Последний Карфаген
Сергей Сергеевич Козлов








Сергей Козлов 





Как мы выбирали президента


Мартовский день выдался теплым, и я, посовещавшись со своим расположением духа, взял паспорт и решил выполнить свой гражданский долг. Выборы президента хоть и не каждый день, но на фоне других всевозможных избирательных кампаний примелькались. Поэтому путь к избирательной  урне по талому почерневшему мартовскому снегу отнюдь не представляет собой радостное шествие благополучных граждан (которых еще и поискать надо), а больше похоже на вялотекущее стечение усталых зомби с единственной мыслью в голове: хоть мой голос ничего и не решит, но пусть ТАМ кто-нибудь будет, раз так нужно. Авось выживем.

На крыльце избирательного участка, блистающего на фоне общей серятины свежесшитыми триколорами, я встретил дру­зей детства, обитающих в том же дворе, но где-то в другой жизни. Каждый — в своей. Наверное, я стал тем детонатором, который дополнил боекомплект, потому что, поочередно по­здоровавшись со мной, они, не сговариваясь, выпалили тер­завший каждого по отдельности вопрос: «Ну, за кого?!».

—  Ни за кого, как всегда, — разочаровал их я.

—  Зря ты так, Сергей, — с укоризной заметил мне Андрей Бобров, инженер одного из умирающих заводов, - нужно оп­ределиться! Страна в развале...

—  Я вот, например, за Зюганова! — нетерпеливо отрапорто­вал бандит Игорь Климин.

Бандит ныне - такая же обыкновенная профессия, как, ска­жем, менеджер или специалист по лизингу и консалтингу. И как во всякой профессии специалист бывает хорошим или пло­хим. Игорь являлся хорошим бандитом, в том смысле, что про­стых и добрых людей не обижал, с соседями жил душа в душу, имел кодекс чести Робина Гуда и так же, как большинство бывших советских граждан, даже от новой «профессии» боль­ших барышей не нажил. Но было все-таки удивительно, что он собирается голосовать за Зюганова, обещающего раз и навсегда покончить с криминализацией страны.

Ему попытался возразить наш участковый Миша Болдырев:

—  Порядок сможет навести только «Единство», оно же «Мед­ведь»...

—  Это потому что там мент, ты за них и голосуешь в добро­вольно-обязательном порядке!.. Вам не президент, а презимент нужен!..

Климин хотел еще что-то возразить и, наверное, по старой дружбе назвал бы Мишу «мусорком», но я не позволил ситуа­ции выйти из-под контроля:

—  Не, мужики, тут без бутылки никак не разобраться.

Минуту в избирательном пространстве висело рожденное

нами безмолвие. Это был вынужденный тайм-аут, во время которого каждый взвешивал, может ли он убить день, начав выборы президента с поклонения Бахусу. При этом в расчет бралось все, вплоть до детальной реакции жен и фраз типа: «донавыбирался!». Но отклонить предложение попытался только Андрей Бобров, супруга которого одной фразой вряд ли огра­ничится.

—  А нас в подогретом виде на избирательные участки пустят?

—  Еще и бюллетени на блюдечках с голубыми каемочками принесут и специальные розовые очки выдадут, чтобы мимо квадратиков не промахнулись, — успокоил его капитан Болды­рев.

Через десять минут мы уже сидели в ближайшем кафе, продолжая предвыборную кампанию в обществе четырех рю­мок, двух бутылок «Столичной», нескольких бутербродов и гру­стно-капустных салатов.

—  И все же, мужики, я считаю, — ожил, разливая горячи­тельное, инженер Бобров, — только знающий дело Примаков может навести порядок в нашем общем доме. Ведь не зря же маразмирующий Ельцин снял его с поста премьера в самые напряженные для страны дни.

—  У нас с семнадцатого года всё, как в первую брачную ночь, напряженное, — хохотнул Болдырев.

—  Фигня, — начал было Игорь Климин.

—  За единство! — поднял я тост, чтобы не позволить ситуа­ции накалиться. 

—  За какое? — спросили все, кроме Болдырева.

—  Тьфу, — осознал я свою оплошность, — за наше с вами, конечно. Остальные единства и множества меня не волнуют.

—  А-аа... — согласились мужики.

—  Сколько же мы не собирались вместе, в натуре? — спро­сил Игорь.

—  Да, пожалуй, с того самого девяносто первого года, когда стране капут пришел, — загрустил Миша.

—  Восстановим справедливость? — налил я по второй.

Вторая и третья из-за осознания торжественности момента

прошли в полном молчании, под одобрительный хруст капуст­ного салата. Но размоченная водкой жажда справедливости и политического просвещения «темных и одураченных» масс про­силась наружу.

—  Я уже больше никому, кроме Зюганова, не верю, ^—^ разбил тишину Игорь, — уж пусть лучше все будет так, как было десять-пятнадцать лет назад.

—  Назад пути уже нет! Так не бывает! Зато посмотрите, как начал операцию в Чечне Путин! - не выдержал Болдырев.

—  Начал к началу избирательной кампании, хорошо, если она закончится к началу следующей избирательной кампании. Вот подожди, он еще и Березовскому с Гусинским страшилки покажет, но дальше этого не пойдет, — спрогнозировал Боб­ров.

После произнесения вслух двух последних фамилий вся наша компания язвительно поморщилась. Пришлось наливать по чет­вертой, открыв вторую бутылку, чтобы запить оскомину.

—  Коммунисты — верняк! — утвердил Климин. — Зюганов хотя бы на серьезного мужика похож. Говорят, он даже док­торскую диссертацию сам написал.

—  А Примаков ГРУ возглавлял!

—  А Путин ФСБ...

—  Народ, разделившийся сам в себе, погибнет, — вставил я.

—  В смысле?.. — остановились мужики.

—  В прямом, это не я сказал, это из священного писания. Разделять и властвовать — дело сатаны. А что сейчас происхо­дит за этим столом? Чем сейчас заняты некогда единые совет­ские граждане, бывшие пионеры и комсомольцы? 

—  Я комсомольцем никогда не был, — поправил Климин. — Ты-то, Серый, за кого, я никак врубиться не могу. Наливаешь часто, а молчишь?

—  Он у нас монархист, — ответил за меня Андрей.

—  За царя, что ли?

—  Что ли...

—  Не, ну ты, Сергеич, поделись соображениями, — Игорь подмигнул барменше, чтобы она подтянула на наш стол еще одну поллитровку, дабы процесс имел достойное продолжение.

—  Начну с того, что в 1917 году был нарушен естественный ход истории...

—  Ну знаешь, неужто ты будешь утверждать, что восемь­десят лет мы жили неестественно? — перебил Бобров.

—  Как извращенцы? — ухмыльнулся Миха.

—  Вовсе нет, я в другом смысле...

—  Ну вы, в натуре, мужики, не перебивайте, — вступился Климин. — Давай, Серый, про самодержавие. Я со школы по­мню только про тюрьму народов и кровавый царизм.

— Да все просто, — опять начал я, — каждые четыре года мы теперь обречены выбирать президентов, так?

Все кивнули, опрокидывая по шестой.

—  А они обречены рассчитываться за свои предвыборные кампании, да и вообще нормальному человеку не под силу выставить свою кандидатуру, согласны? Получается, избира­тельное равенство избирательно...

—  Ни фига себе, масло масленое, — задумался Климин.

—  Более того, каждые четыре года страну будет лихора­дить в зависимости от направления политики того или иного кандидата, его человеческих и деловых качеств, а также от по­дергиваний кукловодов, от которых он так или иначе зависит.

—  Кто ему бабки отваливал? — не удержался Игорь.

—  И отваливает, — согласился Болдырев.

—  В США, например, власть, как мячик, перекидывают две партии номинально, а фактически она остается у одних и тех же людей. Но средним американцам эта игра нравится, потому что им обеспечивается средний по их меркам образ жизни. По нашим же — запредельный... Все потому, что американцы со всего мира тянут на себя одеяло, именно этим занято их государство. Поэтому тамошний безработный может жить лучше, чем наш работяга.

—  В натуре...

—  Короче, Америка паразитирует на теле планеты. Это ак­сиома, доказывать ее надо только полным идиотам.

— Но, Серый, тогда почему вся эта ушлая экономика на их баксах держится? — разлил сомнение Игорь. — Значит, они умнее нас...

—  Умнее и хитрее - разные понятия. Те же доллары, если их со всего мира собрать в одну кучу и всю эту кучу в одноча­сье предъявить Соединенным Штатам, то по стоимости это будет всё, что у них над землей есть, да ещё и метровый слой почвы со всего континента снять придется. Вся хитрость в том, что доллар стоит три цента, как полоска бумаги с рисунком. Доллар — это миф, такой же миф, как и вся мировая эконо­мика.

—  Ясно, нам от мировой цивилизации, стало быть, не обло­мится, давай про самодержавие, и выпьем за вас с нами и за хрен с ними, — Болдырев налил по седьмой.

Дальнейший счет вести уже было невозможно.

—  Я не буду ничего говорить о тысячелетних традициях монархического управления, сложившихся в России. Не буду сравнивать темпы экономического развития, хотя они будут не в пользу большевиков и нынешних демократов. Не буду гово­рить об огромной роли православной церкви, хотя надо бы... Просто не хочу всуе...

—  В чем?

—  За бутылкой об этом не говорят.

—  А-аа...

—  Я вам, мужики, как детсадовским, на пальцах все объяс­ню, только не обижайтесь.

—  Валяй.

—  Итак, царь. Рождается наследник престола, он уже наде­лен властью, регалиями, богатством. То есть ему не надо кому- то чего-то доказывать, дать наворовать команде, он ничего никому не должен. Он получает лучшее в стране воспитание и образование. С детства его воспитывают как будущего отца нации. Отца народа. 

-  Как Сталин, что ли?

-  Вроде того, только нежнее. Ему не придет на ум ставить эксперименты над своими детьми. Ко всей России он относится, как к собственному дому. И всю свою жизнь, прекрасно пони­мая, что этот дом достанется в наследство его сыну, он улуч­шает его, делает светлее, расширяет при первой же возмож­ности, рачительно следит за хозяйством...

-  А ведь правда!

-  И ему даже в голову не придет, что задний дворик этого дома или флигелек можно кому-то отдать, даже если этот кто-то назвал себя младшим братом. Он соседям даже коврик на пороге не уступит. И он так же прекрасно понимает, что о домочадцах надо заботиться и держать их в узде, иначе они от обиды или по пьяному буйству начнут бить окна и друг друга. Его воспитывают так, что он несет ответственность за эту страну перед Господом Богом! Кому-то ныне покажется данное утвер­ждение смешным и малозначимым, но сто лет назад на нем держалась целая страна. Народ видел в царе помазанника Бо- жия, царь видел в нем своих детей.

-  Что-то я помню со школы, - озадачился Андрей, — пра­вославие, самодержавие, народность...

-  Совершенно верно.

-  Слушай, Серега, все это, в натуре, как правда. Просто, блин, и понятно. А че им тогда в семнадцатом году не хватало? — Климина разобрало.

-  А чего сейчас не хватает? — ответил я вопросом на вопрос.

-  Вот этим «не хватает» постоянно пользуются политичес­кие проходимцы, — согласился Болдырев.

-  Легче пообещать рай на земле, чем сказать откровенно, что путь может быть только долгим и трудным, особенно че­рез наши снега и непролазную грязь, - взгрустнул Андрей.

-  Просторы, - добавил я.

-  Но ведь на царя сейчас никого не разведешь, даже кула­ком не вдолбишь, — сомневался Игорь, — а то были и плохие цари, - пристально посмотрел на меня.

-  Тогда назови хоть одного хорошего генерального секрета­ря или президента. Чтобы при нем все жили более-менее сча­стливо, люди не гибли на улицах, войн не было... — возразил я. 

—  А вот если сравнить с царями, то цифры будут в пользу самодержцев. История — не девочка, ей не эмоции нужны, а факты.

—  Вот блин, безысходность какая-то! — отчаялся Игорь и заказал следующую бутылку.

Над столом повисла унылая тишина. Каждый думал о чем- то своем. Друзья моего детства прокручивали сомнения по по­воду выбранных ими кандидатур и сравнивали их с жидкими школьными знаниями о русских царях. Как-то легко да под пьяную лавочку я разрушил их стройные политические убеж­дения.

—  Как ты это в самом начале сказал? — наморщил лоб участковый.

~ Народ, разделившийся сам в себе, погибнет.

—  Выходит, мы все полные идиоты, Иваны, не помнящие родства?

—  Выходит.

—  А я никогда в эти избирательные системы не верил! Так, по инерции ходил голосовать.

—  Ты сам-то за кого голосуешь все эти годы? — хитро прищурился на меня инженер.

—  Ни за кого, с тех пор как осознал то, что сейчас вкратце изложил вам. Не беру грех на душу. Так и Антихриста можно выбрать.

—  О-оо...

—  Ё-ёё...

—  Сгущаешь ты, Серый, дышать грустно...

—  Давайте еще по одной.

—  Сыночки, на хлеб не подадите, милые? — к столу подо­шла старушка-божий одуванчик, коих сейчас тысячи бродит по Руси с сумой и тростью...

Каждый из нас молча достал допустимую для милостыни наличность. Получив ее, старушка перекрестилась, попросив у Господа для нас здоровья, но уходить не торопилась.

—  Я вот пирожок в сторонке кушала да вас слушала, — заговорила бабуля, внимательно заглядывая каждому из нас в глаза, — простите меня, старую, но, может, немного и меня послушаете. Я непридуманное скажу. 

-  Валяй, мать, — великодушно разрешил Игорь, — нам все равно еще чего-то не хватает. Я чего-то голосовать нынче раз­думал.

-  Я тоже лучше свой голос еще соткой граммов залью, — поддержал Болдырев.

—  А мне жена все равно избирательный бюллетень на боль­ничный поменяет, — махнул рукой Бобров, — она, по правде говоря, у меня и за президента, и за премьер-министра, и за все силовые структуры в одном лице...

Мужики улыбнулись, зная проблемы Андрея еще со сту­денческих времен, когда его жена Лена стала делать из него талантливого инженера, захлопывая двери перед нашими на­гловатыми лицами.

—  Фигня, Андрюха, этот парламентский кризис у тебя толь­ко на пару дней, во вторник подашь апелляцию, и все утря­сется. А не утрясется, пригрозишь процедурой импичмента, - подбодрил Болдырев.

—  Не путай эмансипацию с инаугурацией, — буркнул Боб­ров.

Бабуля между тем ласково улыбаясь, терпеливо ждала, когда закончится предварительная вечерняя поверка. Когда все замолчали, посмотрела на всякий случай и на меня, но мне нечего было сказать. Я принадлежал сам себе.

Климин во время вынужденной паузы докупил еще одну бутылку для поисков истины, а также тарелку с верхом на­полненную бутербродами, которую поставил поближе к ста­рушке.

-  Я разговор ваш слушала, а сама про свою жизнь дума­ла. Прадед у меня из крестьян в заводчики и купцы выбился, а дед уже имел дворянское звание. Было у него два сына, один из них, стало быть, мой отец. Когда гражданская война началась, мой отец за красных пошел, а брат - за белых. Мать рассказывала, что перед самым концом войны они встре­тились. Где-то в Крыму. Убивать друг друга не стали, но разговор меж ними крепкий состоялся. Белый поручик ска­зал тогда в сердцах красному командиру, что тот нарушил присягу, предал Родину, а народ обманут горсткой безбож- ников-сатанистов. Мой-то отец посмеялся над ним, и пожелал ему помирать в полной безвестности на чужбине без того самого народа, а тот и говорит: подожди, мол, посмот­рим, как ты помирать будешь. И сказал еще, что в России все равно, если не белый, так красный царь будет, и все вернется на круги своя. Но раз уж научились у нас царей свергать, то так до скончания веков и будет, пока не вер­нут венец помазаннику Божьему. На том и расстались...

Я-то в двадцать четвертом родилась, а отца в тридцать седьмом арестовали, припомнив и происхождение его, и брат- ца-белогвардейца не забыли. И более мы его с мамой не виде­ли. Вот тогда она мне и передала разговор двух братьев и велела всю жизнь помнить, чтобы узнать, кто из них прав.

Маму арестовали через год после отца. А меня определили в детдом. Тамошний директор быстро поменял мне имя и фами­лию, на что я сначала обижалась, но только потом поняла, что благодарить его должна. Приходили на мое имя запросы из НКВД, а с такой фамилией в детдоме никого не числилось. Так и стала я жить с другим именем. Окончила школу, поступила в педагогический институт, тут и война началась. Я тогда вместо института в госпиталь работать пошла. Там до сорок пятого и проработала. Уж после войны кое-как заново в институт по­ступила, забыла уже все. Зато другое заметила: за время вой­ны Сталин окончательно царем стал, даже погоны в армию вернул, и церковь разрешил... А слово его — закон. Красный монарх, да и только. Оставалось дождаться, когда его свергнут, а имя испоганят. Но при жизни никто не решился, сила в нем была харизматическая, да и треть страны он через лагеря про­фильтровал, особенно сотоварищей своих по революции. Поде­лом им... Но после смерти Сталина Никитка власть выгрыз у других крысят, ну а потом начал на тени Сталина топтаться. Потоптался, и самого до срока свергли, а вместо него Леньку в цари назначили, чтоб потом на его имени также топтаться. Потом и Мишка без власти остался, а уж от Борискиного име­ни даже тех, кто его выбирал, тошнит. Посмотрим, какой толк от Путина будет...

-  Так его не выбрали еще! — вздыбился Бобров.

-  Это вы еще не выбрали, а там, где надо, уже и выбрали и утвердили... 

—  Бабуля, а тебя-то что на улицу с сумой толкнуло? — прищурился Болдырев.

—  Тут никакого секрета, сынок. Учительская пенсия. Знаешь такую? В репрессированные с новой фамилией меня тоже не зачислили, теперь уж и не доказать ничего.

—  А дети? Внуки?! Не помогают? — спросил Климин, гото­вый в этот момент из-под земли достать нерадивых детей ради справедливого наказания.

—  Кабы были, — на глазах у старушки выступили слезы. — Муж у меня военный летчик был. Мы в пятидесятом пожени­лись. В пятьдесят первом у нас сынок родился. А в пятьдесят втором мужа в Азию отправили, по-моему, корейцев на наших самолетах летать учить. Или вместо них на боевые вылеты летать. Там он и пропал без вести. С тех пор и жду его... Сын по его стопам пошел. А то и полетел. Только училище закон­чил и напросился во Вьетнам. Тогда модно было всем помогать. Уж там вроде и заканчивалось все. До Парижского соглашения считанные дни оставались. А он, как и отец, тоже не вернулся...

—  Блин, — горько покачал головой Игорь.

—  Так кто прав, бабуля? — Болдырев решил вернуть разго­вор к началу, не хотел тревожить чужую боль.

—  Из двух братьев? - поддержал его Андрей.

—  Он, — неожиданно кивнула она на меня.

Из кафе мы выходили уже затемно на нетвердых ногах. Разговаривали уже ни о чем. На крыльце закурили, расхо­диться не хотелось. Во всяком разговоре четырех пьяных му­жиков остается какая-то недосказанность, граничащая с недо­питым. Наверное, поэтому мы с сомнением топтались на крыль­це, не решаясь разойтись. Об избирательном участке никто уже не вспоминал. И неизвестно, сколько бы еще мы взвеши­вали опасность продолжения застольной беседы, но благоразу­мие инженера и правильного мужа все же вытолкнуло Анд­рея из наших рядов.

—  Извините, мужики, но я домой. Там Ленка уже, навер­ное, морги обзванивает.

—  Будь здоров, — без обид кивнули мы.

—  Я, пожалуй, тоже пойду, иначе завтра день кувырком, — решил я. 

Климин с Болдыревым переглянулись.

—  Слушай, Игорек, ты когда у меня последний раз в гостях был? — улыбнулся Болдырев.

—  В прошлой жизни, — ответил Климин.

—  Ну так пошли?

Участковый и бандит в обнимку ринулись в гастроном, от­куда появились уже через минуту с позвякивающим пакетом. Трудно было представить себе двух более близких друзей в этот час на этой улице.

—  Серега, мы сделали свой выбор! — помахали они мне звенящим пакетом. Махнули и свободными руками, мол, пой­дем с нами, но я отрицательно покачал головой.

До восьми вечера оставались считанные минуты, и я наде­ялся еще успеть воспользоваться конституционным правом и выполнить гражданский долг: поставить галочку в самом ниж­нем квадрате избирательного бюллетеня. «Против всех». А мо­жет, за всех. За сто не родившихся с 1917 года миллионов россиян...

_Тюмень—Горноправдинск,_2000_г._