Рябиновые бусы
Ирина Андреева





Ирина АНДРЕЕВА







РЯБИНОВЫЕ БУСЫ



Повести и рассказы


Часть II








_Рябиновые_бусы_



Повесть





_Себе_признайся,_хочется_любить_

_И_в_тридцать_восемь—_

_В_это_бабье_лето._

_Как_в_первый_раз_

_Блаженно_ощутить,_

_Что_ты_священным_таинством_согрета,_

(А.Маркова)



_Сто_часов_счастья,_чистейшего_без_обмана…_

_Сто_часов_счастья!_

_Разве_этого_мало?_

(В.Тушнова)




Ночь на вокзале Праги. Уже во второй раз объявили посадку на «Икарус», следующий по маршруту Прага — Карловы Вары. Юрий легко перекинул через плечо ремень спортивной объемистой сумки, поспешил в салон автобуса. Все места уже были заняты, кроме его восьмого номера. На седьмом, отвернувшись к окну, сидела женщина в толстой овчинной шубе — дубленке, в огромной шапке — малахае из светлого песца. Юрий решил: «Коль соседка не интересная, а время позднее, подремлю — в салоне тепло и уютно». Предвкушая сладкий сон под гул мотора и мягкое укачивание, даже зевнул вкрадчиво. Заметив под своим сиденьем теткин чемодан, обратился к ней:

— Вы позволите, если я ваш чемодан подниму на верхнюю полку?

Дама обернулась, на Юрия взглянули совершенно юные голубые глаза. Бывают глаза — омуты, бывают глаза — колодцы, бывают глаза— озера. У попутчицы были именно глаза — озера. Округлое лицо, чуть вздернутая верхняя губа. Юным же звонким голосом с готовностью ответила:

— Пожалуйста, пожалуйста.

Юрий смотрел ошалело, в голове пронеслось: «Совсем юное создание, откуда такое одеяние?» Спросил с улыбкой:

— Вы так тепло одеты, думаете, в Карловых Варах холодно?

— Я ничего такого не думаю, просто еду оттуда, где холодно, — ее глаза светились молодым задором и лукавством.

— И где же так холодно?

— Сибирь, Красноярский край.

— Это, кажется, Дальний восток Союза?

— Это юг средней Сибири.

— Вот так. Очень интересно. По путевке?

— По путевке. А вы, наверное, тоже? Разговариваете по — русски…

— Я тоже по путевке. Русский, хотя живу на Украине, слышали такой город Припять?

— Н — нет, — будто с опаской ответила девушка.

— Это вообще — то юный город атомщиков. Может, Чернобыль слышали?

— Вы физик — атомщик?

— Нет, я журналист — фотограф, работаю в местной редакции.

— Как здорово! Надеюсь, если у вас другой санаторий, вы не оставите меня в Карловых Варах ночью, на вокзале?

— Разумеется, я не оставлю такую очаровательную девушку одну ночью на вокзале. Может быть, прежде мы познакомимся? Меня Юрием зовут.

— А я — Антонина.

— Какое редкое имя в наши дни — Антонина, Тоня значит?

— А я и сама редкое ископаемое, хотя в Сибири таких еще много… Можно подумать, у вас имя современное. По — старославянски к этому имени еще относится Георгий (он же Гоша), Егор, а я бы вас вообще Егоршей называла.

Юрий, явно любуясь девушкой, спросил:

— Почему Егоршей?

— У вас взгляд такой с хитрецой и улыбка двусмысленная.

— Ну — ка, про двусмысленную улыбку подробнее! — ерзая от нетерпения в кресле, поинтересовался Юрий.

— Двусмысленная: первый смысл — искренняя, второй — такая же хитрая, как и взгляд.

— Первый раз про себя такое слышу.

— И последний.

— Почему?

— Думаю, не каждый день удается проехаться с сибирячкой, мы ведь люди прямые, бесхитростные.

— Мда, — задумался Юрий, — а про себя подумал: «Определенно в ней что — то есть!» — А вы разве не группой летели, вас ведь должны были встретить и сопровождать?

— Наверное, должны были, но я отстала, в Красноярске была нелетная погода, потом дали дополнительный рейс. А вы, получается, тоже отстали?

— Нет, я не отстал, я вас дожидался.

— Послушайте, вы с какого года рождения?

Юрий с улыбкой ответил:

— С пятьдесят третьего, что, слишком старый?

— В том — то и дело, что не старый, хотя я вас на шесть лет моложе, может, забросим к черту все эти условности — «вы», «мы», как будто нас тут много. — Но обернувшись по сторонам, чуть приглушенней прибавила: — Вообще — то полный автобус.

— На «ты», так на «ты», я даже рад.

Его все больше очаровывала эта странная девушка, ее непосредственность. А она, будто почувствовав что — то, добавила:

— Нет, я не за панибратство, просто в Сибири народ суровый и эти условности иногда раздражают…

— Расскажите мне о Сибири, вы, ты, ну, вот, запутался…

— Ничего, лиха беда — начало. О Сибири, говоришь? А холодно у нас в Сибири. Уезжала — минус сорок три градуса было, сейчас не знаю, может, все сорок пять.

— Не представляю, что такое бывает…

— А то! Меха — то у нас не роскошь, а необходимость. При минус тридцати в носу волосинки смерзаются при вдохе, при сорока — глаза мерзнут, а если еще ниже — дышать тяжело.

— Как это глаза мерзнут?

— Вот так и мерзнут — это же слизистая оболочка — вода. Ты, что думаешь, сижу и заливаю тут тебе? Нам, сибирякам, врать — то даже как — то и непристойно…

— Нет, ничего такого подобного я не думаю, просто никогда не общался с настоящей живой сибирячкой…

— С живой! — засмеялась Тоня — А с мертвой общался?

— А с мертвой тем более, — смеялся и Юрий в ответ. Мысли о сне давно его покинули, он все более увлекался своей попутчицей, втайне мечтая, чтоб она, наконец, сняла с головы свой малахай: «Интересно, какие у сибирячки волосы?» Вслух спросил.

— Тонечка, тебе не жарко?

— Какой жарко! — не заметив подвоха, выпалила соседка, — Я с тех пор, как прилетела в Чехословакию, зябну и зябну непонятным образом. Влажность здесь, что ли, другая?

— Удивительно, минус сорок три, а здесь не более восьми… Наверное, влажность, хотя мне совсем не холодно, — он взглядом показал на свой кожаный плащ.

— Ты, наверное, привычный, у вас на Украине сейчас сколько?

— Примерно также — минус восемь — десять градусов.

— Ну, вот и разгадка… Зато у вас снегов не бывает таких, как у нас!

— Отчего же? У нас как раз выпал снег, когда я уезжал.

— Какой это снег, не смеши! Выпал и, не достигая земли, растаял? Вот у нас не снег, а именно снега. Если зимой спрыгнуть с высокой точки в сугроб (с крыши или с дерева, например), то можно уйти с головой в снег.

— Ого!

— А к весне снег становится как сахар — рафинад.

— Сладкий, что ли?

— Не сладкий, а рассыпчатый, как маленькие стеклянные шарики, он даже звенит. А в бурю образовывается наст — ледяная корка, по которой даже взрослый человек может перемещаться, не проваливаясь. А лыжи охотничьи ты когда — нибудь видел?

— Н — не знаю. Они что, какие — то особенные?

— Конечно, особенные: во — первых, они короткие, во — вторых, широкие, примерно вот такие, — она показала ладонями ширину лыж. — А очень хорошие охотничьи лыжи с тыльной стороны подбиты жестким и коротким мехом оленя — камусом. А знаешь ты, какого цвета мороз?

— Никогда не задумывался, розовый?

— Ха, розовый! Розовыми очки бывают и мечты у кисейных барышень… А мороз — он синий, голубой, вот!

— Слушай, Тоня, Антонина, а с тобой ведь интересно!

— Спасибо за комплимент.

— Я совершенно искренне.

— Слушай, а какой все — таки у тебя санаторий?

— Отель «Kolonada».

— Так не бывает! У меня тоже «Kolonada»! — просияла попутчица.

— Бывает, я же говорил, что ждал тебя…

Не заметили, как автобус пришел в пункт назначения. Было даже жаль прерывать беседу и выбираться из теплого салона.

Лишь в холле санатория перед стойкой администратора Антонина небрежным жестом стянула с головы свой малахай, встряхнула освободившейся шевелюрой густых — густых вьющихся русых волос. Юрий едва сдержал вздох восхищения, нагнувшись к ее уху, сказал едва слышно:

— У тебя замечательные волосы, с такими даже шапка лишняя.

— Приезжай в Сибирь, — в тон ему тихо ответила Тоня, — И походи зимой без шапки, а я потом поинтересуюсь твоим самочувствием…

Их номера оказались на разных этажах. Юрий проводил свою попут- чицу до двери ее номера, вежливо пожелал спокойной ночи, напоследок чуть затронул ее за руку:

— До завтра, сибирячка!

— До завтра.






***


Лежа в своем номере на кровати без сна, Юрий ловил себя на мысли, что все время глупо улыбается, вспоминая голубые глаза — озера своей новой знакомой. «Нет, черт возьми, чем — то она меня конкретно зацепила! Что это, влюбился, как мальчишка? Ладно, утро вечера мудренее, посмотрим, с чем ее кушают».

Утром Юрий поспешил в столовую, он хотел оказаться там первым, дождаться Тоню и занять место за одним столиком. Вчера он видел ее без шапки, сегодня его разбирало любопытство: как она выглядит без верхней одежды. Сибирячка представлялась ему с крупными крепкими формами. Он безразлично провожал взглядом роскошных дам с макияжем и прическами, и не сразу уловил, как из— за угла появилась Антонина. Он узнал ее по вчерашнему шарфику цвета ее глаз. Она куталась в него обнаженными по локоть руками. Его представления о ней не совпадали с реальностью. Девушка была высокая, довольно хрупкая, с тонкой талией и маленькой грудью. Поравнявшись, она чуть смутилась:

— Доброе утро.

— Очень доброе. Сядем вместе?

— Сядем.

За столом Антонина почему — то смущалась и робела: куда девалась ее вчерашняя смелость и непосредственность. Юрий глядел на нее украдкой, видя с каким трудом, проглатывает она кусочки еды. Уловив его взгляд, она совсем стушевалась и встала из — за стола.

— Я пойду, совсем есть не хочется. В десять сказали собраться в первом зале — салоне, ты придешь?

— Конечно, приду. Тонюшка, что с тобой, ты не заболела? — почему— то перешел он на уменьшительно — ласкательное имя.

— Нет, все в порядке. До встречи.

— До встречи, — глядел он на нее в недоумении.

Она скрылась за углом столовой, а он мучительно соображал: «Чем я ее вчера обидел? Может, слово какое неосторожное вылетело? Она, оказывается, совсем еще девочка. Сколько ей лет, ах, да вчера она сказала, что на шесть лет моложе меня, значит двадцать три. Загадочная же ты сибирячка!».

Собравшиеся в зале — салоне туристы шумно переговаривались, тусовались кучками. Юрий опять не мог найти взглядом свою попутчицу. Она сама подошла к нему.

— Кого высматриваешь?

— Ах, Тонечка, да ты право заболела?

Она теперь была в сером глухом свитере и синих джинсах.

— С чего ты взял?

— Ты сегодня какая — то вся не такая. Что нибудь случилось?

— Ничего не случилось, просто мне как — то неуютно здесь, все такие расфуфыренные, такое впечатление, что приехали сюда снимать друг друга: женщины — охотницы, а мужчины — ловцы.

Юрий смотрел обескуражено (опять сибирячка загадывала загадки). Вместо ответа на ее рассуждения, спросил:

— Тонечка, как ты спала?

— В каком смысле? — спросила, все еще не оставляя холодного тона.

— Ну, в прямом, как устроилась, выспалась ли?

— Кой черт выспалась. Я замерзла! В номере нет отопления. Моя кровать у окна. Утром стала заправлять ее, а по подоконнику носятся какие — то серебристые динозаврики.

— Какие такие динозаврики?

— Ну, такие маленькие, юркие насекомые. Соседка по номеру сказала, что это от сырости.

Вскоре началось собрание. Туристов распределили по группам, познакомили с руководителем группы. Потом фотографировались на крыльце санатория. Антонина была по — прежнему холодна и безучастна ко всем этим мероприятиям. Юрий, наклонившись к ней, тихонько спросил:

— Тонечка, что все — таки происходит, тебе не интересно?

— Пока нет. Скорей бы начались экскурсии. Повезли бы на горящие угли, я бы хоть там согрелась.

Он опять смотрел в недоумении:

— О каких ты углях говоришь?

— Ну, экскурсия у них какая — то есть — танец на углях.

— Ты, к сожалению ошиблась. Это в Болгарии, а мы в Чехословакии.

— А жаль, я бы сама на эти угли легла.

Руководитель группы объявила, что сегодня все свободны:

— Отдыхайте, знакомьтесь с санаторием, городом. Убедительная просьба не ходить по одному. Завтра с утра первичный прием к лечащим врачам, назначение процедур, первая экскурсия после обеда.

— Тонечка, ты слышала: «По одному не ходить!» Так пойдем в город вместе. Погуляем по набережной, я фотоаппарат захвачу.

Она обрадовалась:

— Пойдем куда угодно из этого склепа. Задача номер один: я должна купить себе какую — то легкую верхнюю одежду, иначе меня заберут в местную психушку.

— Вот это лишнее, это цивилизованная страна, надевай, что тебе нравится.

Навьючив на себя всевозможные кофточки, которые имелись у нее в чемодане, Антонина вышла на крыльцо отеля, где ее уже поджидал Юрий.

Вчера по приезду они не могли оценить всей прелести места, где поселились. Этот четырехзвездочный отель находился на набережной реки в самом центре курортной зоны Карловых Вар. Своим названием он был обязан знаменитой Млинской колоннаде — сооружению второй половины девятнадцатого века, которая находилась напротив.

Быстро нашли нужный магазинчик. Юрий пытался помочь своей спутнице в выборе, но она буквально выставила его за дверь:

— Выйди, пожалуйста, я справлюсь сама.

— Но отчего?

— Я просто стесняюсь, неужели не понятно?

Юрий покорно вышел и стал ожидать ее у входа. Выбежала Антонина довольно скоро. В руках у нее был пакет, а сама она предстала перед ним в совершенно новом облике. На ней было легкое короткое демисезонное пальтишко, на голове тонкий шерстяной палантин, концы которого небрежно отброшены за спину.

— У тебя хороший вкус.

— Вы думали, мы там у себя только за медведями с рогатинами умеем гоняться?

— А почему вдруг опять «вы»?

— Я имею в виду, этих чехов, кое — как объяснилась с ними. «Дзевушка, дзевушка» — передразнила она местных жителей.

Антонина, завороженная видами города, оставшись вдвоем с Юрием, постепенно оттаивала, становясь живой и непосредственной, как вчера.

Им хотелось узнать друг о друге все: о детстве, юности, годах учебы, месте работы.

— Интересно, какая у сибирячки фамилия?

— Крайслер.

— Ты немка?

— Ну, да. Только не понятно, как мои предки появились в Сибири.

— Это очень просто — Великая Отечественная война, депортация русскоязычных немцев с Поволжья.

— Нет, нет, это я знаю точно. В Сибири родились не только мои родители, но и деды — прадеды. У меня три версии: первая — великое переселение народов с целью освоения новых земель. Вторая: ссылка за нрав непокорный. И, наконец, третья: мои предки могли участвовать в строительстве старого сибирского тракта по велению Екатерины Второй. Мне больше всего нравится вторая версия.

— Значит, ты непокорная?

— Гордая. А твоя фамилия?

— А я Николаев.

— Да ладно?! Юрий Николаев, телеведущий, твой родственник?

— Нет, мы полные однофамильцы. Мой родной город Николаев. Николаев из города Николаева…

— Как здорово! Это город корабелов?

— Да, ты знаешь о нем? — обрадовался Юрий.

— Знаю.

— А ты из самого Красноярска?

— А я… Ты смеяться будешь!

— Ну отчего же?

— Я вообще — то деревенская.

— Что в этом смешного?

— Название деревни смешное — Кочки.

Он улыбнулся. Она прибавила глаза:

— Ну вот, что я говорила? Ты уже смеешься!

— Да нет же, просто чудно. Отчего такое название?

— Не знаю, в Сибири на самом деле много низменных болотистых мест, а на болотах кочки, вот оттого, наверное и название — Кочки. Зато у вас комаров, таких, как у нас, в помине не бывает!

— Ты даже про комаров говоришь с гордостью.

— Да, да! Есть такой сибирский писатель Валерий Поваляев, я, когда читала его рассказ, умерла со смеху. Один мужик — охотник и рыбак до того любил сочинять! Рассказывал такую байку: соперничали два председателя колхоза, кто быстрее план по хлебозаготовкам выполнит. Один другого явно опережал. Отстающий решил ему насолить. Наловил несколько комаров, положил их на дорогу жалами кверху, колонна с зерном пошла на элеватор, на жала напоролась, налетели остальные комары и так обработали автомобильные колеса, что и камеры и шины надо было менять. Председатель бегал, орал, но время упустил…

— А говоришь, сибиряки не врут.

— Да это и не вранье вовсе — это такая форма юмора, понимать надо!

— Извини, не понял. А где ты работаешь?

— Секретарем в леспромхозе.

— Училась где?

— Так взяли, после десятилетки. Теперь вот поступила на заочное отделение Красноярского государственного института, на отделение «дело-производство и кадровое дело».

— На повышение метишь?

— Хочу инспектором отдела кадров стать.

— Серьезная работа.

— А я не ветреная.

— Кто бы сомневался.

Они не заметили, как наступило время обеда. Юрий спохватился, вспомнив, что утром она практически ничего не поела.

— Слушай, давай не пойдем в санаторий, а пообедаем где — нибудь в кафешке?

— Я согласна.

За столом она вдруг открыто спросила:

— Юра, ты женат?

Он не смог соврать этим глазам — озерам и сразу признался, что женат уже во второй раз.

Его соседка сразу как — то сникла, изменилась в лице, следила взглядом за его руками. Он несколько раз невольно оглядел свои руки:

— У меня что, руки грязные?

— Нет, нет, я просто задумалась на минутку.

После обеда вновь гуляли по набережной. Незаметно спустились вдоль парапета в низкое место. Там был небольшой мостик, ведущий в верхнюю часть города. Антонина поднялась по ступенькам первой, обернулась назад. Он в это время поравнялся с ней. В ее взгляде было столько призывной нежности, что он вдруг нагнулся и поцеловал свою спутницу. В ее глазах появилась тоска. Движимый новым порывом, он вдруг признался:

— Тонюшка, я люблю тебя. Ты мне, наверное, не веришь?

— Нет, не верю — она вдруг заспешила: — Пойдем в гостиницу.

— Но что с тобой, тебе не понравилось? Извини, я больше не буду. — Он досадовал на себя за то, что поспешил.

До санатория они почти бежали, вернее, торопилась она, он старался не сбиться с шага. Подошли к отелю, Юрий умерил шаг, спросил:

— Который балкон твой?

— Кажется, вот тот на третьем этаже, вон, видишь, ветка дерева к нему склонена.

— Хорошо, я буду петь тебе под ним серенады.

— Боюсь, что не смогу выползти на него, чтоб послушать их.

— Почему?

— Все потому. В гостинице промозглый холод и сырость, я там из — под одеяла не высовываюсь.

— Послушай, Тонечка, я, кажется, все испортил. Ты больше не хочешь встречаться со мной?

— Я отвечу завтра.

В холле Юрия и Антонину окликнули русские туристы, сообщили о том, что сегодня в ресторане санатория будет устроен вечер знакомств. Поступило предложение откупить отдельную кабинку для их группы.

— Ты пойдешь? — спросил Юрий.

— Пойду, конечно.

— Тогда я зайду за тобой.

— Не нужно, я с соседкой по номеру приду.

Оставшись один, Юрий думал о новой знакомой. Было в ней что — то диковатое, колючее. И имя старинное, как она вчера сказала: «Я сама ископаемое», утром в столовой замкнутая и скованная, в зале — салоне чуть ли не злая. Один на один — открытая и непосредственная. Провинциалка, но в этом есть особенная прелесть: она настоящая, без фарса и наносного кокетства. Серебристых динозавриков на подоконнике увидела. Идея: мысленно про себя буду называть ее Динозавриком.






***


В заказанной кабине ресторана собралась почти уже вся группа. Юрий с оживлением поглядывал на вход, поджидая свою новую знакомую у барной стойки. Вот в свете лучей светомузыки появилась элегантная девушка в темно — сиреневом прилегающем платье классического кроя, в перламутровых туфлях на высоких каблуках. Безупречно уложенные волосы, гордая посадка головы, на шее нитка жемчуга в тон к туфлям. Она остановилась, оценивающим взглядом проанализировала обстановку, и решительно направилась прямо к нему. Юрий успел подумать:

«Кажется, в нашей группе такая не числится. Ба, да это же мой Динозаврик! Но, нет, такую Динозавриком не назовешь!» Поравнявшись с ним, Антонина небрежно кинула:

— Привет. Я не опоздала?

— Н — нет. Слушай, тебя не узнать, такая шикарная дама!

— Где все? — она не удостоила его ответом на комплимент.

— Идем, я там места занял.

Весь вечер он не cводил с нее восторженных глаз, восхищаясь все более и более. Изысканные манеры, непринужденные жесты. Она элегантно держала в правой руке фужер, изредка потягивая из него рубиновое вино. На ее скулах появился чуть заметный смуглый румянец, делая ее образ еще загадочнее. Женщины закурили длинные дамские сигареты, предложили и ей. Она не отказалась, очень эффектно прикурила от предложенной зажигалки мужчиной напротив нее. Небрежно откинувшись на спинку стула, медленно выпускала дым уголком рта в сторону. Затем воткнула сигарету в пепельницу, снова выпила вина.

Женщины в подробностях обсуждали гостиничного парикмахера, что причесывал их сегодня. Мол, завзятый аферист и мот, женский сердцеед и угодник. По их словам получалось, что каждой из них он сегодня чуть ли не назначил свидание. Каждую осыпал комплиментами, причем их формулировка сходилась в точности. Антонина смеялась вместе со всеми, но сама сдержанно молчала.

Раздались звуки медленного танца. Вдруг в их кабинку ворвался тот самый парикмахер. Элегантно и темпераментно поклонившись, он пригласил на танец Антонину. Она почти не взглянула на него, лишь слегка повернула голову в его сторону и небрежно кинула:

— Я не танцую.

Кавалер пулей вылетел из кабинки. Женщины смеялись: «Легок на помине! Однако самую молоденькую выбрал».

— Эх, Тонечка, а я бы пошла с ним, — томно вздохнула дама бальзаковского возраста. — А чего мне терять?

Вскоре кабинка опустела, все вышли танцевать. Юрий и Антонина остались вдвоем.

— Ты, правда, не танцуешь?

— Отчего же, очень даже танцую. Но должна же я была сказать, что не танцую с аферистами.

— Тогда следующий танец за мной?

— Хорошо.

— Весь вечер наблюдаю за тобой, ты, оказывается, такая разная. Только за сегодняшний день я увидел тебя в четырех состояниях. И в каждом ты по — своему хороша.

Она молчала, смотрела на него своими глазами — озерами (с искусно наложенным макияжем), потягивая вино. Вернулись танцующие пары, но почти тут же медленная музыка зазвучала вновь. Юрий встал и жестом пригласил Антонину на танец. В свете лучей прожекторов она была еще прекраснее, обворожительнее. Юрий ловил себя на мысли, что уже почти питает к ней страсть. Он осыпал ее комплиментами:

— Знаешь ли ты, что на сегодняшнем вечере ты — самое очаровательное создание? Как я счастлив, что повстречал тебя первый, сейчас бы облизывался как кот из какого нибудь угла, гадая: «Кто эта прекрасная незнакомка?»

— Послушай, Егорий, перестань обольщать меня. Свою дозу обольщения я получила еще вчера в автобусе. Завтра, как и обещала, я дам тебе ответ. А на сегодняшний вечер мы просто хорошие приятели. Ну, не плохо, конечно, если ты будешь весь вечер оберегать меня от всяческих аферистов. Тут ведь не один парикмахер. Вон, посмотри: около него еще один тип вертится. Это его друг, он назвался цыганом сегодня, когда я делала укладку.

— Я заметил его. Но вот ты, вроде как, внешне невозмутима и не смотришь в их сторону, но все замечаешь.

— Женщины обладают так называемым боковым зрением. Вот сейчас я гляжу на тебя, так?

— Так, чему я несказанно рад.

— Да, но при этом в мое поле зрения попадает и то, что слева, и то, что справа.

— М — да, я это учту в общении с женщинами. Слушай, а где ты курить научилась?

— Молчи, иначе ты из приятеля превратишься в моих глазах в предателя. Не курю я и никогда не пробовала.

— Как? — Юрий даже замедлил темп танца.

— Говорят тебе: не умею! Я так боялась закашлять, что постаралась поскорее воткнуть ее в пепельницу.

— Слушай, тогда я решительно ничего не понимаю в этом мире! Это не возможно, чтобы, ни разу ранее не курив, не захлебнуться дымом.

— Все очень просто, Ватсон, я же не вдыхала дым в легкие, а держала его за щекой.

— Ха — ха — ха! За щекой! Но в таком случае зачем тебе это надо, могла бы просто отказаться?

— Нет, уж! Сибиряки не сдаются — мне проще уехать отсюда, чем быть в глазах всей этой публики белой вороной! Иду ва — банк — я современная женщина! Достаточно того, что сегодня в столовой чуть не подавилась: кусок в горло не лезет от всех этих изысканных манер. Только всё фальшь кругом, наносное, ненастоящее. Помнишь у Сергея Есенина: «Если тронуть страсти в человеке, то, конечно, правды не найдешь».

Теперь молчал он, только откровенно любовался ею. Вдыхал легкий аромат ее духов, слегка касаясь ее волос. Отчетливо осознавая, что он хочет обладать ею: целовать эти губы, перебирать эти волосы, ласкать эту нежную кожу на шее, и ниже, там где глубокий вырез на груди… Это становилось наваждением. Музыка закончилась. Юрий в душе вздохнул почти облегченно.

Вечер пролетел молниеносно. Юрий пошел проводить Антонину до дверей ее номера. В узком коридоре свет был приглушен до минимума. Антонина прижалась лопатками к дверям:

— Ну что же, до завтра?

Он, упершись ладонями в дверь, кольцом рук загородил ей путь, приблизился в надежде поцеловать. Она предупредительно выставила перед собой локти:

— Эй, Егорий, не забывайся: мы с тобой лишь приятели. Я обещала дать ответ завтра.

— Но завтра уже наступило, ведь уже половина первого…

— Не дерзи! И, вообще, кто тебе нашептал, что ответ будет положительный?

Он сдался, вздохнул:

— Доброй ночи.

— Приятного сна.






***


В эту ночь Юрия опять преследовала бессонница. На этот раз он чувствовал, что зверь подкрался «махровый» — до рассвета. Ели еще вчера он просто был заинтригован, то сегодня чувства и мысли теснились разноречивые. Он много думал о своей жизни.

Первый его брак был скоропалительный, сразу после армии, можно сказать, наголодавшись без женского пола, он женился на однокурснице. Была ярко вспыхнувшая страсть, которая впрочем, очень скоро остыла. Начались взаимные упреки и оскорбления. Расстались.

Во второй брак он вступил уже более осознанно — это был результат служебного романа. Его тогда еще подруга Анна забеременела, и, когда объявила ему об этом, он не смог предать ее. Поженились. Родилась дочь Юлька. После ее рождения их отношения как — то охладели. Жена больше внимания оказывала дочке. В материальном плане семью тащить приходилось ему одному. Часто стали возникать ссоры на бытовой почве.

Потом вроде все пришло в норму, жена вышла на работу, только теперь они работали на разных предприятиях. Он, Юрий оставался в своей редакции, Аня занялась педагогической деятельностью.

Но та трещина, наметившаяся в их супружеских взаимоотношениях, не хотела срастаться. Нужен был цемент, который бы прочно замонолитил эту брешь. Этот «цемент» в семейной жизни — взаимная любовь, привязанность, которая сможет преодолеть все преграды. А есть ли она у них? Юрий все больше для себя приходил к выводу, что Анна — не его женщина.

Собственно, эту путевку в Чехословакию он взял специально, чтоб разобраться в своих чувствах, решить, как строить свою жизнь дальше. Правда, отправляясь сюда, он и в мыслях не держал, что заведет здесь серьезный роман, что встретит, наконец, ту, о которой мечтал всю жизнь.

Но он, кажется, действительно встретил ее, единственную и неповторимую. Она не так проста, как показалась вначале. И совсем не глупая. Она просто очаровательная. Отвлекшись этой мыслью, Юрий опять глупо улыбался. Вспомнилось, как часа два назад она потягивала сигарету с видом завсегдатая.

Но что он сможет дать ей? Что она ответит ему завтра? Как изменилось выражение ее лица днем, когда он признался ей, что женат. В ее глазах промелькнуло и разочарование, и недоверие, и испуг одновременно. О чем думает теперь она, если, конечно, не спит, так же как и я? А если она завтра откажет ему? Нет, это невозможно!

А там, в кафе на набережной, почему она так внимательно рассматривала мои руки? Он вдруг рывком подскочил с кровати, щелкнув выключателем, вошел в ванную комнату. Когда глаза привыкли к яркому свету, стал внимательно рассматривать кисти своих рук. Что — то не так? Черт возьми, кажется, у меня окончательно «съехала крыша»! Надо взять себя в руки и постараться заснуть. Вернулся в комнату и долго еще ворочался, подминая под себя простыни и несколько раз в сердцах заново взбивая по- душку.






***


Юрий явно не выспался, но постояв под холодным душем, вполне пришел в себя. В довольно бодром настроении пришел в столовую. Тоня уже сидела за их столиком. Вид у нее, как и на вчерашнем вечере, был невозмутимый. Наскоро сбросав себе на поднос завтрак, он поспешил к ней за столик.

— Доброе утро, Тонечка.

— Доброе, — улыбнулась одними глазами.

Эта лучистая улыбка взбодрила его необыкновенно. Он тоже сиял глазами.

— Как настроение?

— Отлично!

— Я надеюсь на положительный ответ.

— Ответ после процедур.

— Но после процедур все собираются на первую экскурсию.

— Что для тебя важнее?

— Не понял?

— Ну, что для тебя важнее: экскурсия или наш разговор?

— Разумеется, второе.

— Тогда идем на набережную, в наше кафе?

Он с готовностью подтвердил:

— Идем!

Из санатория они смогли выйти во втором часу дня. В кафе он специально выбрал укромный столик под сенью пальмы. Выжидающе смотрел на свою спутницу. Она глядела на него очень серьезно: глаза— озера приобрели стальной оттенок. Начала трудно с расстановкой:

— Юра, скажи честно: что я для тебя?

— Я вчера сказал тебе, что люблю тебя, но ты не веришь.

— Но ведь ты женат.

— Увы. Но разве женатый человек застрахован от вспыхнувшего чувства?

— Я решила, что буду с тобой, но только при одном условии: интима между нами не будет. Поцелуи не считаются. Если тебя интересуют более близкие отношения, не теряй на меня времени.

— Я согласен.

— Ты хорошо подумал? Свой ответ можешь дать завтра.

— Я согласен!

— И второе: я не собираюсь вторгаться в твою семью, тем более у тебя ребенок.

Он молчал. Она продолжила:

— Не скрою, что ты мне понравился, не могу отказаться от соблазна встречаться с тобой, иначе мне проще уехать.

— Тоня, у тебя уже кто — нибудь был? — в тон ей очень серьезно спросил Юрий.

— В смысле? Я не синий чулок! Были, конечно: с Колькой Ивановым на берегу Енисея целовалась, Толик Сохатый прохода не дает…

— Я не в этом смысле. Мне кажется, тебя кто — то очень обидел или предал, словом обожглась ты сильно…

— Ладно, скажу как есть: я была замужем, но это абсолютно не меняет дела.

— Он предал тебя?

Она промолчала, только не отвела прямого взгляда.

— Он тебя бил?

Ее глаза вдруг налились слезами, а выражение лица сделалось беспомощным. Он взял ее за руку:

— Я все понял. Не будем больше об этом. Обещаю, я не причиню тебе вреда.






***


Каждая их встреча стала ярким запоминающимся событием. Они постоянно сбегали с экскурсий, лишь только бы побыть вдвоем. Забыв на время, что приехали в эту страну, как туристы, наслаждались только общением друг с другом. Он, профессиональный фотограф, снимал ее с упоением на фоне города, набережной, на ступенях гостиницы. Отснято было уже несколько пленок.

Подолгу гуляли на набережной, о многом рассказывали друг другу, глядя на неспешные воды реки с теплым названием Тепла.

Как — то он спросил:

— Тоня, меня все мучит вопрос, если он тебе не понравится, можешь не отвечать. Как тебе вообще досталась эта путевка? Молоденькая девочка из заснеженной Сибири и этот курорт мирового значения…

— Очень просто. Путевка была горящая. Мне ее дядя из Красноярска предложил. Ему когда — то очень помогли мои родители. Он — мамин брат, но с моим отцом они очень дружны. Кто он ему получается? Кажется, де- верь. Ну, так вот, дядя Гриша с третьего курса института ушел на фронт. А вернулся — идти некуда. Родители в войну умерли, дом их сгорел. Мой отец приютил его, мало того, настоял, чтоб он восстановился в институт и продолжил учебу. Потом тянул его, как мог — продукты посылал, одежонку. Дядя Гриша теперь профессор, доктор наук Красноярского НИИ животноводства, но родителей моих не забывает, благодарит, как может. Часто навещает нас в Кочках. Родители ему, конечно, тоже возами всего накладывают с собой: мясо там, овощи.

Это он настоял, чтоб я учиться поступила. Когда на сессию уезжаю, у него живу. По путевке этой он должен был ехать, но у них там наметилась выездная научно — практическая конференция. Он до нас приехал, собирайся, мол, племянница, я все устрою. Родители сначала перепугались: «В такую даль чадо отпускать!». А я — то рада была, с дядькой перемигнулись и — дело в шляпе. Он мне потом всякие ЦУ давал.

— Значит, за встречу с тобой я обязан твоему дяде?

— Выходит, что так. А как я — то ему благодарна!

Однажды долго и весело гадали, у парапета набережной, что в такую пору года (середина декабря) ищут в воде водолазы? Водолазов было двое, один погрузился в прибрежных водах реки, другой страховал его на веревке. Каждый предлагал свою версию. Так и не дождавшись результата, ушли, унося в памяти этот странный эпизод.

Укрывшись в вечерних сумерках где — нибудь в укромном месте, он целовал ее до одури, чувствуя, как нестерпимо бунтует его мужская плоть: он хотел ее каждой своей клеточкой, но сибирячка очень ловко и вовремя укрощала его страсть.

Не единожды он предлагал ей:

— Одно твое слово, и я уйду из семьи!

Она смотрела на него в такие минуты глазами, полными грусти:

— Нет, Юра, на чужом несчастье своего счастья не построишь, не нами придумано… А то, что между нами все вот так, а не иначе, ты поймешь вскоре: так лучше. Знаешь, можно все разрушить в один миг: уйдет та прелесть взаимоотношений, я для тебя стану очередной «прочитанной книгой», только и всего…

В такие минуты ему казалось, что она старше его, ведь она говорила правильные вещи. Женщин у него всегда было много, разных, но всякая страсть проходила быстро, после практически не оставляя в памяти даже образ той, кем обладал.

Они больше ни разу не произносили слов любви и клятв помнить вечно. Все это без слов говорили глаза, губы, руки.

— Знаешь, я вот думала, если бы меня много лет спустя спросили: «Где ты хочешь побывать», я бы ответила, что для меня нет милее Карловых Вар.

— А почему?

— Так, нравится… — уклончиво ответила Антонина.

— Ты права. Великий Гете побывал здесь тринадцать раз и сказал: «На свете существует только три места, где я хотел бы жить — Веймар, Рим и Карловы Вары». Я бы тоже хотел вновь побывать здесь, и в первую очередь знаешь, почему?

— Почему?

— Я хотел бы вновь побродить по тем местам, где мы с тобой были вместе, где мы познакомились…

Антонина промолчала, ведь он угадал и ее мысли. Задумчиво глядя на воду, она произнесла:

— Говорят, нужно бросить на дно водоема монетку, чтобы вновь возвратиться в то же место.

— Это идея, давай бросим вместе, — Юрий порылся в кармане плаща, отыскал там несколько монет, разделив поровну, всыпал в ее ладонь. — Давай, вместе — три, четыре!

И монетки описав дугу, упали в Теплу, оставив на поверхности небольшие круги. Волны сомкнулись.

— Если бы в жизни было все так просто, — вздохнула Антонина.

— Слышишь, Антошка, не грусти, у нас с тобой еще много времени впереди.

— Как ты сказал: Антошка?

— Угу. Ты ведь называла меня Егоршей…

Она вдруг порывисто прижалась к его груди, обняла крепко.

— Тонюшка, ну что с тобой?

— Ничего. Давай помолчим…






***


Настало время прощания. Антонина уезжала первой. На шесть часов утра у нее был взят билет на «Икарус» Карловы Вары — Прага. Она попросила его не провожать ее.

— Не люблю прощаться, мы так и так не найдем нужных слов, а потом будем каяться в этом.

Этот последний вечер они просидели в затемненном холле гостиницы до глубокой ночи. Говорили мало. Казалось, что каждое оброненное слово сдавливает горло, теснит грудь, не давая свободно дышать. Он, как всегда, проводил ее до дверей комнаты.

Ее соседка уже уехала, и в эту ночь она оставалась одна. Не успела принять душ, как в дверь постучали. У нее бешено заколотилось сердце: «Не выдержал, пришел! Быть или не быть? Если открою — быть, а если нет?» Она стояла, прижавшись спиной к двери. В дверь снова постучали и тревожный чужой голос приглушенно спросил: «Девчата, вы дома, пожалуйста, откройте!» Переведя дух, Антонина спросила:

— Кто там?

— Тоня, открой, пожалуйста, это я, Саша Чижов.

Антонина узнала — это был мужчина средних лет из их группы, тоже сибиряк из Кемерово.

— Саша, что случилось?

— Тоня, открой, мне нужна твоя помощь! — в голосе его звучала откровенная тревога и волнение.

Антонина очень хорошо относилась к земляку и бесстрашно открыла двери. Он отступил на шаг назад, спросил:

— Тонечка, можно войти?

Она отошла от двери, впуская его. Но он, лишь только ступил на порог, и, увидев, что она совсем одна в номере, тут же спасовал:

— Так ты одна? Тогда я пошел, извини.

— Что случилось, Александр, кого вы потеряли?

— Я, — он все же для страховки прикрыл дверь, подперев спиной, — Знаешь, я влип в отвратительную историю.

— Так рассказывайте, чем я могу помочь?

— Тонечка, ты еще молоденькая, но все же понять сможешь… Помнишь ту женщину, ну, с которой я встречался?

— Конечно, все у всех на виду.

— Так вот, завтра она уезжает, а сейчас выяснилось, что у нее пропали деньги и норковая шапка. В гостинице полиция, подозревают меня. Но я не брал, гадом последним буду, я на такую низость не способен! Мне нужно уйти, кажется, я знаю, где собака зарыта. Но если меня сейчас возьмут, настоящий преступник успеет замести следы и улики. Помоги мне, землячка, пожалуйста, век не забуду!

— Охотно верю, Александр, но чем я могу помочь, хотя, хотите, я схожу за Юрием и мы что — нибудь придумаем вместе.

— Поздно, Тонечка, нельзя терять ни минуты, мне нужно уйти!

— Но как?!

— Через балкон, ты позволишь?

— Но это опасно!

— Все получится, Тоня, — он уже решительно направился к дверям балкона. Антонина двинулась было следом, но тут же опомнилась и закрыла входную дверь ключом на два оборота. В комнату ворвался ветер, отбросив легкий тюль на ее кровать. Она выскочила на балкон, но земляка там уже не было. Тогда она прикрыла дверь балкона, и, выключив свет, тихо передвигалась по комнате, чутко прислушиваясь к звукам в коридоре. Все оставалось тихо. Так и не приняв душ, легла в кровать, взбудораженное сознание не давало заснуть. Нет, она ни капли не сомневалась в правильности своего поступка относительно земляка — не способен он на подлость, на низость!

Несколько раз по коридору прозвучали торопливые шаги не одной пары ног, она вставала с кровати, прислушивалась у дверей, мысленно желая земляку удачи. Примерно через час в дверь вновь постучали. Прежде чем откликнуться, она закрыла балконную дверь на шпингалет, на случай, если будут искать Александра, чтоб не было подозрений, что он здесь был. Подошла к двери:

— Кто там?

— Откройте, это Ида Эдуардовна, — обратился женский голос.

Антонина открыла дверь, кутаясь в халатик. В коридоре стояли администратор, люди в форме и руководитель группы Ида Эдуардовна.

— Тонечка, ты не спишь? Ты одна?

— Да, я уезжаю утром.

— Тонечка, произошла неприятность, нужны понятые, для составления протокола, никого не можем допроситься.

У Антонины все похолодело в груди: «Наверное, взяли Александра. Какая сумасшедшая ночь, почему все это мне?»

Ее пригласили пройти на первый этаж. Потом выяснилось, что украденную шапку и деньги нашли упрятанными под мойкой в парикмахерской. По горячим следам взяли парикмахера и его друга цыгана. В парикмахерской, кроме задержанных, пострадавшей и полиции, находился и Александр Чижов. Он взглянул на свою землячку просиявшими благодарными глазами, и она поняла, что не ошиблась в нем. Его, так же как и ее, привлекли в качестве понятого. Как он ей потом объяснил в коридоре, это он, уйдя через ее балкон, смог выследить преступников и навести полицию на нужный след…






***


Утро отъезда было темное, промозглое. Антонину опять колотил озноб от пережитых ночных треволнений, от расставания с Юрием.

В «Икарусе» ей досталось место рядом с женщиной бальзаковского возраста, той, что в первый вечер иронизировала по поводу парикмахера. Женщина села у окна. Они успели переброситься несколькими фразами по поводу ночного инцидента. И хотя Антонине известно было многим больше, ей не хотелось разговаривать. Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, ожидая отправки автобуса. Женщина долго ерзала в кресле, затем уставилась в затянувшееся изморозью окно.

— Послушай, Тонечка, там какой — то мужчина, постой, это же Юрий! Разве вы не простились?

Антонина напряглась всем телом, выпрямилась корпусом на сиденье и замерла.

— Ну, да, это Юрий, он же плачет. Выйди к нему.

— Не хочу…

— Что значит, не хочу? А ну — ка, выйди немедленно!

Антонина пробиралась к выходу, когда соседка крикнула ей вслед:

— Не беспокойся, автобус не уйдет без тебя, я проконтролирую.

— Юра, ну зачем ты пришел, мы же вчера обо всем договорились? — в ее голосе слышалось раздражение и растерянность. — Не заставляй меня быть слабой.

Слезы застилали его лицо, он не пытался утирать их:

— Я не смог. Утром меня позвал твой голос. Ты будешь писать мне? –

— Буду, мы же вчера обо всем договорились, обменялись адресами, твой адрес: г. Чернобыль, редакция. Мой адрес: д. Кочки, Красноярского края. Фамилию ты знаешь.

— Я ее никогда не забуду.

— Ну вот, видишь, я же говорила, мы собираем какие — то глупости, не нужные при расставании.

На прощание она не сказала: «Прощай», сказала: «До свидания».

В автобусе зарылась носом в свой голубой шарфик, мечтая только об одном: чтоб попутчица не расспрашивала ни о чем. Та явно почувствовала ее настроение, сказала только строго:

— Я уже много прожила на своем веку, запомни: мужчины редко плачут…






***


В канун Нового года Антонине пришла посылка. В нее была вложена коробка конфет «Птичье молоко», книга «Город Николаев», маленькая бутылочка ликера «Бехеровка», остальное пространство было заполнено россыпью грецких орехов. Орехи были свежайшие, крупные, ароматные с тонкой скорлупкой, которую можно было открыть пальцами. Таких орехов Антонина не встретит больше никогда за всю жизнь. Письма от Юрия приходили с завидной регулярностью — увесистые, наполненные фотографиями ее, Антонины, с видами города Карловы Вары. Она с любовью узнавала те места, где они были вдвоем, либо с группой на экскурсиях. Вот удивительное сооружение девятнадцатого века «Мельничная колоннада», протяженностью 132 метра, состоящая из 124–х коринфских колонн. А вот «Замок в Карлсбаде» и «Плачущий фонтан» на его площади. А на этой фотографии они с группой на «Садовом источнике». Антонина вспомнила, что здесь на источнике она окончательно отогрела свои косточки, так как температура его больше сорока семи градусов. А вот набережная реки Теплы. На следующем фото она опять в группе — смешная, потому что слегка пьяная от дегустации крепкого ликера «Бехеровка» в подвалах завода.

Юрий писал:_«Я_развесил_твои_фотографии_по_всей_своей_лаборатории._Твои_глаза_повсюду_со_мной._Я_перечитываю_твои_письма_и_запоминаю_наизусть._Я_вспоминаю_и_мысленно_перебираю_твои_волосы,_вдыхаю_аромат_твоих_духов._Повторяю_твое_простое_имя_—_Антонина,_Тоня,_Тонечка,_снова_и_снова._Все_напоминает_о_тебе»._Она тоже очень хорошо запомнила его лицо: глаза с легкой смешинкой, тонкие губы, ямочку на подбородке, мягкие волосы, руки, бархатный голос, нашептывающий ей ласковые слова.

В январе от Юрия пришла странная бандероль в форме цилиндра. Антонина долго гадала, что это такое? С нетерпением разорвала коричневую почтовую бумагу, и обнаружила, что это прессованная картонная трубка, в которой вставлен настенный календарь как в футляре. На календаре изображены были синие фиалки в плетеной корзинке — незатейливый, но очень милый сердцу сюжет. Антонина ликовала. Она долго думала: что можно выслать ему в ответ? Нужно, чтобы посылка напомнила не просто о ней, чтоб она была «визитной карточкой» Сибири. И надумала: на дно посылки положила рябиновые бусы, которые собрала для себя забавы ради еще по осени. Сверху россыпью поместились смолистые кедровые шишки. В короткой записочке на всякий случай пояснила, как расчищать шишки, чтоб вылущить орехи, и что бусы собраны из рябины — сибирской целебной ягоды, которая в суровые зимы не только врачует людей, но и спасает от голода зимующих птиц.

В эту долгую зиму она ждала с нетерпением его письма и тотчас отвечала: _«А_нас_тут_опять_заметает_снегами._Но_снег_хоть_сколько_—_нибудь_смягчает_трескучие_морозы,_от_которых_птицы,_смерзаясь,_падают_на_лету»._

Однажды выслала ему отдельным листом набранные на печатной машинке отрывки из поэмы Р.Рождественского «Ожидание (монолог женщины)»:

Ну, приди же, любимый, приди.
Одинокой мне быть запрети.
За собою меня поведи.
Приходи, прошу, приходи.
Задохнувшись, к себе прижми.
И на счастье, и на беду.
Если хочешь — замуж возьми.
А не хочешь — и так пойду.

Всё обычно в моей мечте.
И желаю — совсем не вдруг —
Быть распятою на кресте
Осторожных и сильных рук.
Чтобы стало нам горячо,
А потом — ещё горячей.
И уткнуться в твоё плечо,
И проснуться на этом плече.



_«Юра,_если_встретишь_эту_поэму_в_каком_—_либо_сборнике,_перепиши,_пожалуйста,_для_меня._Я_нигде_не_могу_найти_ее_всю»._

Эта переписка не сбавляла своей интенсивности, регулярно облетая большую страну в два конца. Так продолжалось уже второй год. Но каждый из них понимал: их связь обречена. Антонина категорически не принимала развод Юрия, понимая, что и ей, в конце концов, надо задуматься над устройством своей судьбы — нужно было выходить замуж и рожать детей, а не надеяться на призрачное счастье с Юрием. Однажды она открытым текстом сообщила в письме о том, что сама скажет ему, если заведет нового поклонника.

И поклонник явился. Летом к ним в леспромхоз прибыло пополнение в лице вальщиков и сплавщиков древесины, среди которых был крепкий сибиряк из соседнего Алтайского края Степан Смирнов. Степа многих пленил широтой своей натуры. Большой, сильный и надежный парень. С первой встречи в конторе обратив внимание на секретаршу Тонечку, стал брать ее приступом, прямолинейно гремя в коридоре: «Выходи за меня, Антонина, будешь, как за каменной стеной! Я же, как бульдозер, все смету на своем пути, но тебя в обиду не дам».

Степан нравился Антонине своим мужеством и открытостью, близок был по натуре — сибиряк, одним словом, свой парень. Пару раз она сходила с ним в кино.

На пришедшее от Юрия письмо впервые не ответила, не потому, что Степан окончательно вскружил ей голову — ее мучили угрызения совести: она не знала, как поступить, будет ли продолжение отношений со Степаном (ведь в поселке он появлялся редко) и даст ли она ему свое согласие. Пришло еще одно письмо из Чернобыля. Антонина ответила на этот раз сдержанно. Юрий почувствовал перемену в ее настроении, ответ его таил тревогу и тоску: _«Мне_страшно_даже_представить,_что_мы_не_увидимся_больше_никогда._А_может,_что_—_то_изменилось,_Тоня?_Я_все_пойму…»_

К Новому году нагрянул Степан. Антонина дала согласие на брак с ним. О наличии журналиста в своей судьбе Степану она не сказала ни слова. Юрию незамедлительно отправила сообщение о своем браке. Письмо было лаконичное и сдержанное. Она благодарила его за все часы счастья, что он подарил ей. Желала благополучия его семье.






***


Свадьбу со Степаном сыграли в марте следующего года. С самого начала супружеской жизни Антонина трезво давала себе отчет в том, что Степан — не ровня ей по интеллекту, по образу жизни: за свою жизнь муж и книжки в руках не держал. Словом, общими интересами станет семья, дети. Она ценила его за трудолюбие и сама себя успокаивала: «Когда ему книжки читать, он не из того теста — работяга, добытчик».

Через год родилась дочка, Степан настоял назвать ее Светланой: «Смирнова Светлана Степановна. Три буквы «с» в инициалах. Только «р» не хватает, было бы «СССР»» — самодовольно смеялся он.

Светка часто болела, Антонина возила ее в краевую больницу, все убедительнее уговаривая мужа переехать в областной центр — там цивилизация, больница рядом, детский сад, ее институт, который она оканчивала на следующий год. Степан сдался: приобрели небольшой домик на окраине старой части Красноярска. Из леспромхоза обоим пришлось уволиться. Муж устроился в городе на фанерную фабрику, получил место для Светки в детском саду. Антонина стала искать работу. Приняли ее в качестве секретаря — делопроизводителя небольшого проектного института. Начальник отдела кадров, дама предпенсионного возраста, стала «натаскивать» Антонину (без пяти минут дипломированного специалиста) себе на смену.

Уже на следующий год ее мечта сбылась — получив диплом, она заняла кресло начальника отдела кадров. В тот же год получила ведомственную однокомнатную благоустроенную квартиру. Продав свой домик, обзавелись новой мебелью и справили новоселье в квартире.

Их семейная жизнь и дальше складывалась неплохо, пока не прогремела из репродукторов беда Чернобыля. Услышав эту страшную весть, Антонина потеряла покой и сон: «Юрий, что стало с ним, с его семьей?» Где только можно было, узнавала подробности и масштабы трагедии. Что она раньше знала о радиации, как и миллионы простых людей? Из учебников по физике и рассказов учительницы о Мари Складовской — Кюри, как она с мужем Пьером открыла в холодном сарае радиоактивный радий, как самоотверженно посвятила себя науке, зачахнув от излучения?

Но Юрий, он журналист и должен быть там, на передовой. Как узнать, жив ли он вообще? Куда сделать запрос: на редакцию, которой больше нет — весь город срочно эвакуирован. Она искала хоть какую — то информацию в газетах, журналах, теле— и радиопередачах. Но первый год после аварии информация была крайне скудная. От Юрия она знала, что СМИ ограничены государственной цензурой. Что существует так называемый «железный занавес». Она могла не поверить какому— то дилетанту, но Юрий был профессиональный журналист и не мог сочинять, ему она верила без оглядки.

Лишь года через полтора в журнале «Юность» Антонина узнала ужасающие факты катастрофы, окончательно потеряв покой.

На работе был организован сбор денег в помощь пострадавшим чернобыльцам. Она, не задумываясь, подписалась на свой полный оклад. На собрании ее ставили в пример, как человека принципиального и честного, выразившего этим поступком свою гражданскую позицию. Антонина не хотела никакой огласки, ее мучил лишь один вопрос: «Куда сделать запрос?». Надумала: в Москву, и в Киев, в Центр статистических данных. Но как указать обратный адрес? Свой? Это поста- вить под угрозу мир и благополучие своей семьи. Указать адрес «До востребования» на «Главпочтамте», но ведь так можно ходить год и два, неизвестно сколько. О своем романе с Юрием она не рассказала ни одной душе, дав себе зарок: это самое светлое пятнышко в моей жизни, его не должен касаться никто. Там, в Кочках, подружки знали, что она получает от кого — то посылки и письма, но отшучивалась на их расспросы, ни одну не посвятив в свою тайну. Здесь же, в Красноярске, об этом не знал никто.

Уже Степан заметил, что с женой творится что — то неладное: она часто жаловалась на головную боль, беспричинную хандру.

Наконец Антонина решилась и обратилась к незамужней коллеге по работе, которую приняли на ее место секретарем. Ольга стала в последнее время ее подругой. Коротко объяснила ей свою просьбу. Уверяла: «Я только узнаю, что он жив, больше мне ничего не надо, семья и Степа для меня святое». Ольга охотно согласилась помочь. Вместе сочинили запрос. Плюсом было то, что она знала все его данные — дату и год рождения, род занятий, прежнее место работы. Отпечатала запрос на машинке и отправила одновременно в Москву и Киев, указав обратный адрес Ольги. И стала терпеливо ждать.

Не могла она знать, что этот ее поступок послужит началом краха ее семейной жизни. Не подозревала, что незамужняя Ольга давно завидовала ее семейному счастью. Случайно увидев однажды Степана, она стала следить за судьбой коллеги: выспрашивала Антонину о том, где они бывают, напросилась в гости на праздник и незаметно стала вхожей в их семью. Она во всем поддерживала Антонину, иногда забирала из сада Светку. Давала советы, если у подруги что — то не ладилось с мужем. Вместе бегали по магазинам, выбирая себе наряды, вошла в полное доверие, дожидаясь нужной минуты. И минута пришла сама в виде этого запроса — как манна небесная. Антонина и не догадывалась, что подруга ждет ответа на запрос с еще большим нетерпением, чем она сама. Ведь в ее руках появится козырная карта против репутации Антонины.

Ответ на запрос так и не пришел, заплутавшись где — то под сукном чиновников. Однако «мина замедленного действия» уже была заложена… Тем временем нагрянули лихие девяностые. На предприятии Степана стали задерживать зарплату. Те же неудобства испытывал и проектный институт, где работала Антонина. Продукты и моющие средства — по талонам, вещи — по жребию, мебель — по очереди. Степан уволился с работы и опять нанялся работать вахтовым методом на сплав леса.

С вахты приезжал измотанный, злой и снова без денег. Перешел на трактор на трелевку леса в деляне. Опять с тем же результатом. Часто начал прикладываться к рюмке. Антонина умоляла его одуматься. Степан обещал, но срывался вновь. Его уволили.

Теперь запил по этому поводу. Потом, протрезвившись, нашел каких — то новых друзей, подрядился в партию и собрался ехать в район Таймыра в пойму реки Дудыпта — добывать пушнину. Радовался, предвкушая, что теперь сможет оправдать свой мужской статус кормильца и добытчика. Антонина недоверчиво отнеслась к идее мужа. Он подхватывал их со Светкой разом, кружил на руках: «Не боись, жена, вы у меня в мехах теперь ходить будете!». Антонина пыталась развеять его оптимизм:

— Вы же не для себя едете добывать, по договору, все по описи сдадите государству.

— Ни фига, хоть одну чернобурочку для себя утаить смогу!






***


С промысла Степан вернулся лишь весной, заросший сизой щетиной, отощавший и одичавший, но воодушевленный хорошим результатом — сезон выдался удачный, заработал неплохие деньги. Обещанной чернобурки он, конечно, не утаил, не так это просто. Но вот на вырученные деньги все же купил ей хорошую шкурку на воротник из серебристой лисы. А потом запил, загулял не на шутку.

Измотанная его пьянством, Антонина решила поговорить с ним с утра, пока он вновь не набрался. Было воскресное утро. Степан сидел на кухне смурной, курил в форточку.

— Степа, — начала она — Что же ты делаешь со своей, с нашей жизнью?

— И что же я такое делаю?

— Запил опять, сколько это может продолжаться? Оглянись, вон у тебя уже дочери седьмой год, в этом году в школу пойдет. Разве тебе милее эта стопка, а не наше семейное благополучие?

Степан подсел к столу, смотрел на жену исподлобья. Что — то страшное, дикое ей почудилось в этом взгляде. Она замолчала на полуслове. Он встал, сплюнул сквозь зубы в форточку, тяжело ворочая кадыком, начал:

— Ну, что ты замолчала, моя благоверная? Продолжай, чем я тебе еще не угодил?

— Что с тобой, Степан?

— Со мной что? Это у тебя надо спросить: что ты делаешь с нашей семьей?

— Я не понимаю, Степа.

— Ах, не понимаешь?! Сейчас я тебе в картинках все объясню. — Он ринулся в комнату. — Где тут у нас веселые такие картинки? — вернулся с ее альбомом, с тем, что она собрала из фотографий из Карловых Вар. Хлопнул им об стол, задребезжала чайная пара, и, откатившись, упала, разбившись об пол вдребезги. — Ну, расскажи, кому ты тут позировала: и так, и эдак? — Степан гримасничал, изображая ее позы с фотографий.

— Степа, это глупо, не собираюсь оправдываться, ведь это было до тебя…

— Ты из себя невинную овечку не строй! До меня… Это, может быть, я теперь разыскиваю этого: «Внимание, птичка вылетит?!»

Антонина обмерла, опершись на стенку, кровь отхлынула от ее лица. Она вмиг догадалась о том, кто донес ему о запросе. А Степан наступал:

— Ну что, на воре шапка горит?!

— Степа, ты не правильно понял… Это никак не повлияет на наши с тобой отношения, на нашу семью…

— Как же никак! Тогда скажи, зачем ты это сделала?

— С одной лишь целью: узнать, жив ли он, больше мне ничего не надо. Клянусь, чем хочешь!

— Клянешься, говоришь? А поклянись, что на меня будешь смотреть вот такими глазами! — он подхватил альбом, и рывками раскрывая, тыкал им чуть не в лицо жене. — И вот такими, и такими! — Он стал с остервенением рвать его. Отскочившие корочки топтал ногами. — Тварь, какая же ты тварь! А я — то верил, как последний телок, велся на твои глазки, ручки, ножки!

— Степан, давай поговорим в спокойной обстановке. Сядем, я все тебе объясню, ты поймешь, не сможешь не понять.

— Заткнись! Всю душу ты мне вывернула, зараза! Мне еще тогда твой первый муженек говорил, что ты — грязная тварь, я не поверил, чуть морду ему не набил. А тут Ольга внесла ясность… Яснее некуда!

— А вот этого я от тебя, Степа не ожидала!

— Чего этого?

— Чтобы ты за моей спиной с этим… Нам теперь даже не о чем раз- говаривать.

— А что, испугалась?

— Нет, не испугалась, я тебе про него еще тогда всю правду сказала, а ты! Ты должен был верить только себе самому, своему сердцу, а не ис- кать правдолюбцев на стороне.

— Вот я и верил только тебе и своему сердцу, как ты выразилась, а ты одним махом сломала меня, растоптала как слизняка! — он плакал злы- ми слезами.

— Степа, успокойся, ты увидишь, все не так, — заплакала и Антонина. Он подскочил к ней, стиснув зубы:

— Замолчи, слышишь, замолчи! Я же тебя удавлю одним жимом, — он сграбастал ее за лицо и шею, притиснул голову к стене.

— Папочка, не тронь маму! — с душераздирающим криком повисла на руках отца Светка. Услышав крики родителей, она какое — то время стояла за дверями кухни, но почувствовав неладное, забежала как раз вовремя.

Степан, несколько остыв, сплюнул на пол, и, схватив куртку, выскочил из квартиры.

В эту ночь он не вернулся домой. Антонина утром увела Светку в сад, а сама отправилась в больницу. Не могла она себе позволить прийти на работу с синяком на шее в виде пятерни. Решила в поликлинике пожаловаться на боль в горле, авось больничный дадут, отсидится дома, может и со Степаном удастся поговорить нормально.

Но симулировать не пришлось: до поликлиники она еле добралась, на- валилась слабость характерная при температуре. В кабинете врача, воткнув градусник под мышку и почувствовав его холодный наконечник, невольно передернула плечами. Так и есть: у нее поднялась температура. Расписавшись в получении больничного листа, позвонила на работу, предупредив о своей временной нетрудоспособности.

Вернувшись домой, забралась под плед, и, свернувшись калачиком, за- дремала. Она не знала, сколько проспала, очнулась от того, что кто — то открывал дверь ключом. Приподнялась на локте, насторожилась. Вчерашний инцидент с мужем не давал покоя: как — то он поведет себя сегодня? Степан прошел в комнату, не раздевшись, сел на стул напротив, спросил:

— Почему не на работе?

— Заболела.

— Надумала, что будем делать?

— Нет.

— Зато я надумал: записался в артель, поеду на заготовку рыбы до осени. Вернусь, скажу свое слово.

— К первому сентября вернешься?

— Вряд ли.

— Жаль, Света в школу пойдет, первый класс все — таки.

Степан так и сидел, не раздеваясь. Включил телевизор, угрюмо опершись о колени, смотрел в одну точку. Антонина видела, что муж смо- трит на экран бездумно. Поднялась, вышла на кухню, забрякала там кастрюлями. Кое — как приготовила обед. Позвала:

— Степан, иди обедать.

— Не хочу, — буркнул в ответ.

Она вновь легла на диван. Он рывком поднялся со стула, направился к дверям.

— Ты куда, Степа?

Не оборачиваясь, процедил:

— Куда глаза глядят, ты мне не указ!

— Забери, пожалуйста, на обратном пути Свету, я совсем расклеилась.

— Заберу.








***


Степан уехал на второй день. Антонина, отвалявшись в постели пять дней, закрыла больничный и вышла на работу. Ей не хотелось идти в кабинет директора через приемную. Противно было встретить там Ольгу. Но она решила переступить через свою гордость: прятаться, значит ощущать себя виноватой. В приемной галдели женщины. Антонина вошла и сдержано поздоровалась со всеми, спросила:

— Геннадий Иванович у себя?

Все расступились, и она увидела в центре Ольгу. На плече у нее красовалась шкурка черно — бурой лисы, той, что Степан принес накануне ей, своей жене. Ольга презрительно скривила губы:

— Он вас не вызывал.

— Меня вызывать не нужно, я инспектор отдела кадров и войду сама, — и, не обращая больше внимания на ужимки секретарши, вошла в кабинет директора.

Степан с рыбного промысла вернулся лишь в конце октября. Навез дочери подарков. Только ей, Антонине, ничего, так было впервые. У нее больно сжалось сердце: значит, и впрямь поверил оговорам. Но как доказать ему, что она ни в чем не виновата?

Светка прыгала, хвастаясь отцу своими школьными нарядами и принадлежностями, крутилась возле него целый вечер. Он как — то неловко обнимал ее, улыбался смущенно:

— Как же ты за лето вымахала Светлана Степановна!

Не поднимая глаз, сказал жене:

— Мне постели на раскладушке.

Антонина сделала, как он велел, отправила Светку спать. А сама вышла на кухню, по пути легонько задела мужа за плечо:

— Зайди, разговор есть.

Он вошел следом. Она затворила за ним дверь, предложила:

— Сядем, Степа.

— Зачем?

— Ты обещал, что объявишь о своем решении.

— На развод будем подавать, вот мое решение.

— Не руби с плеча, Степан, я перед тобой ни в чем не виновата, подумай, ведь у нас ребенок.

— То — то и оно — ребенок, не то бы я сразу…

— Ты ведь никогда не был таким черствым, Степан, почему ты не хочешь меня выслушать?

— Ну, так говори! — он опять глядел на нее тем недобрым взглядом.

Антонина осеклась на полуслове, заплакала:

— Собственно, говорить нечего. Я перед тобой ни в чем не виновата.

— Может, начнем заново весь тот разговор? Зачем ты его искала?

— Только лишь узнать, жив ли он. Большего мне не надо было. Разве у тебя в жизни, в памяти нет такой женщины, которой ты желаешь добра?

— Есть! Как ты угадала? Завтра собери мне вещи, я ухожу к Ольге. На развод подам сам.






***


Еще до развода Антонина уволилась из проектного института, она не могла видеть Ольгу, слышать каждый день ее намеренно наигранный смех, ее вихляние бедрами. Как она раньше не разглядела в ней Иуду?

У Светки подошли весенние каникулы, и Антонина, наскоро собрав вещички, поехала с дочкой в свои Кочки навестить родителей.

Оттаяв душой возле родных, вернулась в Красноярск и отправилась на поиски работы. Ее приняли в Краевой Красноярский НИИ «Леспромпроект» по рекомендации дяди Гриши. Вакансией пока числилось только место секретаря, но на новом месте ее уверили, что будет передвижение по службе и нужно потерпеть.

Оставаться с дочкой вдвоем ей было не привыкать. Степан и без развода последнее время не жил дома. Она радовалась хотя бы тому, что успела по новой государственной программе приватизировать свою «хрущевку», не оставшись на улице. Прожить на зарплату секретаря было, конечно, трудно, но ведь ей по — прежнему помогали родители. Стиснув зубы, терпела трудности. Алименты от Степана приходили редко.

Степан, появляясь в Красноярске, приходил изредка с гостинцами для дочери. Но от общих знакомых она слышала, что он часто уходит в загулы, отчего в новой семье у него тоже нелады. Антонина не радовалась, не злорадствовала по поводу «счастья» бывшей подруги, но часто жалела, что так все глупо получилось со Степаном. Жалела о нем как о человеке: был такой работящий парень, даже если бы я была виновата перед ним, зачем самого себя загонять на дно жизни?

Через год опять же от общих знакомых она услышала, что Степан ушел от Ольги.

Два года о Степане не было слышно ничего. А в марте Антонине пришла телеграмма с Алтайского края: «Срочно выезжай хоронить Степана». Антонина металась в неведении: что случилось? За эти три года она окончательно отпустила его, перестала ждать, но ведь он — отец Свете. Взяв билеты на скорый поезд «Москва — Барнаул», она отправилась вместе с дочкой в далекое алтайское село.

Степана хоронили в закрытом гробу. Выяснилось, что на зиму он опять ходил на Таймыр на добычу пушнины. Сезон для охотников выдался неудачный, от бескормицы пушные звери ушли дальше в тундру. А в зимовье у охотников от скуки до одури, от затяжных метелей и пурги, что не давали высунуть носа на улицу, произошла пьяная драка. Оказалось, что в одной партии с ним был и первый муж Антонины. Вот с ним он и подрался, потом сгоряча выскочил на улицу в одной рубахе и больше не вернулся. Нашли его лишь в марте недалеко от зимовья, видно, заблудился в снегах. Полярные лемминги и песцы выели ему лицо и уши, обглодали руки.

Антонина вернулась с похорон, подавленная горем матери бывшего мужа, слезами дочки. Как не брала она себя в руки, постоянно терзалась мыслями о своей причастности к его смерти. Немало винила в этом и бывшую подругу. Плюнуть бы ей теперь в лицо: «Чего ты добилась? Если я с твоих слов стала для него грязной тварью, что ж ты сама не уберегла, не удержала его?»






***


Замуж Антонина больше не вышла. Жила одной дочкой и для дочки. Как могла, помогала ей в учебе. Записывала в различные кружки и студии. Водила по театрам и выставкам, мечтая, чтобы дочь, став взрослой, была всесторонне образованным, самостоятельным человеком. В разговорах с дочерью она постоянно ориентировала ее на профессию журналиста.

Света училась уже в восьмом классе, когда Антонина, наконец, смогла приобрести более достойное жилье, мебель, компьютер — мечту дочери. В Кочках они давно похоронили дедушку Светы. Антонина теперь уговаривала престарелую мать переехать к ним в Красноярск.

Два раза за эти годы они побывали на Алтае на могиле Степана. Навестили оставшихся там у него родственников — старшую сестру и младшего брата. Света общалась по Интернету с двоюродными сестренками и братьями по отцовской линии.

Дочь к семнадцати годам превратилась в красивую девушку, собрав по капельке от каждого родителя. Зеленые глаза Степана, его чуть припухлые чувственные губы, густые волосы и стать Антонины.

Подходил к концу одиннадцатый выпускной класс. Выпускница Света Смирнова тянула на золотую медаль.

Антонина сбилась с ног, искала ей на выпускной бал такое платье, чтобы дочь, по праву заслужившая это, почувствовала себя королевой. Но все было не то в ее понимании. Однажды пробегая мимо гостиницы, увидела маленький частный модельный салон с броским названием «Элла Рошаль». Решила заглянуть туда. Поговорила с хозяйкой салона, посмотрела ее модели и загорелась сшить Светочке платье именно тут, несмотря на приличную цену изделий. Она отдаст за него ползарплаты, но сделает дочь счастливой. К выпускному балу платье было готово. По ярко — бирюзовому атласу черное кружево. Спинка — глубокое декольте на черной шнуровке. Переливаясь, атлас, казалось, светился электрическим светом, освещая кружево. Подобрали черные туфли на высоком каблуке с открытым носиком, переплетением кожи на стопе. Решили примерить все, чтоб убедиться в законченности ансамбля. Чего — то явно не хватало. Туфли. Как — то теряются они на фоне столь шикарного платья, хотя сами по себе очень хороши. Светку осенило: «Мам, а что если в тон к платью подобрать узкую атласную ленту и как — то украсить ею туфли?» Идея понравилась. Ленты купили больше, чтоб осталось еще для прически. Вставили ее в переплетение кожи, получилось неожиданно оригинально и эксклюзивно, ведь таких больше не увидишь ни у кого. Вновь примерили все — то, что надо! На шею повесили маленькое простенькое колье с бирюзовым цветочком — камушком. Антонина от восторга даже прослезилась: «Все, Светка, теперь прическа, очень аккуратный макияж, и твои кавалеры сами лягут в штабель!»

На выпускной Антонина и сама принарядилась. В одном салоне по очереди сделали прически. Свете в волосы вплели в хаотичном порядке оставшуюся атласную ленту, расписали ногти нежно — голубыми тающими узорами. Школа дала восемь медалистов от двух классов — событие неординарное. И в числе этих медалистов Смирнова Светлана Степановна, ее, Антонины, дочка! На торжественную часть в школу явилась администрация их района, фотографы и телевидение.

Антонина сидела в зале, замирая от счастья. Она не видела никого, кроме ее, своей звездочки, своей единственной отрады в жизни. Сама она, не до- любившая, не дополучившая простого женского счастья, так хотела видеть свою кровиночку счастливой.

Пока выдавали аттестаты остальным выпускникам, Антонина вдруг загрустила: «Эх, Степа, Степа, что же ты наделал, так и не увидел нашу дочку взрослой, красивой! А может быть, ты оттуда смотришь на нее, ведь отчего — то я вспомнила о тебе. Теперь ты должен убедиться — я перед тобой ни в чем не была виновата…»






***


Светлана Смирнова, как и мечтала ее мать, поступила в Красноярский государственный университет на историко — филологический факультет. В дальнейшем она мечтала посвятить себя литературному творчеству. Уже на четверном курсе Света начала издаваться в краевых газетах и журналах — это были небольшие рассказы, эссе и повести.

Кавалеров «штабелями», как шутила Антонина, у дочери не было, ее единственный избранник — однокурсник Андрей, ждал, когда она получит диплом, чтоб сделать ей предложение.

На пятом курсе ребята решили пожениться. Уже была отпразднована небольшая помолвка. Молодые ушли гулять. Антонина взгрустнула: вспомнилась молодость, несбывшаяся любовь. Вытащив с антресолей упрятанный после случая со Степаном альбом, остатки былой роскоши, разложила уцелевшие снимки, потом отдельно стала складывать как мозаику разорванные фото, подумала с грустью: надо бы найти время что — то склеить, что — то отсканировать, купить новый альбом и привести все в порядок.

За этим занятием ее застала вернувшаяся вскоре дочь. С любопытством стала разглядывать хаотично разложенные снимки.

— Мама, что это?

Антонина с грустью вздохнула:

— Вот ты и стала взрослой, дочь, только тебе я могу доверить свою тайну. Тебе это будет интересно, поскольку ты решила посвятить себя литературе. Это хорошая, светлая история о любви.

Не зажигая свет, мать и дочь проговорили до полуночи. Они и раньше были подругами, но теперь, когда мама приоткрылась ей новой, очень тонкой и личной гранью, Светка и вовсе прониклась к ней любовью и нежностью. Неделю спустя после ужина решили вместе просмотреть и выбрать на печать снимки с помолвки Светланы. Антонина отправилась искать очки, крикнув дочери:

— Свет, ты пока зайди на «одноклассников», посмотри на моей страничке, мне Люся Ведерникова должна была написать.

Вскоре Света окликнула мать:

— Мам, к тебе тут какой — то дядька Николаев в друзья просится. Удаляем, да? — она знала, что вечно занятая мама удаляет всех «левых», кто от нечего делать хочет «посудачить» в Интернете.

Антонина забежала в комнату в невменяемом состоянии:

— Имя, назови имя!

— Мам, что это с тобой?

— Назови мне имя!

— Сейчас, тут по — английски: Егорий, — по слогам прочла дочь, — Егорий какой — то.

— Этого не может быть! Это же…

— Да что с тобой, мама?

— Светочка, но это же Юрий, про которого я рассказывала тебе на днях — Карловы Вары, помнишь?

— Вау! Тогда смотрим сообщение?

— Смотрим, конечно!

— Вот, посмотри, это он? — увеличила она изображение.

— Он, он, узнаю, только волосы седые.

— Очень даже ничего, солидный мужчина. Смотри дальше: «Свадьба дочери». Так, а это «С внуком».

— Этого не может быть, как я рада! Да ты скажи толком: где он, откуда прислал сообщение?

— Ты сейчас похожа на сумасшедшего ученого из вашего НИИ. Садись и смотри сама. Норвегия, г. Драммен.

— А почему на сумасшедшего ученого, дочь?

Светка с невозмутимым видом ерничала:

— Ну, лицо у тебя вроде как умное, а вид бешеный.

— Светка, ты только подумай, двадцать шесть лет прошло!

— Ничего себе! — воскликнула дочь уже с восхищением. — Да, мама, ты даешь! Представляешь, до сих пор помнит?!

— А что ты вообще имеешь против наших ученых?

— Да, это я так, к слову… Ты читать — то собираешься?

Юрий написал одну строчку: _«Здравствуй,_Тонечка!_Красивая_у_тебя_дочь»._

И завязалась переписка. Ради нее — этой всего лишь виртуальной встречи, Антонина сделала новую прическу. Накупила новые модные наряды. Коллеги по работе были заинтригованы: «Антонина, если бы мы тебя не знали, то можно было бы сделать лишь один вывод: ты завела любовника!» Она отшучивалась: «Мне приятно, если вы станете так думать обо мне, как о живой женщине!»

А вечером с волнением, свойственным молоденьким девчонкам, включала Интернет и переписывалась с Юрием. Задала свой главный вопрос: где он был, когда случилась катастрофа Чернобыля? Юрий ответил, что его семья, как и все остальные, были эвакуированы из города на второй день после аварии. _«Твои_рябиновые_бусы_так_и_остались_висеть_в_моей_лаборатории_на_выключателе._Та_же_участь_постигла_и_письма_—_они_остались_в_ящике_стола._Очень_жаль,_прости,_родная!_Те_бусы_я_часто_брал_в_руки,_они_слегка_усохли,_капроновая_ниточка_(та,_что_держала_в_своих_руках_ты),_слегка_оголилась,_но_ни_одна_бусинка_не_выпала_из_звена._Они_еще_сохраняли_запах_и_цвет…»,_«Твою_фамилию_забыть_невозможно,_так_же_как_и_тебя._Я_был_очарован_тобой!»,_«А_твои_рябиновые_бусы_навсегда_останутся_в_моей_душе._Когда_я_слышу_песню_И.Понаровской_«Рябиновые_бусы»,_мое_сердце_радуется,_потому,_что_я_думаю_о_тебе!»_

Антонина писала, что помнит его лицо, его голос, губы и руки. И уже на второй день читала ответ от него: _«Тонечка!_Милая_моя_женщина!_Я_всегда_жду_от_тебя_доброго_слова,_как_милости_божьей._Очень_рад,_что_ты_помнишь_меня»._Он сообщил о себе, что проживает с семьей в Норвегии, работает по контракту. _«Из_журналистики,_увы,_пришлось_уйти,_занимаюсь_бизнесом_совместно_с_одной_московской_фирмой»._Сообщил, что его взрослая дочь вышла замуж за норвежца. Что у него есть уже внуки. _«Доброй_ночи,_Антонина!_Мое_сердце_уже_радуется_от_мысли,_что_завтра_я_опять_прочту_от_тебя_сообщение»._У Антонины предательски тряслись руки, когда она отвечала ему.

Она коротко сообщила о своей судьбе, о том, что пятнадцать лет назад погиб муж, и она воспитывала дочь одна, Что дочка Света уже совсем взрослая и скоро тоже выйдет замуж. Он ответил: _«Тонечка,_родная!!!_Тонечка,_милая_моя_женщина!!!_Береги_себя,_и…_береги_себя!»_






***


В начале октября Юрий сообщил, что его друг Богдан, который проживает в Москве, числа 15–го будет в Красноярске по делам своей фирмы и просил Антонину о встрече с ним. Богдан должен будет передать ей одну важную вещь от него, Юрия. Антонина сразу дала согласие на встречу, втайне мечтая, что на нее явится сам Юрий. Она потеряла покой и сон, стала рассеянной. Света спросила как — то:

— Мама, что с тобой? Ты опять сама не своя.

Когда Антонина поделилась с ней своими предположениями, Светка удивилась:

— Ну и чего ты испугалась? Тебе нужно обязательно сходить на эту встречу. Для этого мы будем в полном вооружении.

Уже на следующий день дочь потащила мать по магазинам. Она пеклась так о ее гардеробе, выбирая самые красивые и модные вещи, как когда — то Антонина наряжала ее на выпускной вечер.

Наносив в примерочную самые неожиданные в своем решении модели, она распоряжалась:

— Так, снимай, это не годится! А вот это то, что надо! А ну — ка еще вот это примерь.

— Может, хватит, Светочка? Давай возьмем вот эту блузку, брюки, и, пожалуй, кардиган.

— Мама, мы возьмем все, что нам понравится! Запомни, ты еще очень молодая и привлекательная женщина!

По дороге домой, она строила планы дальше:

— Тебе нужно срочно сделать новую стрижку, окрасить волосы, сделать маникюр. Когда ты последний раз это делала?

— Ой, не помню.

— Ну вот, видишь, мам, как так можно?! Завтра же запишись к мастеру. Слушай, ма, а у тебя вообще после отца кто — нибудь был? Что — то я не припомню в нашем доме мужчину. Сколько тебе лет было, когда вы развелись?

— Тридцать три.

— Неужели у тебя так больше никого и не было?

— Ой, Света, о тех, которые были, я и сама теперь помнить не хочу — разве это мужчины, так, пара самцов… Тебе про них и знать не нужно, оставим этот разговор раз и навсегда. Хотя, могу добавить, в нашей квартире ни один из них не был, потому ты никого и не помнишь, для меня семья, дом — это святое.

В ближайшие дни зашла в сквер около своего НИИ. Осень прочно вступила в свои права. В обнаженной грусти чернели стволы и ветви лип, роняло золото листа береза. Отгорели рябины, уронив свой перистый лист, только горькие гроздья рдели на ветру. Вот их — то ей нужно. Набрала несколько горсточек, сунула в сумочку. Тайком от Светки собрала на капроновую ниточку рябиновые бусы и положила на шкаф, чтоб подсохли.

Юрий сообщил о приезде друга, назвав точную дату, его мобильный телефон. Она тоже написала номер своего телефона, условившись созвониться с Богданом по его приезду.

Богдан позвонил в пятницу вечером, сказал, что прилетел поздним рейсом, устроился в гостинице «Красноярск». Готов завтра встретиться с ней в районе с десяти до тринадцати часов. Встречу назначила сама Антонина в городском сквере у библиотеки в двенадцать часов.

С утра она сбегала в парикмахерскую, красиво уложила волосы, сделала неброский маникюр. Дома под руководством дочери облачилась в новые вещи и, осмотрев себя в зеркале, грустно засмеялась:

— Света, ты знаешь у Роберта Рождественского поэму «Ожидание (монолог женщины)»?

— Нет, а что?

— Ты представляешь, я ее искала в молодости, даже у Юрия в письмах просила, если он найдет. Не понимаю, как я, тогда еще совсем молоденькая, могла так прочувствовать ее, вернее понять, что одиночество будет моим уделом? А сейчас вот смотрю на себя и вспоминаю те строки:

Дура, сделала прическу,
Влезла в новое пальто,
Торопилась, как девчонка.
Прибежала… Дальше что?

— Мам, ну не хандри! Что ты так? Во — первых, он, может, и не придет, он же сказал, что это друг, как там его?

— Богдан.

— Он ведь тебе вчера звонил, ты не признала его голос?

— Нет, это голос совершенно чужого человека, Юрин я помню. У него голос такой бархатный, приглушенный, а у этого низкий и грубый.

— А сколько тебе тогда было?

— Двадцать три.

— Ничего себе! Так это моложе, чем я сейчас! Неужели я смогу так кого— то помнить через двадцать пять лет?!

— Двадцать шесть, если точнее.






***


День разыгрался солнечный, красивый. Антонина шла по парку и радовалась осенним краскам, шуршащей листве под ногами. Взглянула на табло на мобильном телефоне, в запасе было еще полчаса. Это радовало ее: есть возможность побродить по аллеям и успокоиться. Зазвонил мобильник. Она взглянула, высветилось имя «Богдан»

— Да, Богдан, я слушаю.

— Антонина, вы где?

— Я уже на месте.

— Как хорошо, я, кстати, тоже, как я вас узнаю?

— Я высокая, в белой рубашке и черном кардигане, волосы темные, глаза светлые.

— Вы идете по центральной аллее, не спеша…

— Да, по центральной.

— Кажется, я вас вижу. Не уходите со связи.

Антонина с волнением оглянулась по сторонам. Навстречу ей быстрым шагом шел мужчина. Даже столько лет спустя она уверена была — это был не Юрий. Между тем мужчина поравнялся с ней, замедлил шаг, она отключила мобильник, выжидающе смотрела на него. Он улыбнулся:

— Вы — Антонина?

— А вы — Богдан?

— Ну, вот и познакомились. Кстати, я видел у Юрия ваши фотографии, вы нисколько не изменились, разве что прическа несколько другая.

— Время меняется — дань моде…Но к делу, может, присядем где — нибудь, поговорим?

— Я тут кафе недалеко присмотрел, может быть, там?

— Думаю, что мы и в сквере, на скамейке могли бы пообщаться.

— Извините, Тонечка, я рассчитывал перекусить, с утра не успел, с разницей во времени еще не свыкся.

— Хорошо, пойдемте в кафе.

За столиком в кафе, Богдан вновь обратился к Антонине:

— Что для вас заказать?

— Я не голодна. Если можно, зеленый чай без сахара с лимоном.

Пока ждали свой заказ, Богдан откровенно разглядывал новую знакомую, несколько раз сделал ей комплименты:

— У вас удивительные глаза.

— Спасибо. Вы давно виделись с Юрием?

— Прошлым летом в Киеве. Он навещает родных в Николаеве, а я киевлянин. А как вы тут поживаете?

— Нормально. Юрий хотел что — то передать для меня?

— Вы торопитесь?

— Нет, у меня сегодня выходной.

— Значит и вечер свободный? Юрий говорил, дочь у вас уже взрослая? Наверное, такая же красавица, как и вы?

— Взрослая и самостоятельная. Послушайте, что же все — таки передал Юра? — ее начинали раздражать, как ей казалось никчемные вопросы.

— Он, собственно, хотел, чтоб я просто увиделся с вами, сокрушался, что сам не может…

— То есть вы как бы должны ему передать свои впечатления обо мне? Тогда скажите ему так: «Стареющая, но молодящаяся тетка, с виду холодная, изнутри непонятная». Что там еще: «Первая приперлась навстречу, боялась опоздать».

Богдан смотрел растерянно, потом вдруг поднялся с места и отчаянно замахал руками. Антонина подумала, что это он официанту, рассеянно перевела взгляд по направлению жестикуляций соседа по столику. Ее взгляд привлек солидный седой мужчина с букетом бордовых роз, который стремительно продвигался в сторону их столика. Что — то до боли знакомое почудилось в его облике. Он улыбался, а, поравнявшись с Антониной, резко остановился и выдохнул:

— Здравствуй, Тонечка!

Она встала, уронив с колен сумочку.

— Юра?! Но зачем было ломать эту комедию? Встреча с другом…

— Тонечка, не хотел, чтоб ты зря волновалась. А сегодня, прости, опоздал. Ты вчера назначила на двенадцать, Богдан освободился раньше, а я только что. У нас тут с Богданом совместный контракт.

— Понятно, — она смотрела на него теперь с грустью.

— Тонечка, это тебе, — он протянул ей розы.

— Спасибо.

Повисла неловкая пауза. Ее нарушил Богдан:

— Дружище, может, ты присядешь с нами за компанию? — с иронией предложил Юрию.

— Да, если Тонечка не возражает, я бы чашечку кофе выпил, эта разница во времени ужасно угнетает.

— Юра, а ты уверен, что Богдан — твой друг или вы просто компаньоны?

— Узнаю твою прямолинейность и искренность, Антонина, ты меня когда — то ею покорила. Однако подтверждаю: Богдан мой настоящий друг еще по Чернобылю, — И чувствуя какой — то подвох в ее вопросе, с тревогой добавил: — Что — то не так, Тонечка?

— Просто я должна была понять. Как говорят: «между ними пролетела невидимая искорка», так вот у меня до твоего прихода пошла явно «антиволна» против твоего друга. Комплименты, расспросы, я уже нервничать начала, грубить.

Мужчины смеялись, Богдан махал руками:

— Я просто время тянул. Но тебе, мой настоящий друг, уже мысленно досталось от меня!

Пока Юрий пил свой кофе, Антонина опять пристально рассматривала его руки. Он уловил этот взгляд, спросил с улыбкой:

— Антонина, всю жизнь гадаю: отчего ты смотришь на руки?

— Да, прости, это моя слабость — ведь кисти рук человека о многом говорят. А смотрю, потому что хочу вспомнить.

— И о чем же говорят мои руки?

— Это руки художника — в твоем случае фотохудожника, чувствительные, тонкие пальцы. Вот у Богдана они совсем другие.

— Интересно узнать? — в свою очередь заинтересовался Богдан.

— Ваши руки большие, мужественные, возможно даже познавшие тяжелую физическую работу. Такие руки я, кстати, тоже люблю.

— Ну вот, хоть в чем — то угодил. А вы угадали — была и физуха…






***


Гуляли по парку, только теперь без Богдана. Разговаривали обо всех «забытых» годах. Разговор получался сумбурный — с пятого на десятое, так многое хотелось сказать друг другу. С их встречи прошло уже часов шесть, но они не замечали течения времени. Заметно свечерело. Юрий предложил:

— Пойдем ко мне в гостиницу?

— Ты остановился в одном номере с Богданом?

— Конечно, но он ведь уже большой мальчик и все понимает, он уйдет.

— Нет, Юра, это невозможно. Мы все испортим. Подумай: мы столько лет берегли в душе то светлое и чистое, чем наделил нас сам господь, чтоб в одночасье все испортить? Твой Богдан будет пережидать где — то, пока мы _что_?

— Черт, кажется, я опять все испортил, нужно мне было отправлять его на встречу с тобой?!

— Дело не в Богдане, Юра, а в нас самих…Когда ты уезжаешь?

— У меня утренний рейс на семь тридцать.

— Я приду проводить тебя, а теперь мне пора.

— Это невозможно, Тонечка, я летел к тебе за тысячи километров! Побудь еще со мной!

— А знаешь, я могу свободно пригласить тебя к себе в гости, и Света будет рада. Вы найдете общие точки соприкосновения, она без пяти минут филолог.

— Ты, правда, приглашаешь меня к себе в гости?

— А почему нет? Я — свободная женщина, ты — мой старинный друг…Ты наверняка проголодался, Света сегодня собиралась порадовать меня своими кулинарными изысками. Идем?

— С удовольствием! Увидеть твою дочку — я даже немного волнуюсь…

— Она понравится тебе, вот увидишь.

— Я не сомневался ни минуты — все, что соприкасается с тобой, мне уже мило!






***


Светлана и Андрей встретили их радушно. Едва познакомившись с гостем из Норвегии, молодежь буквально вцепилась в него — что да как? Быстро и без лишних хлопот накрыли стол. Первый тост выпили за встречу. Наговорившись вволю и обо всем, старшая хозяйка предложила:

— Юра, хочу выпить за взрослых детей, какое счастье, что они у нас есть!

— Замечательный тост — за наших детей. А я по праву могу выпить уже и за внуков. У меня старший внук, хоть и через много лет, родился со мной в один день.

— Двенадцатого января?

— Да. Ты помнишь, Тонечка?

— Я все помню…

Они обменялись многозначительными взглядами. Света заметив это, сжала под столом руку друга.

— Мама, мы с Андреем немного прогуляемся.

— Куда вы? За окном уже темно.

— Мы совсем не долго.

— Хорошо, Светочка, ты пока поставь там чайник, а мы с Юрием Васильевичем фотографии посмотрим.

Антонина достала альбом, когда за молодежью закрылась дверь.

— Давай, вспомним все вместе.

Увидев некоторые фотографии истерзанными, Юрий вопросительно взглянул на нее. Она без слов поняла его недоумение.

— Это муж, мы тогда поссорились из — за тебя.

— Он был ревнив?

— Это долгий и неприятный для меня разговор, Юра, поэтому лучше оставим его.

— Ты знаешь, я ведь на всякий случай отсканировал все фотографии и привез тебе диск. Он у меня в номере.

— Как здорово! Завтра отдашь. Юра, не сказала тебе главного. Я так рада, что ты сохранил свою семью — у тебя уже внуки…

— Они будут и у тебя — это такое счастье, поверь мне.

— Верю. — И заслышав скрип входных дверей, встрепенулась. — Кажется, дети вернулись, сейчас будем пить чай.

— Какой длинный сегодня был день, и какой короткий, — задумчиво произнес Юрий. — Ну что ж, по чаю, да пора и честь знать…По какому номеру у вас здесь можно заказать такси?

— Не беспокойся, ребята сами закажут.




***


Антонина не спала всю ночь. Сначала погасив свет и улегшись в свои постели, они разговаривали с дочерью часов до двух. Светке хотелось знать все до мельчайших подробностей — как они встретились, узнали ли друг друга, как он дарил ей цветы, о чем говорили без них…

— Какая ты, однако, любопытная, спи, стрекоза!

— Мне, как будущему писателю, все интересно, мама. Теперь на экране столько чернухи, порнухи, крови и грязи, что хочется какого — нибудь светлого пятнышка в конце тоннеля. Знаешь, ма, у меня идея — я напишу светлую повесть о вашей любви. Только ты должна будешь мне все — все рассказать с самого начала, с Карловых Вар.

— Уймись ты, егоза, — смеялась Антонина. — Ты сама как та светлая повесть!

— Мама, мама, а у меня еще идея: давай пригласим Юрия Васильевича на нашу с Андреем свадьбу, он будет мне посаженным отцом?!

— Ну, это уж твое дело.

— А разве ты бы не хотела, чтоб он приехал вновь?

— Не знаю, Светочка, с одной стороны, мне сегодня было так хорошо… Я просто полна до самых краев! Но завтра уже расставаться, а это больно! Я вообще ненавижу прощаться, обязательно напоследок ляпнешь какую — нибудь глупость, а потом будешь раскаиваться, чуть ли не всю жизнь…

Светку, наконец, сморил сон, а Антонина так и не сомкнула глаз. Все пролетело в памяти: сегодняшний, как сказал Юрий, длинный и одновременно короткий день, каждое сказанное друг другу слово, каждый жест и каждый взгляд. Антонина то улыбалась, то плакала. Горячие слезы текли по вискам, стекая на подушку. Но это были не те вдовьи слезы, которые не раз приходили к ней по ночам, а слезы светлой печали, ведь любовь не умерла. И он, ее любимый, жив и здоров, а это большое счастье сознавать, что он есть!




***


Она приехала в аэропорт вовремя, уже объявили рейс. Юрий метался, взглядом выискивая в толпе ее. В руках у него опять были розы, на этот раз алые.

— Ну, наконец — то! Я думал, не придешь, ты ведь не любишь прощаться…

— Ты помнишь?

— Я тоже все помню. Ты тогда говорила, что при расставании обязательно скажешь что — нибудь не то. Но слова любви, они не должны быть нелепы. Я люблю тебя, Тонечка, надеюсь, теперь ты мне веришь?

— И я люблю тебя, Юра, с тех самых пор и навсегда, слышишь, навсегда!






***


Вернувшись домой, Антонина тихо — тихо прошла в квартиру — Светка, наболтавшись вчера вволю, все еще спала. Вошла на кухню, не раздеваясь, села, облокотясь на стол, и дала волю слезам. Машинально потянулась к сумочке, чтобы достать носовой платок и нащупала там забытые рябиновые бусы. Вытащила их и слезы, горькие слезы полились теперь на горькую рябину.

В кухню заглянула заспавшаяся Светка, увидев заплаканную мать, коротко спросила:

— Улетел?

Антонина не в силах вымолвить слова, только кивнула головой.

— Мамулечка, ну, не плачь, пожалуйста, не плачь! Я напишу ему, вот увидишь, он приедет на мою свадьбу.




***


В конце декабря Юрию пришла посылка из Красноярска. Он вскрыл ее с великим волнением. В посылке были смолистые кедровые шишки — как тогда, двадцать шесть лет назад. Он взял в ладони одну шишку, словно в лодочку, и, приблизив к лицу, прикрыл глаза: «Антонина, родная моя женщина!»

Разобрав посылку полностью, (он почти догадывался, _что_лежит на самом дне), обнаружил ниточку рябиновых бус. Только на этот раз к ним прикреплена была маленькая заламинированная бирочка, на которой жирным курсивом было написано: _«Прости_меня,_любимый,_и_я_тебя_прощу!»_А еще на дне лежала небольшая книжечка: Светлана Смирнова «Рябиновые бусы» — повесть.