тоха выбрался из спального мешка и занялся утренним моционом. Сделав несколько приседаний и наклонов в разные стороны, он набрал из чайника горячей воды, разведя ее до приемлемой температуры, и, встав перед осколком зеркала, укрепленного вместе с умывальником на ближайшей лиственнице, начал процедуру бритья. О! Это был ритуал. Природа обидела Тоху лицевой растительностью. Если на голове у него была бурная шевелюра, то на лице росли местами какие-то реденькие кустики волос, из которых он пытался вырастить бороду.

Он же все-таки полевик, таежник, и ему уж без бороды возвращаться с полей на базу экспедиции как-то зазорно. Вот поэтому он каждое утро выделывался перед зеркалом, втайне завидуя своим рабочим-бородачам, считая чуть ли не каждый волосок и тщательно скобля белесый пух на щеках, способствуя этим, по его мнению, повышению мохнорылости.

Почистив зубы и еще раз критически осмотрев свое лицо, Тоха, чему-то вздохнув, принялся готовить традиционный в последнюю неделю завтрак. Разжег потухшую печь и, срезав в очередной раз семейство маслят, выросших за его палаткой, поставил их жарить.

После завтрака он отправился с контролем на профиль. Его-то работа как раз и заключалась в том, чтобы, правильно выдав профиль в натуру, следить за качеством рубки. Правила требовали, чтобы пеньки были не более одной трети диаметра дерева, чтобы порубочные остатки должным образом были складированы, не захламляя лес, чтобы была выдержана четырехметровая ширина просеки.

Для контроля за правильностью хода профиля ему служили буссоль [6 - Буссоль — высокоточный компас.], мерная лента и фотоплан. На фотоплане было аэрофотографическое изображение местности. Опознаваясь при помощи характерных признаков изгибов речушек и озер, он в нужных случаях корректировал направление.

По пути он примечал особо выдающиеся грибы, чтобы на обратном пути прихватить их с собой. «Малопулька» тяжело оттягивала плечо. На песчаных буграх, где изредка попадалась галька, иногда встречались глухари, вот поэтому он и таскал винтовку всегда с собой.

Комары вились над его головой, монотонно гудя, словно где-то работали трактора. Чуть ли не каждые сорок минут приходилось останавливаться, доставать из кармана жестяную баночку, в которой лежала марля, смоченная смесью «Дэты» с дегтем, и натирать открытые места тела: лицо, уши, шею и руки. Но комары все-таки изловчались находить незащищенные места, и Тоха чесался, как чесоточный.

Через три часа он настиг свою бригаду. Съев каши и запив ее парой кружек какао, пошел обратно в свой лагерь. Ребята же после обеда продолжили работу.



Так и жили они от вертолета до вертолета, от письма и до письма. А потом от Ирины перестали приходить письма. Нина сообщила, что ту отправили в длительную командировку в Салехард. А потом случилось так, что судьба свела на профилях две бригады: Тохину и Федину. Вернее, произошло так, что Феде пришлось приехать к Тохе за своей продуктовой заявкой, которую вертолет выгрузил не по адресу.

Когда были выпиты командирские резервы спирта, обговорены все приключения и способы рыбной ловли, рассказаны в который раз старые анекдоты, Тоха с Федей решили прогуляться к близлежащему озеру поблеснить щук да заодно и поговорить.

Что на Федю повлияло — то ли теплый прием, то ли выпитый спирт, — но он разоткровенничался и рассказал о том, что у него произошло весной с Ириной.



Федя стукнул костяшками пальцев о косяк двери и, не дождавшись ответа, на всякий случай толкнул дверь. Та с тихим шорохом распахнулась. Зайдя в комнату, он чуть не споткнулся о большое оцинкованное корыто, стоявшее посредине, в узком проходе между кроватями, в луже мыльной воды. Аккуратно переступив через него, он прошел дальше, за ситцевую занавеску. На кровати, открыв рот и широко распахнув глаза от удивления, сидела голая Ирина.

Последовала немая сцена. Затем Ирина, судорожно стиснув в руках влажное полотенце, торопливо прикрыла свою пухлую грудь и подтянула к груди колени. На Федю удивленно глянул ее «копченый глаз», а чуть выше, в густой опушке влажных рыжеватых волос, блеснула розовая улитка.

У Феди вмиг закружилась голова, сердце гулко застучало, как перед дракой, и внизу живота появилась тягучая истома. Хватая пересохшим ртом воздух, он шагнул к кровати.

— Уйди! — свистящим шепотом попросила Ирина и попыталась одной рукой прикрыть низ живота. Для этого ей пришлось раздвинуть ноги пошире, чтобы накрыть рукой свое сокровище. — Уйди, — еще тише попросила она, и ее лицо залил густой румянец.

Но Федя уже ничего не слышал. Он увидел бледно-розовую щель во всем ее великолепии и молча стал высвобождать свою восставшую плоть. Увидев его движения и поняв его намерения, Ирина суетливо попыталась передвинуться вдоль стены в уголок кровати, но Федя уже освободил своего охальника и, ухватив ее за ноги, плавно, но настойчиво, потянул ее на себя.

Ирина только охнула, когда он с ходу вошел в нее. Ему было очень неудобно в такой позе, поэтому после нескольких мощных движений он взял ее за плечи и развернул вдоль кровати. Умостившись сверху, он продолжил свое дело, упершись руками в перекладину кровати, в более спокойном и размеренном темпе.

Ирина начала тихонько постанывать. Он взглянул на ее напряженное лицо, на ее закрытые глаза с мелко подрагивающими ресницами, на чуть приоткрывшиеся пухлые губы. И чтобы хоть как- то смягчить создавшуюся ситуацию, он поцеловал ее в уголок губ. Ирина замычала и, крепко сжав губы, начала уклоняться от поцелуев. Федю это сильно задело. Рассчитав амплитуду мотания ее головы, он в нужный момент впился ей в губы. Она замычала еще сильнее, выказывая этим свое недовольство, но через мгновение ее губы чуть шевельнулись под его губами. Ирина сделала ногами какое-то неуловимое движение, и Феде стало гораздо удобнее познавать ее. В то же время губы ее осмелели, сначала робко, а затем ищуще открылись ему навстречу.

Когда же Федя несколько раз судорожно вздрогнув, затих на ней, она несмело погладила его по плечам. Затем ее руки, сначала одна, а потом и другая, начали ласкать его голову, перебирая непокорные кудри.

Он выскользнул из нее, и, перевалившись набок, к стенке, молча поцеловал ее груди.

- Я забыла закрыть дверь! — трагическим шепотом сказала она. — Я сегодня отпросилась пораньше с работы, чтобы помыться без помех, одной, пока девчонок нет, и забыла закрыть дверь.

От его поцелуев соски ее грудей отвердели, превратясь в крупные виноградины, и он вновь ощутил знакомую истому внизу живота.

- Подожди! — она кошкой метнулась к двери. — Я закрою, а то вдруг еще кто-нибудь войдет. — Проскрежетал ключ в замке, и она, подойдя к кровати, остановилась в нерешительности.

Федя взял ее за руку и мягко потянул на себя. Она, слега сопротивляясь, свободной рукой уперлась ему в грудь. Он более настойчиво потянул ее на себя. Она же, упершись коленями в кровать, внимательно рассматривала его лицо, словно хотела открыть для себя что-то новое, затем резко нагнувшись, впилась поцелуем в его губы. Он, привстав на локоть, неторопливыми толчками уложил ее на кровать рядом с собой и вновь принялся обрабатывать своим языком ее груди, одновременно освобождая себя от брюк и трусов. Ирина, просунув руку под него, нежно гладила его спину от пояса до плеча и обратно, а другой рукой торопливо расстегивала пуговицы его рубашки.

Сгорая от нетерпения, Федя перевернул ее на спину и… потерял счет времени.






ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ


Тюмень. С огромным волнением Тоха переступил порог университета. Первого сентября — первый экзамен. Он потом долго ругал себя за пререкания с преподавателем географии. Отстаивание своего мнения вылилось ему в трояк. История, математика и литература ему дались легче — две четверки и пятерка. Увидев свою фамилию в списке абитуриентов, он вздохнул с облегчением: прошел! Бессонные ночи в полевых условиях не пропали даром: он победил. Во-первых, победил самого себя, свою лень. Во-вторых, он качественно изменился, студент — это гордое звание.

Прошла установочная сессия. Прошел слет молодых геологов, на который Тоху делегировали от Заполярной геофизической экспедиции. Прошел прощальный ужин с друзьями. А двадцать седьмого сентября Тоха «стал на крыло».

И вот Заполярный. Пока девчонки готовили праздничный ужин, Тоха сходил в поселковую баню и смыл с себя пыль трехдневной дороги. Были и Миша с Ниной, и Ирина, и другие топики. Выпили за приезд Тохи, за его поступление в университет, рассказали все экспедиционные и поселковые новости, расспросили о житье-бытье на Большой земле, о Тюмени.

У Ирины вдруг испортилось настроение. Она взяла сигареты и пошла курить. Тоха поразился. Как?! Ирина — и сигареты?! Это же несовместимо! Он держал себя с ней очень просто, балуясь с нею, как с малым дитем. Хотя раньше о таких отношениях он даже думать не мог. И только после краткого разговора с Мишей Тоха понял, что же произошло с Ириной. Оказывается, этим летом она «крутила мозги» и Феде, и Мансуру. И, судя по ее письму Мише, все это она делала назло Тохе, так сказать, в пику ему. С Федей она встречалась только ради того, чтобы Тоха не надоедал ей.

Опять море загадок. А как их решать, Тоха не знал. Когда он не видел Ирину, он старался о ней не думать, но как только они встречались, то все всплывало вновь, и ему приходилось делать равнодушный вид. Но якобы и Мансур, и Федя делали ей предложения, но пока она никому из них не дала положительного ответа, и ее свадьба еще так далека, как утренняя звезда. И у него вновь появилась маленькая надежда.

Вечером, когда все разошлись по домам, кроме Нины и Миши, они обсудили их предстоящую свадьбу. На ноябрьские праздники надо гулять, а завтра им надо сходить в загс и подать заявление.





Вот и закончились веселые деньки. Казалось, что и Тюмень, и Заполярный были красивым, но коротким сном. И опять поля. Сегодня, тринадцатого октября, Тоха ходил на профиль. Снегу еще подвалило, но он такой сырой, что Тоха промок до пояса. Посмотрел, как мужики пластаются, и не позавидовал им. Да, время уже не для рубки, но геодезическая партия не выполняет план, вот Гнусов и держит всех во полях. Он заявил, что будет нас «гноить» до той поры, пока мы профиль не разрубим, а это может затянуться до самых праздников. «А к седьмому ноября я хочу быть в Заполярном. Полем я уже сыт по горло, — рассуждал Тоха. — И плевать мне на то, что в общаге мест нет. Найдем, где приютить свою буйну головушку».

Опять непогода, уже который день. Работать не в чем, все брезентовые рукавицы пришли в негодность, а наши заявки не выполняются. Целый день дует. Временами идет то дождь, то снег. Переговорив с другими бригадами, Тоха вечером дал на базу следующую радиограмму: «В связи с погодными условиями работать стало невозможно. Просим вывезти на базу». А утром Гнусов объявил Тоху зачинщиком, разлагателем бригады. Пообещал ему выдать «на орехи» побольше других и добавил: «Я запрещаю выезд на базу. Самовольный выезд будет считаться отказом от работы с соответствующими последствиями». Тоха ответил ему, что бригады работать дальше не будут. Снегу выпало по колено. Ходить по тундре невозможно, все перемело, и невозможно понять, где кочка, где яма. Такое настало время, что ни на лыжах, ни пешком.

Гнусов говорит, что даже к первому ноября не вывезет, и что можно еще работать, он по собственному опыту знает. Но ведь сейчас не годы первых пятилеток, а приближается шестьдесят первая годовщина победы Октябрьской революции. И если Павка Корчагин строил узкоколейку с помощью, как говорится, малой механизации, то есть тачки, и если строители Магнитки, покорители целинных земель жили в палатках, но это же не значит, что и я зимой должен жить в палатке, зарабатывая туберкулез из-за какого-то дуролома. Когда летом бригады из-за отсутствия вертолета сидели без работы недели по две, тогда план никого не интересовал, а сейчас: «Давай, давай!»

Самовольный выезд Тохи обошелся ему строгим выговором. А что его неприятно поразило — это то, что другие топаны Гнусову ни слова не сказали. За глаза все его хаяли, а в глаза… Лучше уж прогнуться, да жить спокойно. «Да, все-таки еще плохо знаю я людей, — рассуждал Тоха. — Доверять доверяй, но думай и о последствиях. Я-то лично предполагал, каковы они будут, но не предполагал, что остальные бросят меня. Да, они оказались «куриными орлами»».






ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ


Осталось два дня до Мишиной свадьбы, а волнение такое, как будто Тоха сам подвергается столь ответственной процедуре. Ирина совершила столь оригинальный поступок, что мы даже опешили. Она отказалась быть «дружкой» на свадьбе у Нины, хотя она считалась, да и Нина ее считала своей подругой. Тоха же расценил это как подлость. Ну что из того, что он тоже «дружка»? Но течение жизни не остановишь, и даже протест Ирины не повлиял на это.

Она ведь давно хочет казаться взрослой, но сама еще дитё и не скоро она станет женщиной. Ведь постель превращает девушку в женщину только физически, а не умственно. Ирина, конечно, потом поймет разницу, но это будет так поздно. Она как-то на днях дала понять Тохе, что уже не девушка, не зная о летней встрече Феди и Тохи, и что она не отвергает его любовь насовсем, а держит его, скажем, как запасной вариант.






РАССКАЗЫ







КОРОЛЬ ЧИЛИКАНА


Анатолий Михайлович Харьковский сидел ранним утром в своем кабинете и размышлял о том, как бы помочь своему рыбаку Семену Бухтоярову, который сегодня в утренний сеанс радиосвязи сообщил, что рыба пошла. Он начал ловить, а вот затаривать ее у него нет ни сил, ни времени.

За окном поднималось хмурое утро. Сыпал мелкий снег. В коридоре конторы загремела дверцами печей тетя Шура. Заглянув в кабинет, поздоровалась и поинтересовалась, есть ли вода в графине. Она с нескрываемым интересом осмотрела председателя, его письменный стол и бумаги, лежавшие на нем, но поскольку он не обратил на ее внимания, лишь рассеяно кивнув на нее приветствие, она тихо прикрыла дверь и занялась своим делом.

У Анатолия Михайловича настроение было такое же хмурое, как сегодняшнее утро. Вчера он имел неприятный разговор с первым секретарем райкома партии Болтовым. Тот, не поздоровавшись, сразу начал орать о малых удоях, о слабой дисциплине, о том, что обком партии с него спрашивает в первую очередь за молоко. На робкое возражение Харьковского о том, что колхоз у него рыболовецкий и рыбакколхозсоюз с него спрашивает выполнение плана рыбодобычи, телефонная трубка разразилась таким визгом, что Анатолий Михайлович невольно отвел ее от уха и положил на стол.

Конечно, Болтов в чем-то прав. Молока коровы дают так мало, что в пору на дойку надо ходить с кружками вместо ведер. Но, скорей всего, его душили амбиции. Дело в том, что Харьковского избрали председателем колхоза вопреки воле райкома. Кандидата, рекомендованного Болтовым, просто-напросто со свистом прокатили. И вот уже восемь месяцев Анатолий Михайлович ест председательский хлеб.

Лето выдалось сырое. Сено косить начали только в середине августа. Пойменные луга долго стояли под водой. Пришло тепло, и травы дружно тронулись в рост, закрыв к почве доступ солнечным лучам и ветру. Техника вязла в грязи. Сено косить начали только в середине августа. Мужики ругались, но поделать ничего не могли. И пришлось им взять в руки косы-литовки и заготавливать сено старым дедовским способом.

Харьковский обратился за помощью к друзьям из южных районов области, но приготовленное ими сено и солому можно будет привезти только в январе, когда наморозят переправу через Иртыш, а сейчас только середина ноября.

Часам к девяти начали подходить колхозники, чтобы получить задание на день. Анатолий Михайлович вышел к ним.

— Привет мужики. Есть проблема: у Бухтоярова пошла рыба, надо помочь ему ее затарить и отправить на рыбозавод. Но вот беда — как к нему попасть? Как перебраться через речку Черненькую? Напрягайте, мужики, извилины, и если у кого появится дельное предложение, то заходите.

Он передал заявку Бухтоярова на продукты и снасти завскладом колхоза Михаилу Петровичу Пуртову и вернулся в кабинет.

Через час к нему заглянули тракторист Коля Вепрев и механик Косяк.

— Мы сегодня, Михайлович, собрались за Старицу за дровами для школы, так мы доедем до Черненькой. Посмотрим там, что и как, ну и попробуем переправу изладить. Если Бог даст мороза, то уже завтра можно будет пробовать на «Буранах» проехать.

После обеда Михаил Петрович, или как его все зовут — дядя Миша, личность, далеко известная за пределами не только колхоза, но и района, доложил, что заявка выполнена, но на нарту следует грузить только перед выездом. На улице ведь не бросишь — собаки к продуктам доберутся, а в складе еще хуже — там крысы. Он посоветовал ехать к Бухтоярову на трех «Буранах». Если будет позволено, то поедет он и Андрей Пузин. У того в тех краях ловушки расставлены, на обратном пути он их хочет проверить. Ну а третьим будет сам Харьковский.

Анатолий Михайлович согласился и отдал распоряжение заправить снегоходы да и в запас бензину налить пару- тройку канистр.



На следующий день перед отъездом, наказав своему заместителю Ивану Ивановичу Дробышеву выйти в час дня на радиосвязь, а затем вести нас на контроле каждые два часа, мы, догрузив все остальное, в десятом часу тронулись в путь. До Старицы добрались более-менее сносно: хоть какая-то, но все же дорога. По ней вывозили дрова и для школы, и для клуба, и для фельдшерского пункта, и для колхозных нужд. В конце мая всем селом выезжали их готовить. За лето они высохли, и вот теперь пришло время их использовать.

Мужики вчера постарались на славу, и переправа получилась добрая — и вдоль речки они бревна настелили, и поперек лесин да кустов набросали, которые за ночь вмерзли в лед. Отцепив нарты, мы с опаской перебрались на другую сторону. Накатав снегоходами себе дорогу до гривки, мы вернулись за своей поклажей. У меня на нарте был бензин, Андрей Лузин был загружен продуктами, а дядя Миша вез рабочего Леонида Бессонова в помощники Бухтоярову.

Далее наша дорога пошла по гривке, заросшей сосновым бором. Ранее, еще со времен войны, здесь была конная дорога, по которой из Заболотья вывозили рыбу и заготовки болванок для ружейных прикладов на берег Иртыша. С левой стороны, у подножия гривы, протекала речка Черненькая, берущая свое начало из озера Черненький Сор. Кто кому дал имя — то ли речка озеру, то ли озеро речке — неведомо. За речкой неширокой полосой простирались заросли тальника вперемежку с березой и осиной, которые сменялись чахлой сосной.

Рев трех «Буранов» тревожил лесных обитателей, и скоро мы подняли стайку тетеревов, которые, выпорхнув из- под снега, где они провели ночь, уселись на ближайших деревьях. Остановившись, мы с дядей Мишей ударили по ним из малокалиберных винтовок: он из своей ТОЗ-8, а я из госпромхозовской ТОЗ-17. С третьего выстрела мне тоже удалось подстрелить косача, а дядя Миша своего снял с первого выстрела. Мы начали стрелять по птицам, сидевшим на нижних ветках, так как тетерева на птицу, падающую внизу, мало обращают внимания. Подобрав добычу, мы поехали дальше.

Прежде чем пересечь озеро Черненький Сор, Андрей продолбил пару лунок и убедился в том, что лед достаточной толщины. За озером начиналось рямовое болото. Невысокие моховые гривки заросли кривыми, чахлыми сосенками. Понижения между гривками были залиты водой, которая выступала сразу же на следу «Бурана», поэтому следующему снегоходу приходилось прокладывать себе путь рядышком.

Промаявшись пару часов с такой ездой, чуть не вывихнув себе руки, мы остановились на перекур.

- Вон лес темнеет, Михайлович, видишь? — дядя Миша указал рукой. — Вот там Чиликанка и есть. Пересечем рям, а там по над рекой тоже дорога есть. Скоро будем на месте.



Семен Бухтояров, радостно улыбаясь, поспешил навстречу нашему каравану. Безошибочно определив среди прибывших свое начальство, он, довольный собой, произнес:

- Здорово, председатель! Вот оказывается, ты какой! За восемь лет, что я работаю в этом колхозе, ты первый председатель, который сам приехал сюда, в Заболотье. Правда, те двое, что перед тобой правили, были залетные. Приплыв, одним словом. Последний вообще год у власти побыл. А что это я вас на морозе держу? Мужики, здорово, — он пожал руки дяде Мише, Леониду и Андрею. — Давайте в избу проходите.

Анатолий Михайлович внимательно рассматривал Бухтоярова, стараясь уяснить для себя, что это за человек, чем он, как говорится, дышит. На вид тому было лет сорок — сорок пять. Росточку он был невысокого, всего-то сантиметров сто шестьдесят. Телом плотный и, судя по рукопожатию, мускулистый, жилистый. Лицо округлое, бритое, украшенное широким носом и маленькими темными глазками, спрятанными под густыми, кустистыми бровями.

Одет он был в черную фуфайку, солдатскую шапку-ушанку, зеленые энцефалитные штаны. На ногах — серые валенки с чунями. В расстегнутом вороте фуфайки из-под серого свитера мелькнула тельняшка.



Изба рыбака располагалась в сосновом бору на гриве между безымянным ручейком и речкой Чиликанкой. Она была срублена «в лапу», с дощатыми сенями, которые в свою очередь были разделены перегородкой на чулан и собственно сени. В сенях же располагалась лестница, ведущая на чердак, где, как оказалось, хранились и веники для бани, которая сгорела пару лет назад, и пушнина, и вяленая рыба, и другой (чуть было не сказал: хлам) инвентарь, имеющий в тайге свою особую ценность, но в данный момент не востребованный.

Невдалеке от избушки, на расстоянии ружейного выстрела, на березе красовалась пара чучельев тетеревов, вырезанных из голенищ старых черных валенок.

Комната в три окна размером пять на шесть метров имела довольно-таки неприглядный вид. Дощатые некрашенные полы, низкий, когда-то очень-очень давно беленный потолок, почерневшие переплеты оконных рам, полуразвалившаяся закопченная печь — этакий симбиоз «буржуйки» и печки-каменки.

Вдоль глухой стены на высоте полуметра располагались нары, покрытые брезентом и кошмой. В дальнем углу нар на старой облезлой лосиной шкуре находилась постель Бухтоярова. Напротив нар стоял длинный стол с лавкой.

- Да, Семен. Или у тебя до избушки руки не доходят, чтобы порядок навести, или ты такой ленивый.

- Да ты что, председатель! — начал возмущаться Семен. — Я работаю от зари и до упаду. Пока руки сак[7 - Сак (сачок) — самодельное приспособление на обруче с шестом для вычерпывания из проруби льда, мусора или рыбы.]держат — на речке. А изба? Ну подметаю я тут, летом полы мыл… раза два. Но живности никакой не завел — ни клопов, ни вошек. Так что обижаешь, начальник. — Семен снял с печи закопченный чайник и поставил его на стол.

- Ты не ругайся. Давайте лучше чай пить. Я с утра поставил чагу [8 - Чага — гриб-трутовик на березе]завариваться. Попробуй, даже сахара не надо. — Он начал разливать по кружкам черный, как деготь, пахучий напиток.

Андрей и дядя Миша стали доставать и выкладывать на стол и нары деревенские гостинцы. Копченое и просто соленое сало, сливочное масло, десятка полтора мороженных и пяток стерлядей горячего копчения, кусок свинины, кусок говядины, домашний хлеб, блины, оладьи и какие-то шаньги, что жены напекли мужьям в дорогу и в подарок рыбаку- отшельнику. Я тоже выложил на стол пару батонов колбасы, чай, сахар, печенье, конфеты и папиросы.

Бухтояров поставил на стол котелок.

- Отведай, председатель! Нынче мне повезло: двух лосей взял. Уже по морозу. Зная, что вы приедете, я вот суп сварил. Попробуйте. — И он суетливо начал перебирать на столе ложки, передвигать с места на место кружки с чаем и с какой-то досадой заглядывать в свою пустую кружку, словно не понимая, что с ней надо делать.

Переглянувшись с дядей Мишей, я выставил на стол пару бутылок водки. Андрей тут же нырнул в свой рюкзак и выставил рядом свою пару. Семен радостно захохотал:

- А я уж думал, что не привез. Ну, ты молодец, председатель! Я сейчас. — Он выскочил в сени, и мы услышали торопливые шаги по потолку. — Вот! — Он выложил на стол какой-то небольшой кусок мяса. — Вот! Берег для добрых людей. — Заметив мой недоумевающий взгляд, пояснил: — Это почка. Мороженная почка лося.

Мужики дружно потянули свои поясные ножи, но Семен вынул свой нож и нарезал тоненькими пластинками почку. Дядя Миша тем временем, вскрыв бутылку, разлил по кружкам ее содержимое.

— Ну, давай председатель! За тебя, Анатолий Михайлович. Посмотрим-по- глядим, что ты за мужик. — Бухтояров опрокинул в себя кружку и потянулся за кружочком мороженной стерляди. — Да, хороша рыбка. Жаль, что в моей речке такой нет, а то бы тут вообще рай был.

Мужики дружно накинулись на лосиную почку. Решил и я попробовать, и она на удивление оказалась очень вкусной, напоминая одновременно и свежую печень, и вареный язык.

Перекурив после сытного обеда, вдоволь напившись горячего чаю, мы пошли на речку.

Напротив избушки, на другом берегу речки виднелась проплешина — бывшие огороды бывшей деревни Чиликан. Когда-то здесь располагался колхоз «Туземец». Вот люди и отвоевали у тайги кусок земли под картошку-моркошку. Сейчас все уже заросло малиной да крапивой, торчащей из-под снега серо-коричневой щеткой.

Вот на этом месте мы решили устроить вертолетную площадку. Переехав речку по заранее устроенной переправе, мы начали укатывать «Буранами» снег, чтобы было легче загружать рыбой винтокрылую машину. Управившись с этим делом, мы поехали к котцам. Мне это орудие лова было незнакомо, поэтому я с особым вниманием слушал Семена.

— Вот, Михайлович, смотри. — Бухтояров подошел к забору, вмороженному в лед и собранному из квадратных брусочков, переплетенных меж собой вискозной веревкой. — Это запор. Вот этот брусочек называется жало, или жали- на. Вот в этом месте, — Семен пошел вдоль запора по мосточку, сколоченному из двух досок, — у меня расположен сомут. Сейчас он повернут внутрь «сада», чтобы рыба могла только войти в «сад». «Сад», или садок, — это часть реки, расположенная между двух запоров, в которых устроены отверстия для пропуска рыбы, идущей в верховья на икромет. Эти отверстия потом закрываются сомутами, дающими рыбе возможность идти только в одном направлении, в настоящее время — только в садок. За тем запором у меня еще за- веска из крупной дели поставлена, чтобы крупный мусор задерживать. А вот здесь у меня котец. Вот отсюда я и черпаю рыбу. Смотри! — Бухтояров взял сак и, зачерпнув в котце, вывалил на лед ведра два рыбы, в основном, чебака и окуня. Возле котца уже было несколько куч рыбы.

— Видишь, Михайлович, я сначала пытался ее сортировать, но понял, что одному мне с этим делом не справиться, поэтому и запросил помощи. Ну что? Начнем работать? Мешки вон там, под кедром. Давайте сначала крупняк затарим — щуку, окуня и крупного чебака, а потом уж мелочевку. Я пойду движок подготовлю, а то через полчаса совсем темно будет.

Дядя Миша с Андреем расчистили от снега деревянными лопатами место на льду реки и установили «карету». «Карета» — это приспособление для сортировки и затаривания рыбы в виде корыта на ножках, у которого вместо дна натянута мелкоячеистая металлическая сетка. Насыпав рыбу, ее ворошат, отбирая крупную и сортируя по видам. Снег осыпается сквозь ячейки, а оставшуюся рыбу, обычно мелочь, так называемой третьей группы затаривают в мешок, подвешенный с одного края «кареты» на крючках. Несколько движений иглой и — полный мешок рыбы готов для отправки на рыбозавод.

Работа эта оказалась однообразной, но увлекательной. В скором времени мы загрузили нарту и я повез ее на вертолетную площадку. До ужина, по нашим расчетам, мы приготовили к отправке на два вертолета, а куча рыбы, казалось, не уменьшилась.

Вернувшись в избушку, я только тогда понял, какой нагрузке себя подверг. Руки, плечи, спина стали какими-то деревянными и ныли тягучей болью.

Мужики, неловко повернувшись, тоже морщились от боли, судя по гримасам, пробегавшим по их лицам. И все-таки эта боль, эта усталость были приятными.



Подзакусив тем, что осталось от обеда, и допив остатки спиртного, мы начали устраиваться на ночлег. Разговор не клеился. Анекдоты, рассказанные Андреем, вызывали лишь кратковременное веселье. Вскоре дядя Миша начал выводить носом неописуемые рулады храпа.

Мы с Семеном потихоньку разговорились, и он начал рассказывать о своей немудреной жизни.

— Родом я, можно сказать, из коренных рыбаков. Вся моя родня добывала, да и сейчас добывает, рыбу. Они живут на Иртыше, в Цингалах. Слышал про такую деревушку? У меня батя и сейчас рыбачит на местный совхоз. Там у них небольшая звероферма есть. Песцов держат. Дак он с такими же пенсионерами туда рыбу поставляет.

Лет пять назад он тоже тут, на речке, сидел. А теперь болеть часто начал, поэтому боится далеко от фельдшера уезжать. Но каждое лето приплывает. Ягоду берет, а ягоды тут много. Есть черника, брусника, клюква, шиповник. Встречается голубика и морошка. Бора-то здешние — чистые, светлые, бора-беломошники. Ягоду брать — одно удовольствие. Ну и мне маленько помогает. Снасти чинит, новые ловушки мастерит.

Вокруг, в озерах и речушках, полно норки и ондатры. Есть и выдра. Вообще-то в этих краях дичь держится. Но леспромхозы и ей жизни не стали давать, беспокоят. Тут по гривам, если заметил, великолепный сосняк растет. Вот они его и выкашивают. С запада — кондинские, а с востока — боровские лесовики. Да ладом бы было, если бы они взяли лес да и ушли. Дак за ними каждое лето пожар ходит. Я опасаюсь, как бы совсем все не спалили. Нынче вон со стороны Болчар пал шел. Весь август дым, как туман, стоял.

А дичь есть. Дичи много. В сентябре бобровские мужички сюда добираются и барсуков, глухарей добывают. Есть и олени, и медведи. Я без хвастовства скажу тебе: каждую осень медведя беру.

У меня колоченка есть. Ну, лодочка такая легонькая, маленькая. На одного человека. Сколоченная из досок. То бывают еще лодочки такого типа — долбленки называются. Это когда из куска ствола кедра или осины выдолблены. Такая же колоченка у меня и на озере Бешкильцево есть. На ней я к северу хожу, к Паишевским озерам. Пешочком до озера тут рукой подать, а там у меня речной конь припасен.

Дак вот. Плыву я, скажем, по ягоду. А ружьишко всегда со мной. Тихо-тихо веслицем шевелю и по сторонам посматриваю. То уточку добуду, то тетерева, то глухаришку.

А у мишки-то губа не дура, он тоже любит ягодой полакомиться. Где нибудь да и встречу его. А там уж дело техники. Он бегает быстро, но пуля быстрее его.

Вообще-то у меня тут хорошо. Скучать некогда. Работа всегда найдется, вот только рук не хватает. Лет десять назад я бабу сюда привозил. Ну и что же? Пожила она у меня тут до осени и сбегла. «Прости, — говорит, — Семен, но ты меня совсем заездил. Силов, — говорит, — больше нет. Не обижайся на меня. Я обратно в деревню подамся. Пойду в совхоз телятницей. И хотя там каждый день утром и вечером на ферму ходить надо, там будет легче. Тут ведь от зари до зари приходится вкалывать. Да и другое. Старею я. Ребеночка пора заводить, а тут — самой бы выжить.»

Пришлось отпустить бабу. А вообще- то мне вертолетчики каждый год баб привозят. Где-то в Тобольске пьяную бичиху прихватят — и сюда. Она проспится, от вина маленько отойдет, тут я ее в работу и запрягаю.

Осенью особенно работы много. Хочется и ягод набрать, и за ловушками постоянно пригляд требуется. Опалый лист по реке тащится, того и гляди, что запор сорвет. Каждые три-четыре часа запор и завеску от мусора чищу. И грибов припасти охота. Какой ни есть, а все-таки доход. Я их сушу, а потом вместе с ягодой обмениваю на продукты: сахар, соль, муку, да и на водку с куревом.

Долго говорили мы с Семеном. Он несколько раз вставал, подбрасывал дров в печурку.

Следующие дни были копией первого. Мужики тарили рыбу, а я с Бессоновым вывозил ее на вертолетку.



На четвертый день ближе к вечеру лес сердито заворчал, откликаясь на усиление ветра. Все предвещало непогоду. И действительно, через час-другой запуржило. Мы перебрались в избушку, к теплой печке.

- А ты, председатель, говорят, новатор. За рыбалку всерьез взялся.

- У нас, Семен, рыболовецкий колхоз, и поэтому рыбодобыча должна быть на первом месте. У нас как было: и колхозники для своих нужд рыбу ловят, и из окрестных деревень к нам на Сора люди порыбачить приезжают. Ты вот скажи мне: много ль тебе рыбы на пропитание надо? Ну, один-два язя или щучина. А ловят-то мешками. Куда девать остальную? Свиньям? Вот я и предложил рыбакам — сдавайте на плашкоут [9 - Плашкоут — рыбоприемное судно.]. Всем будет хорошо: колхозу — выполнение плана рыбодобычи, рыбозаводу — постоянно свежее сырье, рыбаку — оплата семьдесят пять процентов от закупочной цены плюс встречная продажа рыболовных снастей — дели на фитили и сетекукол.

Рассуди сам. Сетекуклу можно купить только в колхозе. На базаре их просто нет, а если появляются, то из-за высокой цены их не каждый может приобрести. Рыбозавод же ими не торгует. Вот я и нашел формулу дружбы с рыбаками: вы колхозу — рыбу, а колхоз вам — снасти. И скажу честно, что обиженных нет.

А своей рыболовецкой бригаде, что с неводом по Старице бродила, и тем рыбакам, что Подчугасный, Шалимовский, Ванихинский и другие Сора завесками перекрыли и сетями рыбу добывали, я установил дифференцированные расценки. Каждому установлен план, согласно нормативам. Выполнил его — получи минимальную расценку за килограмм рыбы. Перевыполнил план на четверть — получи оплату по повышенной расценке. А если наловил рыбы еще больше, расценка будет в полтора раза выше. Короче, я заставил рыбаков самих считать свои деньги, свою зарплату.

Рыбу-то они сдают на плашкоут, приемщику рыбозавода. Он им квитанцию ежедневно выписывает. Вот по этим квитанциям наша бухгалтерия и производит начисления. Доходило до смешного. Как-то подходит ко мне Степан, бригадир рыбаков, и говорит, протягивая квитанцию:

- Смотри, председатель. Без трех килограммов полторы тонны рыбы сдали. По какой цене нам заплатишь?

- Молодцы, — отвечаю я ему. — Ты, Степан, в договор посмотри, там все написано: за что и по сколько.

- Что? — удивился он. — По нормативу?

- Да. Получается так.

- Если б я знал, да я бы удочкой эти три килограмма доловил.

- Ничего не поделаешь, Степан. Договор дороже денег. Надо было вам еще одну тонь [10 - Тонь — одна закидка, одна тяга невода.] дать. Тогда бы у вас и подпрыгнула расценка.

Летом собираюсь примерно такую же оплату труда применить на заготовке сена. Посмотрим, что из этого получится. Хотя есть и другие задумки, но о них еще рано говорить.



Харьковский проснулся от непривычной гулкой тишины. Полежал, прислушиваясь к тишине и к себе, к своим чувствам, стараясь понять, что же было причиной его пробуждения.

В избе колыхалась предрассветная тишина. В углу, слегка попискивая, суетились мыши. Стук их коготков был слышен едва ли не громче цоканья часов. Печь мерно гудела, изредка шипя и потрескивая сырыми дровами. Он открыл глаза. На потолке металась неясная тень и отблески печных огней. Он повернулся в спальном мешке. Затекшее тело, все мышцы, ноющие тупой болью суставы радостно откликнулись на это.

Глаза быстро привыкли к темноте, и он увидел бреющегося Бухтоярова. Пристроив на столе большой осколок зеркала, тот, высунув от усердия язык, аккуратно и тщательно водил безопасной бритвой по щекам и подбородку. Ночник, изготовленный из двух аккумуляторных батарей «Бакен» и маломощной лампочки, давал тусклый свет. Харьковский несколько минут молчаливо наблюдал за этой процедурой. Затем, потянувшись, выпростал руки из спального мешка и посмотрел на часы. Стрелки показали время. Было пять часов. Рановато еще для подъема.

- Что, Семен, не спится?

- Не, председатель, это у меня привычка такая — рано вставать. Сам же знаешь: кто рано встает — тому Бог дает. Да и не спится почему-то…

- Чудно. Что же ты делаешь в такую рань? Или заделье какое есть?

- Да разные дела. Так, по мелочам. Ну, во-первых, с утра броюсь, это у меня еще с армии осталось. Затем готовлю еду. Пища моя простая. Во все времена года — рыба: отварная или тушеная, жареная и вяленая. Зимою добавляется мясо. Летом-то редко мясо ем. Так, от случая к случаю, когда тетерева иль утку удастся подстрелить. И, конечно, квашеная капуста, картошка и макароны. Хлеб я стряпаю сам, обычно ландарики — лепешки такие.

А заделье?.. Есть у меня заделье. Ремонтирую снасти или одежу. Ты же знаешь, как в лесу все горит. То зацепился за сучок, то огонек из печки неожиданно выскочил. Что еще? Да, заряжаю патроны. Не люблю я базарные, не по мне заряд. Еще я вяжу ряж [11 - Ряж (реж) — редкая, крупноячеистая сеть, связанная из толстых ниток], а потом продаю его иртышским рыбакам. Им же, на заказ, шью фитили [12 - Фитиль (вятиль, вентерь, крылена) — рыболовный снаряд из сети на обручах, с сетчатыми крыльями (по В. Далю).]. Сначала вяжу дель: на бочку — трехпалечную, а на крылья — в четыре пальца. С весны делаю заготовки прутьев на обручи, тут по речке местами черемуха растет. На фитиль идет два или три обруча, смотря какой фитиль нужен. Мои фитили идут хорошо. Мужики охотно заказывают их и хорошо за них платят. А я на заказ могу и морду изготовить [13 - Морда (мордушка) — лозовая плетенка с двойной воронкой, с крыльями из тычинок, плетеная верша. Верша состоит из двойной воронки: наружная, с глухим хвостом, называется бочка, малая или вставная — детыш; общее их широкое отверстие — творило, узкое, во внутренней воронке — очко, лаз (по В. Далю).], но ими в последнее время все меньше и меньше пользуются. Во-первых, громоздкая. Перевозить сложно, а на озере бросить жалко — в момент сопрут. Сейчас у людей не стало ни стыда, ни совести. Украсть, а то и сломать, изгадить чужую ловушку стало чуть ли не делом чести. Раньше с такими людьми деревня себя вела очень строго. Любителю до чужого не было места ни за праздничным столом, ни на простой попойке. А сейчас если поймал вора на своей сетке, то трогать его не моги. Иди заявляй в милицию. А там не до тебя. Да и воры сейчас ушлые стали: ездят кучкой, одному не совладать.

Старики рассказывают, что раньше таких гандурасов просто-напросто топили на месте преступления, привязав за ногу к тычке [14 - Тычка — деревянный кол, служащий опорой при постановке сети], предварительно отдубасив их веслами. И ничего, действовало. Нет, не пойму я этих людей. Ну ладно, может голодный ты… ну возьми рыбину-две, а снасть не трогай. Дак нет же! Заберет, выгребет все, да еще сеть или фитиль издерет, испохабит. Нет… не по мне это.

Часов в семь Харьковский заказал вертолет для вывозки рыбы, и все отправились на работу. Семен опять начал черпать из котца рыбу, предварительно перелопатив вчерашний улов на новое место.

- Михалыч! Смотри сюда! — Бухтояров, нагнувшись, ковырялся в куче рыбы. — Смотри: вот «король» Чиликана. — Он показал ерша сантиметров семнадцать длиной. — Смотри, какой красавец! Видишь — это его корона, — он осторожно, боясь уколоться, взялся за спинной плавник и передал рыбку Харьковскому.

И действительно, замерзнув, рыбка расправила все свои плавники, а спинной плавник чем-то напоминал корону. Да и размеры рыбы говорили об ее исключительности. Обыкновенный ерш имеет размер с указательный палец или чуть более, а этот такой богатырь.

- А до чего уха из них вкусна! — Бухтояров начал выбирать и складывать в ящик наиболее крупные экземпляры. — Вечером сварю. Попробуете и навсегда полюбите и эту рыбу, и эту речку.

Мы занимались сортировкой рыбы то тех пор, пока не услышали характерный стремительно приближающийся гул вертолета. Очередная нарта была уже нагружена, и мы поехали встречать вертолет.

Сделав «круг почета», тот приземлился на нашей поляне. Потом, следуя командам бортмеханика, переместился к мешкам с рыбой. Бортмеханик потыкал ломом почву возле колес вертолета и подал рукой знак командиру. Тот убавил обороты двигателя. Из салона нам призывно замахал рукой человек. Мы с Семеном влезли внутрь. Рыбоприемщик уже налаживал почтовые весы.

- Давайте мешков пять-десять взвесим, а остальные по счету приму. Пойдет так? — спросил он Бухтоярова.

Тот согласно кивнул головой и пояснил мне: «Так всегда делаем».

В присутствии бортмеханика мы взвесили рыбу. Мешок в среднем весил двадцать восемь килограммов.

- Грузите сорок мешков, — прокричал мне в ухо бортмеханик. — Второй раз придем после заправки. Короче, часа в три ждите.

Так продолжалось неделю. В некоторые дни работало по два вертолета. А рыбы все не убывало. Как потом воя, мы отгрузили за это время двадцать семь тонн, выполнив квартальный план колхоза. Вот вам и «король» Чиликана!








ДРОВЯНОЙ БИЗНЕС


Николай Николаевич с трудом оторвал голову от подушки. В голове мелькнула шальная мысль — с пьянкой надо заканчивать! — и тут же сменилась более реалистичной: где найти похмелиться?

Жена гремела посудой на кухне, готовя завтрак.

- Маш, а Маш! — подал голос Николай Николаевич. — У меня там ничего не осталось? — с надеждой спросил он.

- Как же! У тебя останется. Ты же такой экономный, — желчным голосом ответила та. — Ты даже стаканы вылизываешь. Вставай, черт лысый! Пойди- ка вынеси поросенку пожрать да и корове ведро воды унеси, а я тут пока пирожки пожарю.

- Эх, Маша, Маша… Никакой у тебя жалости нет. Тут, можно сказать, человек помирать собрался, а у тебя никакого сочувствия.

- Я тебе сейчас как дам мокрой тряпкой! — повысила голос та. — Вставай быстро и за работу.

- Ну чего ты ругаешься? Я же только спросил, — начал оправдываться Николай Николаевич.

Он прекрасно знал характер своей жены, поэтому, кряхтя, встал с кровати и начал одеваться. В голове продолжал кружиться ветер, даже, правильнее сказать, вьюга, так как в хаосе мыслей выделялась и настойчиво билась о черепную коробку лишь одна: как бы похмелиться? Да, не надо было вчера самогон с брагой мешать, глядишь бы, себя сегодня человеком чувствовал. Он помассировал виски и мешки под глазами.

- Маш, а у тебя рублика два-три случайно не найдется? — еще смутно на что- то надеясь, спросил он.

- Ты, паразит, еще здесь? — высунула из-за перегородки красное лицо жена, отерла тыльной стороной ладони обильный пот и проворчала: — Я кому сказала: управляться! Быстро!

- Иду, иду! — подхватив ведро с толченой вареной картошкой, сдобренной горстью комбикорма, он пошел в стайку. Задав сена корове и овцам, он пошел на улицу к водопроводной колонке за водой, где встретился с соседом напротив.

- Здорово, Петро! — поприветствовал он.

- Привет, Николаевич! Ну у тебя и видок! Краше в гроб кладут! Тебя бы сейчас сфотографировать да по детским садикам фотку распространить, чтобы ребятишки конфеты не таскали. Тяжко?! — участливо спросил он.

- И не говори. Не то слово, — вытер вспотевший лоб Николай Николаевич. — Трояк до получки не займешь?

- У меня нету, а у моей мымры просить бесполезно, — сокрушенно развел руками тот.

- Слушай, Петро! У меня есть предложение: купи дрова.

- Дрова, говоришь? — заинтересованно спросил сосед. — Надо с моей мымрой посоветоваться. А цена?

- Ты же цены знаешь! Для сельсовета по четыре двадцать готовили, а я тебе, как соседу, по трояку уступлю.

- А много ли дров-то?

- Да кубов пять в одной поленнице будет. Если будешь брать, то я мигом свой «Минск» заведу. Съездим, посмотрим. Дрова в том же лесочке, где и твои, только чуток подальше.

- Сейчас я сбегаю к мымре, спрошу.



Услышав призывный свист, Николай Николаевич выкатил из сарая мотоцикл и, усадив на заднее сиденье соседа, поехал в лес.

- Вот эта поленница, — показал он соседу. — А вон те — дрова бригадира, а те — Мишки-тракториста, что у речки живет. А вон те, две поленницы, — тоже мои. Ну что? По рукам?!

- По рукам, — они ударили ладонями. — Поехали в село. Сейчас деньги вынесу.

- Слушай, Петро! Надо же это дело обмыть. Ты как?!

- Я не против, только на работе отметиться надо. Я сейчас сала прихвачу да луку нащипаю, — побежал сосед к себе во двор.

- А моя какие-то пирожки стряпает. Да еще чего-нибудь придумаю.

Отметив у бригадира свое появление на работе и, затоварившись в сельмаге «Агдамом», они поехали за околицу, на природу, где успешно расправились до вечера с четырьмя бутылками вина.



Пришла зима. Установился санный путь, и крестьяне потихоньку-помаленьку начали перевозить дрова из леса к домам.

Однажды к вечеру Николая Николаевича поджидал у калитки его сосед.

- Николаевич! А где дрова?

- Какие дрова? — удивился тот.

- Ну, помнишь летом ты мне дрова продал?

- Да, помню. Я же тебе показал тогда поленницу?

- Так ведь нету ее! Остальные твои дрова есть, а той, моей, поленницы нету.

- Так ты чего хотел, чтобы я твои дрова караулил? — удивился Николай Николаевич.

- Да нет, — засмущался Петро. — Просто для меня удивительно: куда дрова делись?

- Так ты пройди во двор да посмотри, может, я их в сарай спрятал.



А через пару дней прибежал еще один односельчанин с таким же вопросом. Вот тогда все и открылось.

Оказывается, Николай Николаевич, маясь очередным похмельем, продал ту же поленницу дров еще раз, только на другой конец села. А осенью, когда в колхоз приезжали шофера на уборку картофеля, он продал эти же дрова еще раз одному из командированных. Тот по окончании уборки урожая загрузил их и увез.

Николаю Николаевичу, учитывая то, что выручку от дровяного бизнеса он пропил с потерпевшими, все же пришлось выставить односельчанам в виде компенсации морального урона магарыч.






ЗАХОМУТАЛИ


Дорогой друг!

Ты уж прости меня за долгое молчание, но я исправлюсь и в этом письме постараюсь описать тебе все то, что произошло в моей молодой, цветущей жизни за последние полгода. Да и этот тягучий зимний вечер, завывание ветра в печной трубе навевают такую скуку…

Много, конечно, произошло событий, но, главное — меня все-таки захомутали и окольцевали, как того гуся, которого мы с тобою на Ямале подстрелили. Выловили, демоны, в самый интересный момент и в течение недели устроили свадьбу. Мои предки только спикали и приняли посильное участие в этой процедуре. Так вот: посылаю тебе фотодокумент сего печального события и попытаюсь высоким «штилем» прокомментировать этот шедевр.





Итак: часть вторая и картина.

Здравствуйте Борис Петрович! Как вы уже знаете, я живу своим домом. Вопрос: «Иметь или не иметь?» решен согласно действующей Конституции, но армия идиотов от этого только прибавилась.

На этой картине работы немого кустаря из фотосалона конца XX века вы видите на переднем плане человека и женщину, которая тщетно пытается напялить что-то, по-видимому, обручальное кольцо, ему на палец.

Судя по всему — это свадьба. Девушка, молодая и красивая, выделяется своей белизной, как нарядом, так и мордой лица. Гости и мужчина, его нельзя назвать юношей, судя по затасканному виду, в черном. Этот серо-черный фон создает особо праздничный вид. Это можно видеть на лицах людей, окружающих милую пару.

Обратите особое внимание: слева от невесты джентльмен в очках и слегка полноватая дама (тесть и теща) изнемогают от веселья. Но, по всей видимости, им грустно. Почему? Смысл картины более глубок. Они сожалеют, что их единственное чадо — это молодое и упругое тело — да на старый морщинистый… Да… Можно понять и веселье невесты: ей все же удалось выскочить замуж в этом заштатном городке на окраине России, хотя некоторые признаки указывают на ее раздумья: «А стоит ли?» Но что-то (обратите внимание на оттопыренную полу пиджака жениха в нижней части картины) подсказывает ей правильное решение, и она доводит всю эту процедуру до логического конца.

Судя по скоплению лиц, наблюдаемых нами за спинами так называемых жениха и невесты, выпито будет очень много, большая часть которого вкупе с закуской падет наземь в виде винно-продуктовой смеси.

Итак, вы закончили созерцание картины, прекрасной и поучительной, как сама жизнь. Так поднимите же бокал, любезный Борис Петрович, за то, чтобы фотографии (портреты, картины) делали настоящие мастера хотя бы на цветной бумаге, а не кустари из салона слепых под вывеской «Фотоателье».



Часть третья. Заключительная.

По-моему это не фото, а тоска по вытекшим глазам и потерянной речи.

Сфотографировано хоть и плохо, но все же примите, любезный сударь, эту картину под названием «Свадьба» на память от меня от всей души.

13 февраля 1982 года.

Шурик.

А вообще то чтой-то я затосковал. В поле тянет с неведомой силой. Наверное, скоро рвану куда-нибудь на Севера.








НЕПРОИЗВОДСТВЕННАЯ

ТРАВМА


Работал у нас на заводе слесарем по ремонту оборудования один мужичок. На вид — так себе, как говорят: метр с шапкой, но было у него одно достоинство — его мужское хозяйство. Вот уж воистину в корень пошел. Это мы высмотрели, когда после смены в бане мылись.

И работала у нас в цехе кладовщицей одна баба: Машка — Золотая ножка. И что в этой Машке было примечательно, так это ее габариты. Ростом ее Бог не обидел, она была где-то под метр восемьдесят. И к сорока годам ее разбарабанило как бочку, центнера полтора набрала она весу, так что даже страшновато на нее глядеть было. Для сравнения: вот у меня сейчас нога, как у нее рука была, — Иван Петрович Словоблудов продемонстрировал нам свою отнюдь не маленькую ручку.

Тускло мерцала лампа «летучая мышь», освещая скудную обстановку рыбацкой избушки. Промокшая одежда, развешенная возле печки, парила и отбрасывала неясные тени. Мы уже похлебали ухи, запили ее чаркой водки и сейчас наслаждались горячим душистым чаем.

Вчера вечером после работы мы добрались на это лесное озеро с большим трудом. Хотя вовсю гуляла весна, зима напомнила о себе обильным снегопадом, который сначала сменился мокрой ледяной крупой, а затем проливным надоедливым дождем и к тому же резким, порывистым ветром. Ловить стало невозможно. Леску забрасывало на крошево льда, и приходилось приложить немало усилий, чтобы опустить мормышку в лунку. Да и окунь перестал клевать. Вот и пришлось нам вернуться в избушку. А чтобы как-то скоротать время, начали рассказывать анекдоты, были и небылицы.

Иван Петрович вспомнил историю из заводской жизни:

— Так вот. Как-то после смены мы с мужиками пили пиво в ближайшем от проходной завода киоске. За спиной у нас шумел молодой листвой городской сад. Семен (это наш герой) пиво с нами пил очень редко, только иногда после получки или аванса, так как он был стеснен в финансах. Что ни говорите, а у него на шее сидело шесть девок. И всех надо одеть, обуть, накормить.

И вот как-то в мае, после Дня Победы, мы обмывали очередную премию. Был с нами и Семен. Взяли по паре кружек пива, добавили в него по граммульке водки, и под воблу, а она тогда еще по три копейки штука стоила, вели неторопливую беседу.

Тут нам на глаза попалась Золотая Ножка. Она подошла тоже пива выпить. А надо отметить что она провела очень бурную молодость, и в свое время была очень популярна как в городском саду, так и в ближайших заводских бараках как любвеобильная и безотказная особа. Я уж не помню, кому из нас взбрело в голову спарить их с Семеном.

Машку уговаривать долго не пришлось. Сенька уже маленько забалдел. Да много ли ему надо? Короче, мы его тоже быстро уболтали и отправили их в ближайшие кусты.

Минут через пятнадцать оттуда раздался жалобный болезненный крик Семена. Мы туда. Видим картину: лежит Семен на брюхе, зад у него весь в крови, а над ним Машка хлопочет:

— Миленький мой, хороший! Я же не хотела! — и пояснила нам: — Мне так захорошело, так захорошело, что захотелось еще чуть-чуть побольше. Я его схватила за задницу и давай к себе плотнее прижимать. А кто же знал, что она у него такая нежная? Вот она у меня в руках и порвалась немножко…

Семена увезли в больницу, где наложили около десятка швов.

А дома его ждал грандиозный скандал.








НАПУТСТВИЕ


— Ну чего ты, Лида, гундосишь? Чего расстраиваешься? Не ты первая рожаешь… Не боись, на тебе род человеческий не кончится — Матрена Сидоровна успокаивала свою молодую работницу бухгалтерии, собиравшуюся впервые стать матерью и по этому поводу устроившую обед для сослуживцев. — Не боись. Все будет путем.

Вот, девки, послушайте, как это со мною было. Чувствую: срок подходит. Я котомку в руки — и на дорогу. На попутной машине доехала до города. Добралась до роддома. Принимающая меня медсестра говорит: «Раздевайтесь». Я по-быстрому разоблаклась. Сижу голая, пузом туда-сюда колыхаю.

Тут санитарка приволокла какую-то серую хламиду на плечиках. А медсестра тем временем продолжает писать: где родилась, да сколько лет, да какой вес. Я в ту хламиду заныриваю и говорю: “Послушайте, а руки-то куда совать?” Медсестра голову подняла от бумаг да как заржет. Я аж перепугалась. А она покраснела вся. Пальцем в меня тычет и пикает. Санитарка, этот божий одуванчик, тоже трясется мелким бесом. А я стою дура дурой и не пойму, что с ними.

Просмеялись они. Отдышались. Потом медсестра пояснила мне, что хламида служит чехлом для одежды.

А я-то думала, что все на свете знаю.






ПРИСПОСОБИЛИСЬ


— Ты глянь, шо они, гады, придумали! Тьфу! — дед Матвей возмущенно сплюнул в кусты. — Говорили люди добрые, шо есть такие, а я все не верил. А седня поехал на базар в Ипатово, надо было кой-чего прикупить… Еду себе, еду. И тут обгоняет меня старый, задрипанный «Москвич». Ну прямо старее поповой собаки, прости меня, Господи. Моя «горбатая табакерка» по сравнению с ним красавица. Ну обогнал себе и обогнал. А тут светофор дает нам красный свет. Тот “Москвич” по тормозам, и я по тормозам. Гляжу, а у него на заднем стекле какая-то бумажка прицеплена, как дорожный знак. Я сначала не понял, что там нарисовано. Я подкрался поближе к нему. Думаю: дай погляжу, чего там гибдоны нового придумали. Вдруг и меня заставят такую же нацепить. Я-то в город редко выезжаю. Основные дорожные знаки еще с автошколы помню…

Глянул. Батюшки-святы! А у его на той треугольной бумажке такая срамота нарисована! И понял я, шо не врут люди. Есть такое племя — пидорасы им имя. Тьфу! — дед Матвей опять сплюнул и перекрестился.

- Дед, а что за знак? Это там еще два человечка в позе «раком» изображены?

- Так оно.

- А хочешь, дед, я тебе про них анекдот расскажу?

- Чего уж там, говори.

- Представь себе ситуацию: таксист возвращается из аэропорта. До города еще далеко, а на обочине дороги молодая монашка голосует. Он думает: дай подберу, веселее ехать будет.

Села та монашка. Начала платье поправлять и заголилась почти до самого пупка. Увидев ее стройные ноги, таксист говорит:

- Сестра. Давай завернем в ближайший лесочек. Перекусим, время-то обеденное, да поближе познакомимся.

- Ты что, брат мой. Грех это. Я ведь обет дала — быть невестой Господу.

А таксист уже разъярился, распалился. Вот-вот с тормозов спрыгнет.

- Слушай, — говорит, — ведь можно и по-иному, с другого хода.

Монашка отнекивается. Он ей сулит и деньги, и выпивку и в конце концов уговорил. Свернули они в лесок. Сделали дело. Таксист, удовлетворенный, расслабился. А монашка достала из-за пазухи сигареты, закурила и говорит:

- Хорошо вам, таксистам. У вас, считай, дом на колесах, и крыша есть, и постель. А каково нам, педерастам? Как нам только не приходится изощряться, чтобы вас завлечь.

Дед Матвей засмеялся:

- И я говорю: до чего же они ушлый народ. Даже знак себе отличительный придумали: «За рулем — пидорас». Одним словом — приспособились.






ЧУДО-ПОВАР


Как издавна заведено у нас в экспедиции, пищу готовят рабочие по очереди, которую они сами устанавливают. К примеру, кто по три дня дежурит, кто по два, а кто-то и по неделе.

— Как-то в мою бригаду попал парнишка, Сеня Слюсарев. — Борис Петрович Красносельцев рассказывал своим друзьям одну из историй, случившуюся на полевых работах. Таких историй он помнил невероятное количество и умел так их рассказывать, что все его слушали, затаив дыхание. — Работали мы тогда в Среднем Приобье. Строили пункты триангуляции. Бригада была большая — аж семь человек. Ну вот, подошло дежурство Сени. Он утром встал пораньше, как учили, и разогрел остатки ужина, я уж не помню сейчас точно — борщ там или щи, ну и чайничек мой знаменитый семилитровый заварил чайку. А потом, когда мы начали собираться на работу, он и спрашивает:

- Петрович! А чего вам на обед приготовить?

А поскольку мы уже сигнал подняли, то, сами понимаете, тяжелой работы уже не было, да и щи-борщи баночные нам уже надоели. Мы заказали ему рисовую кашу.

- А как варить-то?

- Что как? — не понял я.

- Кашу как варить? Я ведь не умею. Я же после школы сразу в армию ушел, а после армии — к вам в экспедицию. Так что в поварском деле я полный профан.

- Налей в кастрюлю воды, а когда закипит, бросишь три кружки риса. И следи, чтобы не пригорела.

- А как следить?

- Да почаще помешивай. Вот тогда каша и не пригорит. А в конце варки, когда попробуешь, разварился ли рис, добавь пару банок сгущенного молока.

- А еще что нужно добавить?

Мы переглянулись с ребятами, а вы знаете этих архаровцев, вот тут я и увидел очередной полет фантазии. Один говорит: добавишь соли и лука, другой — черного перца, третий — лаврового листа.

Короче, часа через три мы вернулись на обед. Заглянул я кастрюлю и не смог понять, что за блюдо приготовлено. На вид вроде бы молочная рисовая каша с изюмом. Но откуда у нас изюм взялся? Попробовал. Оказалось это сухой лук.

А Сеня такой гордый стоит, вопрошающе на меня смотрит: мол, как оцениваешь? Потом и говорит:

- Вы, однако, меня разыграть хотели. Я все положил: и лук, и соль, и сгущенку, и лавровый лист, а вот перец не стал класть. Думаю: ну зачем в сладкую кашу перец нужно добавлять? Наверняка решили разыграть, но вам это не удалось.

- А у меня тоже один сезон работал такой чудо-повар, Миша Мослаков. Вы тоже все его хорошо знаете, — вступил в разговор Витя Петров. — Я тогда на севере Тазовского полуострова работал, нивелировку гонял. Продукты подходили к концу, и я их больше не заказывал, так как завершал работы на этом объекте. И дежурство ребята исправно несли. Тушенки оставалось ящика два, а вот хлеба и круп совсем мало. Зато рыбы было море. У меня две драные сетки стояло, так озеро Сор баловало нас то щекуром, то пыжьяном. Мне даже у было: в один день в сетях только щекур, а в другой день — пыжьян. Вертолет должен был прилететь со дня на день, чтобы вывезти нас на базу партии в поселок Тазовский. Был конец августа. И с вертолетом начались накладки: собирали школьников по тундре.

И вот в один из дней рано утром лежим мы в спальных мешках и нежимся. Вставать-то неохота. Утрами-то уже стало прохладно. Я включил свой «Карат» и жду сеанса радиосвязи с базой партии. Мишка крутился, вертелся в своем спальнике, а потом и спрашивает меня:

- Начальник! А что сегодня готовить?!

- От хера уши!

Он помолчал с минуту или две, а потом и говорит:

- Так ведь у нас масла нет и сковородка грязная!

Такого смеха я больше нигде не слышал. От нашего взрыва хохота я думал, что палатка на воздух взлетит.

А Мишка так обиженно протянул:

- Да я ведь точно знаю, что у нас масла нет!






СТАЖЕР


- Здравствуйте. Я Венков.

Кармашкин, председатель колхоза, находящийся на стажировке в райсельхозтехнике, вздрогнул, и уставился испуганными глазами на стоявшего перед ним солидного, пожилого мужчину.

- Я Венков, — веско и значительно пророкотал мужчина и протянул руку.

Кармашкин долго не мог понять, чего от него хотят. Потом, поспешно пожав руку, вымученно улыбнулся и выдохнул:

- Кармашкин. Петр Алексеевич.

- Очень приятно, Петр Алексеевич, очень приятно, — зарокотал Венков.

«Кто он такой? Говорила же мне мама: начальство надо знать в лицо. И вот тебе пожалуйста. Что он обо мне подумает? Какой позор! Уснул на рабочем месте». У Кармашкина похолодело в груди.

«Вот это влип. Если он прорвался через Люсю — значит, большая шишка. Поди, из главка, а может, из самого министерства». Кармашкин представил себе картину своего падения и, опустив голову, в тихом ужасе закрыл глаза. «А почему же Люся меня не предупредила? Петра Ивановича так завсегда обо всем предупреждает. А и Петр Иванович хорош! Видно, точно знал, что приедут с проверкой, и бросил меня одного. А сам, поди, вместо совещания на озере уже лед буравит». Он робко поднял глаза на Венкова. «Да, по всему видать — старый лев. Этот от меня и косточек не оставит. И это в последний день стажировки. Вот невезуха!»

Венков, увидев обращенный на него взгляд, встрепенулся:

- Притомились, Петр Алексеевич!

- Что? Ах, да. Устал малость, — Кармашкин попытался улыбнуться. — Да вы садитесь, садитесь.

- Премного благодарен, Петр Алексеевич! Извините, но не могу. Служба есть служба: надо идти.

«Даже сесть не хочет. Обиделся, что так встретил. Теперь я пропал».

- Садитесь, пожалуйста, товарищ Венков. Я сейчас Люсе скажу, чтобы она нам чай приготовила.

- А Люси уже нет.

- Как нет? А где же она?

- Домой ушла, Петр Алексеевич. Время-то уже позднее, восьмой час. Все уже разошлись.

- А вы кто такой?

- Я? — Венков выпятил грудь: — Начальник охраны вверенного вам предприятия. Я сегодня вышел из отпуска, — приглушив голос, доверительно сказал он. — А тут говорят, что у нас новый директор предприятия. Я смотрю, что вы еще с работы не ушли, вот и зашел представиться. Ведь как говорится: начальство надо знать в лицо.






ЛОШАДИНОЕ

НАСТРОЕНИЕ


Оказывается не только люди, но и животные подвержены воздействию тех природных неведомых сил, которые влияют на поведение, поступки. Свидетельством тому являются выдержки из «Акта о несчастном случае на производстве».

«Коноводчик начинает запрягать лошадь. Берет постромок. Пристегивает его к вальку. В это время конь по кличке Рыжко-Петушок лягает ногой и ломает палец коноводчика».

Изучив этот несчастный случай, инженер по технике безопасности леспромхоза пишет предписание: «Запрещается впрягивание и выпрягивание лошади, не убедившись, в каком она настроении!»






ГРИБНАЯ ПОРА


- А лета-то нынче, почитай, и не было, — задумчиво произнес Михаил Петрович, внимательнейшим образом рассматривая наполовину обглоданную куриную ножку. — Эх, — чему-то вздохнул он и вновь принялся за еду.

- Это так, — согласился с ним Василий Сергеевич, накалывая на острие ножа маленький маринованный гриб. — Вот, — кивнул он головой на банку, — прошлогодние маслята. А в этом году на две трехлитровые банки еле-еле наскребли. Пару раз за Увал ездили, только ноги набили. Немного моховиков, немного сыроежек, пару подосиновиков да трухлявый груздь — вот и вся добыча. Короче, Петрович, ты прав: лета доброго не было.

- А мне, мужики, два раза нынче повезло с грибами. Но чуть бабу при этом не угробил. Вернее, она сама чуть не угробилась. Действительно, грибов нынче мало было. Все лето шли дожди, а потом так жарить начало, что они в младенчестве еще засыхали. И вот в конце сентября позвонил мне приятель из Ялуторовска: мол, приезжай, люди белые берут понемногу, может и нас удача постигнет.

День был пасмурный, и хотя гидрометеоцентр обещал день без осадков, пару раз начинал идти мелкий дождик. Поехали мы на двух машинах: я на своем «уазике», а Петр — на «Ниве». Только свернули с асфальта к лесу, как на первом же поле встретили стаю тетеревов голов в пятьдесят-семьдесят, которые при нашем приближении перелетели на новое место. Что они искали на паровом поле, редко поросшем бурьяном, я не знаю.

Далее опять встреча с дикой природой. На озимых увидели косуль: четыре из них лежали, а одна стояла чуть поодаль. Подпустили они нас к себе метров на сто, а потом медленно поскакали к кустам на краю поля. У одной из них был «фартук» белого цвета, а у остальных — белого. При въезде в бор повстречали глухаря, чуть погодя — копалуху.

Когда сделали первую остановку, я удивленно поинтересовался у Петра, отчего так много дичи. (А я был в тех краях впервые). Оказывается, там рядом находится заказник. Егеря покою не то что браконьерам, но и охотникам не дают. То солонцы просят изготовить, то сена завести на прикормочные площадки.

В общем, рыскали мы по тому бору, рыскали. То там возьмем пару грибов, то сям. Грибов мало, а грибников много. Видно по свежесрезанным ножкам былых грибов, что недавно здесь уже побывали люди.

И вот наткнулись мы на одну полянку. Представьте себе: между лесной дорогой и выделяющейся своим темнозеленым покровом болотинкой лежит зеленовато-сизый ковер ягеля, сплошь утыканный красно-коричневыми шляпками боровиков. По правде сказать, я и сам не припоминаю, чтобы в одном месте было столько белых грибов. Ну три, ну от силы пять. А тут хоть косой коси. Катя моя как увидела такую красоту, так заблажила: “Ох! Ох! Ох!” — и давай метаться по поляне. Я пожалел, что каски мотоциклетной с собой нету. Уж было решил ей на голову ведро надеть, а то сдуру она башку об сосну ненароком расшибет, а мне потом маяться.

Короче говоря, мы с ней нарезали четыре ведра эмалированных, да и Петя ведра три собрал.

А через неделю опять туда приехали. Уже пошли первые заморозки. Ягель с неприятным хрустом рассыпался под ногами. Листья черники приобрели окраску от бледно-зеленых до розоватокрасных с черными точками. С болотин, обрамленных по краю белесыми растрепанными метелками кипрея, доносило пряный запах преющих листьев тальника.

На нашей поляне уже кто-то побывал до нас и срезал все грибы. Но мы нашли боровики в самой болотинке-западинке, которые прятались в сфагновых кочках, почти сливаясь окраской с ними. И что характерно: шляпка гриба небольших размеров, а ножка по толщине равняется шляпке.

К обеду потеплело. Появилась мошка. Дятел настойчиво долбит деревья, добывая себе пищу. Рыжеватая хвоя мягко пружинит под ногами, источая неповторимый запах соснового леса. Вот эти две вылазки в лес мне и запомнились, а в остальные разы просто получились лесные прогулки.

Друзья впервые в этом сезоне выехали на охоту. Они устроились на обед в «уазике», приспособив под стол заднее сиденье и предаваясь воспоминаниям о прошедшем лете. Ветки сосен, прогибаясь, раскачивались на ветру, не в силах сбросить снежные шапки. Кругом лежал снег.






ЧЕРЕМША


Однажды по весне мой приятель, придя в понедельник на работу, похвастал, что уже побывал на рыбалке.

- Как?! Уже был на рыбалке, и без меня? Ты что? Чего же ты меня не позвал?! — возмутился я.

- Пойми, дружище, не моя это была затея. Меня позвали к компанию не просто так, а из-за того, что я места рыбные знаю. В пятницу Васька (мы с ним в одной бригаде работаем) подошел ко мне в конце рабочего дня и говорит: «Поехали с нами на рыбалку, на Терек. Уже все приготовлено: черви накопаны, машина заправлена, котелок с посудой на месте. Но куда конкретно ехать — они еще не определились: берег длинный, а в каком месте рыба лучше клюет, никто не знает. Поехали, а?»

— Ты ведь знаешь, какой я насчет рыбалки заводной. Короче, заскочил я на минутку домой, схватил сумку с закидушками, шмат сала, пачку папирос про запас да коробку спичек. А теща вдогонку сунула еще банку с маринованной черемшой: мол, закуси, зятек, остреньким. Заскочив в магазин, я купил булку хлеба, две бутылки «Солнцедара», пару банок килек в томатном соусе да пачку печенья.

Пока из Грозного добрались до станицы Червленой, уже завечерело. Мы быстро разбили лагерь. Натаскали побольше валежника для костра и сели ужинать. Приняли по первой кружке — «за открытие рыболовного сезона». Потом еще, еще и еще. Сало, конечно, срубали в первую очередь. Потом дело и до килек дошло. У мужиков прям яма желудка открылась, не иначе. А может сама природа такой жор вызвала… В общем, когда вылизали все банки, я вспомнил про черемшу. В темноте в груде вещей отыскал банку, открыл, и… пиршество продолжалось.

А утро было такое паршивое… Сырость. Зябко. Во рту, как на кошаре. Желудок рычит. Похмелиться нечем.

Решили поставить закидушки. Начали искать наживку, а ее нет. Куда делась банка с червями, никто не знает. Тут кто- то заметил банку с черемшой. Выяснив, что черемша была только у меня, все поняли, чем мы закусывали, и быстробыстро разбежались по кустам. Меня так полоскало, так полоскало, что ливер до сих пор трусится. Вот такая получилась рыбалка.






НА КАБАНА


К этой охоте готовились мы давно. Бывая вместе на рыбалке, случайно встречаясь в жарком, пыльном городе за кружкой пива, мы неизменно возвращались к теме охоты на кабана. Вернее, на вепря. Как сказал кто-то из классиков: вепрь — звучит страшно. Одно название чего стоит — секач!

Поскольку я знаком с этим видом животных только по домашней свинье, а если говорить еще точнее, то по тому, что из нее получается — по салу и шашлыкам на ребрышках, не говоря уж о поджарке и отбивных, мне необходимо было получить достоверную информацию о них, о их жизни и деятельности. То, что говорили приятели, я, мягко говоря, воспринимал очень критически. Эпизоды из жизни диких кабанов, показанные когда-то в телепрограмме «В мире животных», отложились в моем сознании блеклым пятном. Поковырявшись в своей библиотеке, я обнаружил несколько книг о дикой природе. Раскрыв учебник «Биология промыслово-охотничьих зверей СССР», читаю: «Кабан, или дикая свинья. От домашних свиней отличается более стройным и мощным телом на сравнительно длинных ногах, более длинной мордой, большими клыками и лучше развитым волосяным покровом, состоящим из подпуши и редкой, грубой щетины, образующей на хребте род гривы.

Масса взрослого зверя 80-150 кг».

Ничего себе, думаю: это же маленький танк. У него на дороге не стой. Представил себе картину охоты: стою я у кусточка на болоте один (а говорят, что один в поле не воин!), и на меня мчится эта живая машина. Я взглянул на фотографию в книжке и ужаснулся. Этими вот беленькими штучками, что клыками называется, он начнет меня разделывать на части, да так, что потом ни один хирург по чертежам не соберет. Нет, думаю, дудки! Я лучше поближе к охотоведу держаться буду. Он же все-таки специалист, а меня и любителем-то трудно назвать. Я ведь ружье два раза в год беру. Весной и осенью. На открытие охоты. И то только по бутылкам стреляю. Так что стрелок из меня, я извиняюсь, никудышный.

Читаю дальше: «Кабаны держатся то группами, то в одиночку. Размер гуртов сильно варьируется. В настоящее время чаще наблюдаются гурты в 5-10 зверей, лишь иногда число их доходит до 30 и более.

Питаются кабаны самой разнообразной пищей, как растительной, так и животной. Особенно любят они различные коренья, плоды, орехи, желуди, охотно едят насекомых и их личинок, червей, мелких грызунов, не брезгают и падалью».

Мне стало немного веселее. Так эти кабаны — вегетарианцы. Может, если встретимся, живым отпустят. И еще, дал себе я установку: перед охотой надо будет срочно бросить водку пьянствовать, чтобы уменьшить дрожь в руках. В ногах-то она точно появится, так сказать, автоматически, непроизвольно. А если руки и ноги войдут в резонанс?

Даже представить страшно.

И вот мы на месте. Запарковав свои машины во дворе егеря, мы пересаживаемся на «Бураны» и — вперед!

Луч фары снегохода выхватывает из темноты причудливые фигуры зимнего леса, созданные морозом из снега и валежника. Дорога, конечно, не асфальт. Порой мне кажется, что мой позвоночник проломит днище нарты и станет тормозом. Через полчаса по такой тряской дороге мы прибыли к месту охоты.

Было еще очень рано. Редкие облака были подсвечены слегка розоватым размытым цветом, но утренний свет все увереннее прорисовывал их формы. Я огляделся. Березовый лес был довольно-таки чистым, подроста было очень мало. Вполне возможно, сказывалась близость деревни, и в этом лесу летом пасли скот. Слева, по краю болота, темнели раскидистые кусты тальника. Там, на границе леса и болота, егерем была устроена одна из подкормочных площадок. По его словам, сюда завез он тонны полторы зерноотходов.

Пока мои спутники перекуривали и вполголоса обсуждали детали предстоящей охоты, а Олег, егерь, ушел проверить подкормочную площадку, я достал из рюкзака термос и выпил кружку душистого жасминового чая.

- Есть зверь — доложил нам по возвращении егерь. — Сегодня ночью были. Семья голов в восемь. Есть и крупняк, и мелочевка. И если Бог пошлет нам удачу, то будем с мясом. Через полчаса я развезу вас по номерам, а пока, может быть, грамм по пятьдесят жахнем, а? Так сказать, для востроты глаза.

Тимофеевич достал бутылку «Русской». Виктор быстро нарезал крупными кругляшами палку колбасы. Олег выложил на импровизированный стол пакет с ломтиками сала и вареными яйцами.

- Покажи инструмент — попросил у Виктора Тимофеевич. — Как металл? Держит ли лезвие? О, да тут у тебя целая картинная галерея… какой-то орнамент. — Он, прищурившись, стал рассматривать лезвие. — Так. Тут кошка драная…

- Рысь, — обиженным голосом поправил Виктор.

- Ладно, — легко согласился Тимофеевич, — пускай будет рысь. А тут что? — Он внимательно стал рассматривать другую сторону лезвия ножа. — Похоже на филина. В зоне нож заказывал?

- Ты же видишь. Их работа.

- Да. Мне вот тоже новый нож надобно. Этот, — он достал из ножен свой нож, — поминутно править надо, да и форма лезвия мне не нравится. По мне, дак обушок должон прямой быть, без выкрутасов. Не знаете ли, мужики, где металл добрый достать на ножик?

- Из подшипника хороший ножик получается, — высказал свое мнение Петрович.

- Не из каждого, — не согласился с ним Азат, второй егерь. — У меня был такой, так лезвие сразу же потемнело. И вообще-то добрый нож редко попадает в руки и очень быстро уходит. Душа у меня добрая. Тот просит — подари, другой просит — подари. Ну что? Вздрогнем?!

- Толик. А ты что же? — обратился ко мне Тимофеевич. — Брезгуешь нашей компанией или как? Где твоя кружка?

- Нет уж, мужики. Я пока в завязке. У меня ливер болит. Так что давайте без меня, хотя я мысленно с вами. Я лучше еще одну чашку чаю выпью.

- Ну, смотри, дело твое.

Когда с бутылкой было покончено, утро уже вступило в свои права.

— Значит так. — Олег начал ставить вводную задачу. — Развозим вас по номерам. Показываю каждому сектор обстрела. В другие стороны не стрелять. На треск, шорох — не стрелять. Стрелять только по хорошо видимой цели. С номера не уходить. Потом мы вас всех соберем. На все про все уйдет минут сорок или час. Я же пойду в загон.



И вот я на номере. Олег определил мне место у двух небольших берез, на выходе кабаньей тропы с болота на гривку

И вот я наедине с природой. Так сказать, один на один. Очки у меня мгновенно запотели. Сердце гулко забилось в груди, готовое в любой момент или остановиться, или оборваться. Слух мой обострился, чутко реагируя даже на тихий далекий шорох. Я старался унять волнение, потихоньку натаптывая в снегу площадку, чтобы иметь под ногами твердую поверхность. Не дай Бог, в нужный момент нога провалится или поскользнется. Протер тщательно очки. Перевел предохранитель в положение «огонь» и замер, стараясь реже переступать с ноги на ногу, чтобы не скрипел снег. Прошло минут десять, и я полностью успокоился. Протер еще раз очки, и вдруг в загоне раздался выстрел. Я встрепенулся и взял ружье на изготовку. Тишина. Прошла минута, другая… пять минут. Я расслабился, опустил ружье, и тут мой слух уловил треск сучьев. Кто-то продирался сквозь кусты. Я замер. Треск на время прекратился, затем начал перемещаться от меня в левую сторону. Я внимательно отслеживал его маршрут, но ничего не произошло, а спустя минут двадцать ко мне подъехал Азат.

— Ушел зверь. Садись. Поехали.

И опять я стою на номере. И опять все повторилось. Вот и обед на скорую руку прошел. Вот уж и день перевалил на вторую половину и на востоке потемнело небо, а у нас все пусто. Слабый ветерок кружит в воздухе мелкие снежинки. Вот и очередной загон окончился неудачей. Мне все уже надоело: и лес, и болото, и мороз, и охота.

Мы собрались вместе и стали дожидаться Олега, который находился в загоне и с помощью голоса пытался спугнуть зверя. Вдруг раздалось пять выстрелов подряд. «Неужели по зверю?» — мелькнула у меня мысль. Но мое внимание переключилось на Тимофеевича, который решил прокатиться на «Буране», застрял при развороте в кустах и теперь выкорчевывал оттуда снегоход. Ребята с интересом наблюдали за его действиями. Я поставил ружье возле другого «Бурана», и отошел в сторонку по своим делам. В метрах тридцати от нас просеку в два прыжка мощно перемахнул красивый зверь в темно-коричневой шубе.

- Там, там! — закричал я и замахал руками как ветряная мельница. — Там! — орал я.

- Что там? — обратились ко мне ребята.

- Кабан. Перескочил оттуда и туда — показал я рукой.

- Тебе, поди, померещилось. Перемерз ты, однако.

- Точно кабан, — настаивал я на своем. — Вот след. Смотрите.

- Он же кровянит! — воскликнул Азат, и пошел по следу.

Петрович быстро вернулся назад и, отобрав «Буран» у Тимофеевича, умчался в лес. Виктор побежал следом.

- Что случилось? — спросил меня Тимофеевич, подойдя к стоянке. Я объяснил. Он засуетился, завел другой снегоход и поехал по просеке в другую сторону.

- Я попробую отсечь его с другой стороны! — крикнул он мне.

Я остался один и, не зная, что делать, на всякий случай взял в руки ружье. Если этот наглец проскочил мимо орущей толпы охотников, то почему бы в кустах не найтись еще такому? Или вдруг ему захочется вернуться своим следом.

Неподалеку негромко хлопнул выстрел, и минут через пять подкатил Петрович, волоча на веревке мертвого кабана.

- А ведь он там выскочил, где ты, Толян, на номере стоял. Только он не тропой шел, а рядышком. Только он из- за куста высунулся, тут я его и шлепнул. — Он осмотрел тушу. — Вот это, — показал он мне рану на звериной заднице, — скорей всего, Олегова работа. Я-то в голову целил.

Я остался доволен таким завершением охоты. И хотя я сам ни разу не выстрелил, сознание того, что я присутствовал на охоте, прикосновение к ее тайнам воодушевили меня до такой степени, что я даже забыл о своей больной спине.






НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА


Как обычно, мы втроем, Тимофеевич, Борис Петрович и я, выехали в один из субботних вечеров на рыбалку. Это у нас стало традицией — каждую субботу отправляться на природу, к воде. Посещаем мы и Созоновскую Прорву, и Онохинскую старицу, и озеро Лукашино, и речку Канырку. В этот раз мы воспользовались любезным приглашением моего ялуторовского приятеля Ивана и прикатили на озеро Сингуль.

Пока мы с Иваном выставляли сети, ребята натаскали целую гору дров, очистив от сушняка и валежника гектара два сосново-березового леса. Сентябрьские ночи не только прохладные, но и длинные. В темноте сидеть как-то не принято, да и скучно без веселой пляски язычков пламени, вот ребята и расстарались. Вернулись в лагерь с озера мы не с пустыми руками. Пока выставляли второй став сетей, в те сети, что были выставлены ранее, натыкалось десятка два карасей. Так что уха у нас получилась на славу. Сингульский карась оказался очень вкусным. Естественно, в наших рюкзаках нашлось то, чем эту уху запить и загрызть.

После третьей рюмки потянуло на воспоминания. Я вспомнил, как только- только становился на охотничью тропу и меня натаскивал в этом деле мой старший седовласый друг Гена.

Дело было по осени. Гена решил идти на медведя. Распорядился, чтобы я бросил курить, так как медведь очень чуткий зверь и по запаху табака может учуять присутствие охотника издалека. Я бросил курить недели за две до охоты, да так втянулся, что до сих пор не курю. И вот наступил день охоты. Я с утра подался в баню. Выхлестал веником из себя все запахи, одел чистое белье и в волнении стал ожидать дальнейших указаний.

Гена позвонил мне после обеда и сказал, чтобы я прихватил кроме оружия еще и доску покрепче и старую телогрейку. На мой удивленный вопрос он только рассмеялся: «Какой ты глупый! Сидеть, возможно, придется долго. Когда медведь выйдет на овсовое поле, только Богу известно. А мы пристроим доску на дереве меж сучьев, постелим телогрейку — и, как говорят, по фигу нам мороз».

Приехали мы на место. Машину спрятали в кустах и пошли краешком поля к предполагаемой засидке. Гена идет впереди. А то как же! Он же башлык! Я плетусь следом. За спиной — рюкзак, на плече — карабин, в руках — котомка с телогрейкой и доска. Иду. С опаской посматриваю по сторонам. Гена идет посвистывает. Гляжу, а на краю поля медведь пасется.

- Стой! — шепотом останавливаю Гену: — Медведь!

А тот поднялся на задние ноги и в нашу сторону смотрит. Потом башкой повертел туда-сюда и опять на нас уставился.

- Не выдумывай, Олег! Какой медведь? Тебе просто мерещиться, — он махнул мне рукой, предлагая следовать за ним. И тут же раздался его сдавленный крик:

- Стой! Садись! Раздевайся! — И он лихорадочно стал снимать с себя одежду. Я последовал его примеру, думая, что голышом легче бежать. Гена судорожно роется в карманах в поисках патронов и страшно матерится.

- Гена, а зачем мы разделись?

- Ты что, совсем дурак?! Мы же в черном. На светлом фоне поля нас далеко видать, а так мы будто бы замаскировались.

- Гена! Ты же так гремишь карабином, что нас, поди, и в Тюмени слышно, да и медведь в лес пошел.

Гена приподнялся на колени и стал внимательно осматривать опушку леса.

- Фу-ты, — облегченно выдохнул он. — Да это же коряга. А ты: медведь, медведь! Говорил же: тебе померещилось.

Я гляжу на него и вижу, что он не туда смотрит. Говорю ему об этом, а он только отмахивается от меня: мол, померещилось.

Продолжили мы свой путь. Подходим к тому месту, где я видел медведя. Точно. Был мишка. Овес примят, на земле свежие следы, наедина. Гена встрепенулся. Взял карабин на изготовку. Ну прямо вылитый Чингачгук. Заозирался и говорит мне:

- У тебя карабин заряжен?

- Конечно.

- А чего же ты не стрелял?

- А кто у нас башлык? Кто сказал, чтобы без команды даже пукнуть не смел?

- Ну… Тут такое дело… Тут команда была не нужна. Тут тебе надо было его валить.

Короче, в том сезоне медведя мы больше не видели. Мой первый опыт оказался неудачным. Вот так Гена начал меня натаскивать на медведя.

- А вот что у нас было! — вступил в разговор Тимофеевич. — Как-то по весне выехали мы на лосиный переход в районе озера Лукашино. Расположились на сухой полянке, на берегу реки Туры. Выставили пару сетюшек и легли спать. Утром туман. Сыро. Зябко. Послали Валеру за водой. Ну, вы его знаете. Заслуженный летчик. Герой Советского Союза.

Ждем-пождем — нет его.

Потом появляется он. Идет как-то странно — боком, как паук. Бледный. Нижняя губа трясется, и за живот обеими руками держится. Подошел поближе… и на нас повеяло специфическим запахом. Мы к нему.

- Валера, что с тобой?

А он сопит, и в своем рюкзаке роется.

- Да что с тобой, Валера?

- Медведь! — выдохнул на одном дыхании. Он переоделся в чистый спортивный костюм, и начал рассказывать.

- Спустился я с ведерком к реке. Вдруг слышу: фырканье. Смотрю — лось плывет. Думаю, а вот я тебя сейчас напугаю. Схватил корягу и присел за кустом. Слышу, вылазит зверь на берег и шлепает в мою сторону. Я выждал маленько и с диким криком выскочил, как черт из табакерки, из укрытия. И оцепенел. Медведь тоже заорал — и бежать.

Как я выскочил на обрыв, и не помню. Ноги дрожат противной дрожью и что- то теплое по ним течет. И вот вам результат, — он кивнул головой на грязные, дурно пахнущие штаны, валявшиеся комом в стороне.

Мы сначала не поверили, но потом кинулись по тропинке к реке. Точно. Стоит пустое ведерко. Валяется коряга. И еще парует «визитная карточка» медведя.

Вот так на них с Валерой нечаянная «радость» напала от неожиданной встречи.






ЭКСПЕРИМЕНТ


Доносить, донести — докладывать, уведомлять начальство о чем, словесно или письменно.

Донощик — докащик, доводчик, подавший на кого донос, извет.

    В.Даль

На этот шаг Карцева заставили, вынудили пойти следующие обстоятельства. Новый заместитель начальника строительного управления по кадрам и быту Федор Яковлевич Гнусов начал вести кампанию по дискредитации его доброго имени.

Сначала один из приятелей рассказал: Гнусов в курилке жаловался на то, что работа у него тяжелая и неблагодарная, что ему каждый день приходится засиживаться на работе до семи-восьми часов вечера, а вот Карцев Борис Моисеевич ведет себя очень свободно, похоже на то, что работой он не загружен и пользы управлению не приносит.

Карцева это, конечно, очень удивило. Он с Гнусовым знаком шапочно, общих дел не имел никогда, да и по роду своей деятельности их пути не должны пересекаться. Гнусов в управлении появился недавно, а Борис Моисеевич, слава Богу, второй десяток лет протирает в конторе штаны. После института его как посадили в отдел снабжения, так он тут и сидит. Пережил двух начальников управления, трех начальников отдела, вот уж пятый год как сам начальник отдела. Правда, отдел сейчас называется по- новому, по-перестроечному: отдел маркетинговых исследований, ну а по жизни все так же занимается гвоздями, цементом, краской, столяркой и всем прочим, без чего не обходится ни одна стройка.

И вот вчера другой приятель Бориса Моисеевича принес новый слух: его отдел, отдел маркетинговых исследований, переходит в подчинение Гнусову. Карцева это очень обеспокоило, и он решил провести эксперимент.

Борис Моисеевич сегодня пришел на работу раньше, чем обычно, — в семь часов. Распахнув настежь дверь и открыв форточки, для того чтобы проветрить комнату, он включил питание компьютера и, дождавшись, когда тот высветил на экране монитора нортоновские панели, запустил «Доктора Web». Кто- то из сослуживцев приволок в контору вместе с игрушками кучу вирусов, которые нет-нет, да и выскакивали, как черт из коробочки, портя нервы и информацию.

Убедившись, что оперативная система компьютера свободна от вирусов, он переключился из DOS в Windows и, вызвав текстовый редактор Word, начал набирать текст.

_«Анализируя_сложившуюся_ситуацию_в_отношениях_с_Гнусовым_и_с_целью_защиты_своего_доброго_имени,_я_решил_провести_следующий_эксперимент._

_Зная_то,_что_наш_начальник_управления Петр_Степанович_Пивораков_очень_болезненно_воспринимает_слухи,_верит_им_и_принимает_по_ним_решения,_не_вдаваясь_в_подробности,_а_также_то,_что_Федор_Яковлевич Гнусов_пользуется_этой_слабостью_начальника,_я_решил_именно_на_этом_поймать_Гнусова,_показав_и_Пиворакову,_и_всем_остальным_в_нашей_конторе_кто_же_все-таки_есть_кто._

_Для_достижения_своей_цели_я_буду_распространять_о_себе_ложную_информацию._К_примеру,_после_обеда_в_курилке_я_буду_говорить,_хвастаясь,_о_том,_что_я_в_обеденный_перерыв_выпил_с_другом_или_подругой_стакан-_два_вина_или_водки,_надеясь,_что_Гнусов_донесет_об_этом_начальнику._

_Где,_в_какое_время_и_в_присутствии_каких_людей_я_об_этом_буду_говорить,_будут_знать_мой_компьютер_и_мои_друзья:_писатель_Б._Б._Хлебопеков_и_фотокорреспондент_газеты._«Наш_город»_В._И._Яковлев._Кроме_этого,_мне_придется_поставить_в_известность_еще_одного_приятеля_—_врача-терапевта_Витю_Абрамова,_так_как_мне_придется_периодически_сдавать_кровь_на_алкогольный_тест,_а_в_очереди_в_лабораторию_можно_просидеть_весь_день_и_так_и_не_попасть_с_анализами_к_врачу._

_Этот_эксперимент_я_думаю_провести_в_течение_двух_недель._Хотя_я_и_не_святоша,_но_длительное_воздержание_от_спиртных_напитков_может_плохо_повлиять_на_мои_взаимоотношения с_друзьями,_да_и_подругами._В_России_всегда_опасались_непьющих._Двух_недель,_надеюсь,_вполне_будет_достаточно_для_того,_чтобы_мои_высказывания о_выпивке_достигли_ушей_Пиворакова._

_Сегодня_вторник,_7_июля_1996_года»._

Борис Моисеевич прочитал написанный текст, расставил, где необходимо, знаки препинания, сохранил информацию в файле «Эксперт» и вывел ее на печать.

Прочитав еще раз написанное, теперь с листа, он положил его в конверт, запечатал, поставил дату и свою подпись и, дождавшись начала рабочего дня, унес его в сейф председателя профсоюзного комитета.



Петр Степанович Пивораков, бывший офицер-политработник, уволенный из армии после запрещения коммунистической партии, подался на родину и стал одним из строителей, в прямом и переносном смысле, светлого будущего. А поскольку он не привык работать, то ему пришлось очень туго. Он стал бригадиром штукатуров-маляров, поступил в строительный институт и занялся профсоюзной деятельностью. И вот уже пошел третий год, как он стал начальником нашего управления. Его положительные качества чудно переплелись с недостатками. С вышестоящими руководителями он был почтителен до безобразия, всем своим видом показывая готовность услужить, с подчиненными же он держал себя, как трамвайный хам, хотя иногда мог выступить в роли заботливого отца. И в этом у него были свои последователи. Один из таких был некто Сиволапов, начальник погрузочно- разгрузочного участка.

Борис Моисеевич поражался характеру Сиволапова, его поведению. В кабинете у Пиворакова тот держал себя подобострастно: ноги полусогнуты в коленях, спина дугой, плечи опущены, рот приоткрыт до такой степени, что, казалось, вот-вот потечет струйка слюны. У него всегда наготове был один ответ: «Да, Петр Степанович, да».

За порогом же приемной это был уже другой человек: плечи расправлены, грудь вперед, походка становилась вальяжной, а взгляд — «я тебя в упор не вижу, быдло».

Сиволапов был, если можно так выразиться, штатным доносчиком, «стукачом». Об этом все знали и поэтому в его присутствии старались говорить на нейтральные темы. Он мог прийти утром с похмелья и попросить чего-нибудь для тушения пожара в груди, а через полчаса сдать тебя начальнику, но обставив дело так, будто бы ему поневоле пришлось выпить, чтобы не быть «белой вороной». Вот поэтому и он вошел в число «подопытных кроликов».



После обеда, собравшись на крыльце конторы, мужчины дымили, вяло перебрасываясь словами. Июльская жара, казалось, растопила не только асфальт, но и мозги. Кто-то мечтал вслух о пиве, о раках, о вобле, а кто-то — о прохладе водоема. Борис Моисеевич подошел к ним.

— Вот я сейчас обедал со своим приятелем, случайно в городе встретил, лет пять не виделись, так он мне новый анекдот рассказал. Хотите послушать?

Все столпились вокруг него.

- В армии прапорщик выстраивает новобранцев и говорит:

- Седня мы с вами будем совмещать пространство и время.

Голос из строя:

- Товарищ прапорщик! Пространство и время несовместимы.

- Ну-ка ты, вумник, выйди сюда. Запомни: это у вас в МэГэУ несовместимы, а тут ты будешь копать траншею от этого дерева и до вечера.

Все дружно рассмеялись. «Расскажи, Боря, еще какой-нибудь», — раздалось несколько голосов.

- Анекдот в другой раз, а я сейчас пойду вздремну часок… на рабочем месте. Ради старых друзей на что только не пойдешь, — сокрушенно сказал Борис Моисеевич и тяжело вздохнул. — Вот пришлось грамм двести водки хватануть. — И он, похохатывая, удалился.



- Что это ты, скотина, себе позволяешь! — заорал Пивораков, лишь только Борис Моисеевич переступил порог его кабинета.

Карцев аккуратно и плотно закрыл дверь и удивленно уставился на начальника. Багровое лицо того пылало гневом и казалось продолжением его клубного пиджака, ноздри возмущенно раздувались.

- По какому праву ты так себя ведешь?! — из пасти начальника вылетела очередная порция крика. — Ты что о себе думаешь? Считаешь себя незаменимым, подлец! Запомни и заруби себе на своем поганом носу: незаменимых нет! Даже если ты специалист высокой квалификации, все равно я найду двух спецов средней руки, буду им двоим платить твою зарплату, а они за это еще и руки целовать мне будут.

Борис Моисеевич молчал, ибо знал, что Пиворакову надо дать сначала спустить пар, для того, чтобы он начал соображать и слушать других. В гневе же он слушал только самого себя и возражений не терпел ни в какой форме.

Лицо Пиворакова постепенно начало менять свой цвет от малинового до землисто-серого, и лишь нос синюшного цвета, в сеточке красных прожилок, выдавал его недавний гнев.

- Ты что, козел, молчишь? Дерьма в рот набрал, что ли? — Он, довольный, рассмеялся своей шутке.

- А о чем говорить? Я ведь не знаю причину вашего гнева. В чем я провинился? — Борис Моисеевич говорил тихим, спокойным голосом, словно боялся потревожить больного человека.

- А в том, что пьешь, как лошадь… нестроевая. Да к тому же в рабочее время.

- Я пью? Что я пью? — удивился Карцев.

- Ты мне тут целку не строй! — начал опять заводиться Пивораков. — Ты думаешь: я не знаю? Ошибаешься, я все и про всех знаю, голубчик, — его глаза победно блеснули из-за слегка затемненных очков. — И ты, подлец, ответишь за все по всей строгости. Ты ведь знаешь мой приказ: на рабочем месте спиртное не употреблять. Я уже вон сколько рабочих выгнал. А тебя я могу не только премии лишить, но и с работы выгнать. И куда ты пойдешь? Кому ты будешь нужен такой, с такой записью в трудовой? Ну! Что, пес, молчишь?! Говори. Давай соври мне что-нибудь, да поскладнее, может, и прощу. Ну, говори! — он повысил голос.

- Я, Петр Степанович, так до сих пор и не понял: в чем же моя вина? — с печалью в голосе проговорил Карцев.

- Да ты, скотина, еще вздумал надо мной издеваться, что ли? Люся! — он щелкнул тумблером внутренней связи. — Люся! Быстро ко мне вызови проф- богиню. Пусть все бросает и рысью ко мне. — Пивораков вскочил из-за стола и нервно заходил по кабинету. Лицо его вновь начало наливаться кровью. На робкий стук в дверь он рыкнул: «Войдите!»

- Алевтина! — обратился он к председателю профсоюзного комитета, — собери срочно профком. Будем увольнять этого подлеца, — он пренебрежительно махнул рукой в сторону Карцева, покорно стоявшего в стороне, у длинного ряда стульев, протянувшегося вдоль стены.

- Бориса Моисеевича?! А за что? — удивилась Алевтина Алексеевна.

- За пьянку. Он на работе уже вторую неделю пьет. Вы что думаете — я терпеть буду? — Он встал в эффектную позу: — Никогда! Я его спрашиваю, почему пьет, а этот подлец (опять кивок головы в сторону Карцева) все отрицает. А я все знаю. Вот, — он наклонился к перекидному календарю, — во вторник 200 грамм водки со старым другом, в среду две бутылки пива и сто грамм водки. В четверг — две бутылки пива. Один. Видишь ли, — обратился он опять к профсоюзному лидеру, — он меня боится и поэтому пьет один. Пивом похмеляется, сволочь этакая. Дальше… Пятница. В обед с приятелями из соседнего управления выжрали две бутылки коньяка. Вишь, красавец какой, на коньяк его потянуло. Так они еще и вечером после работы пару бутылок выпили. Не хватило им, понимаешь ли. Ну и так далее. Вот и сегодня он с утра начал пиво пить. Я понимаю, что подрядчики приехали. Признавайся, — повернулся он к Карцеву, — пил пиво сегодня?

- Пил, Петр Степанович. Безалкогольное. Подрядчики привезли в подарок. Холодненькое, только что из холодильника Бутылки потные еще были, как утренней росой покрыты. Вот я и не удержался. Выпил две бутылки. На улице такая жара…

- Ты мне тут басни не рассказывай. Я все знаю: что, где, когда и с кем ты пил! Готовь, Алевтина, профком, — он притворно вздохнул: — будем увольнять. Чтоб другим неповадно было, — в его голосе вновь послышался металл.

- Петр Степанович! А может, сначала разберемся?

- Чего тут разбираться? Будем увольнять, тем более он сам подтверждает, что пиво сегодня пил.

- А мы ведь с вами, Петр Степанович, больше чем две недели не виделись. Так с чего вы взяли, что я после обеда пьяный или выпивши бываю? Вам об этом Гнусов рассказывал, не так ли?

- Ну не только Гнусов, — он смутился. — А тебе-то какое дело до того, кто мне рассказывал? Ты за себя отвечай!

- Так я и хочу за себя ответить. Дело в том, что я знаю, кто на меня стучит. Это, в первую очередь, Сиволапов. А вот почему на меня начал наезжать Гнусов, я не знаю. Есть слухи, что он мое место присмотрел для своего зятя. Короче, его активность начала мешать моей работе, исполнению моих служебных обязанностей. Вот я и решил проверить его, как говорится, на вшивость. Я даже об этом заранее написал. Если вы позволите, Петр Степанович, то Алевтина Алексеевна сходит за тем конвертом, что я оставил в ее сейфе в прошлый вторник. А потом, с вашего позволения, продолжим разговор.

Пивораков заинтересованно осмотрел Карцева, словно пытался отыскать в нем новые для себя черты. Пока проф- богиня бегала за конвертом, он тщательно протер свои очки, по нескольку раз осматривая их на фоне окна, поудобнее устроился в кресле и в ожидании от нетерпения забарабанил пальцами по столешнице.

После того как Алевтина Алексеевна принесла конверт, он отдал распоряжение е секретарю никого в кабинет не запускать и ни с кем по телефону не соединять и вскрыл конверт.

Прочитал текст раз, другой. Задумчиво посмотрел на Карцева, на Алевтину и вновь уставился на листок бумаги. Его губы от напряжения шевелились, словно он заучивал молитву, а на широком лбу то появлялась, то исчезала продольная морщина, показывая ход мыслительного процесса.

- Да, круто. И что ты этим хочешь сказать, академик?

- Я, в принципе, больше ничего не могу добавить, кроме того, что я каждый день заносил в компьютер список сотрудников, в присутствии которых я делился своими рассказами о выпивке. Это легко проверить. После нашей беседы я вам принесу распечатку, а если желаете, могу это сделать в вашем присутствии. Кроме этого, у меня есть результаты тестов на алкоголь.

- Интересно, очень интересно. Это значит, что ты меня подставил?

- Не я и не вас. Я подставил Гнусова, вернее, он сам подставился, ибо в перечисленном вами перечне моей вины есть такая информация, которая была известна только ему одному. А почему вы поверили непроверенным данным — не мне судить.

- По твоим словам получается, что Гнусов меня подставил, и я начал тебя драть не из-за чего… Постой, постой… А пиво?

- Я же вам говорю, что оно безалкогольное. Его можно пить даже шоферам и беременным.

- Да иди ты. Такого же не бывает.

- Бывает, Петр Степанович, бывает, — вступилась за Карцева Алевтина Степановна. — Я тоже пробовала такое. И цвет, и запах, а кайфу никакого — сплошной обман.

- Надо же, а я и не знал. Надо будет попробовать. Да, Карцев, не оценил тебя я правильно… Это же что получилось: Гнусов — кукловод, а я — марионетка, кукла, которую можно дергать за все концы. Циркач, фокусник… Ладно, иди работай, а за мою горячесть прости, сто грамм и яичко за мной. И того… языком поменьше крякай. Давай, топай, а мы тут с профсоюзом еще кой-какие дела порешаем.

Этот эксперимент закончился вполне благополучно в этот раз для Бориса Моисеевича. А Гнусов незаметно исчез, как было сказано: уволился по собственному желанию… начальника.



notes


Примечания





1


Фотоплан — фотографическое изображение местности с нанесенной координатной сеткой и горизонталями.




2


Обратная геодезическая задача — метод определения координат точки измерением направления с нее на три и более геодезических пункта.




3


"Дэта” — мазь или крем от кровососущих насекомых.




4


Балок — передвижное жилище в виде вагончика на санях.




5


Байрон, Стансы к Августе, пер. Б.Пастернака.




6


Буссоль — высокоточный компас.




7


Сак (сачок) — самодельное приспособление на обруче с шестом для вычерпывания из проруби льда, мусора или рыбы.




8


Чага — гриб-трутовик на березе




9


Плашкоут — рыбоприемное судно.




10


Тонь — одна закидка, одна тяга невода.




11


Ряж (реж) — редкая, крупноячеистая сеть, связанная из толстых ниток




12


Фитиль (вятиль, вентерь, крылена) — рыболовный снаряд из сети на обручах, с сетчатыми крыльями (по В. Далю).




13


Морда (мордушка) — лозовая плетенка с двойной воронкой, с крыльями из тычинок, плетеная верша. Верша состоит из двойной воронки: наружная, с глухим хвостом, называется бочка, малая или вставная — детыш; общее их широкое отверстие — творило, узкое, во внутренней воронке — очко, лаз (по В. Далю).




14


Тычка — деревянный кол, служащий опорой при постановке сети