О.К. ЛАГУНОВА. К.Я. Лагунов и Е.Д. Айпин: встреча этносознаний
Взаимообусловленность аксиологического, эстетического и исторического сегодня утверждается в качестве методологического ключа при осмыслении явлений литератур народов России[1]. Особенно драматичны «встречи» ценностных систем в Западной Сибири, где по воле истории сходятся и взаимодействуют три религиозных общности – христианская, языческая и исламская. В условиях тоталитарного давления советской мифологии различие ценностных доминант мировых религий редуцировалось. В условиях ослабления государственной системы компенсаторная функция коммунистической религиозности была уже недостаточной, а официальная игра в поддержку мирочувствования малочисленных коренных народов (например, присуждение Государственной премии РСФСР Ювану Шесталову за «Языческую поэму» в 1970-е гг.) как бы идеологически разрешала освоение традиционных национальных ценностей и в письменном слове. Не случайно, видимо, что вскоре за волной пропагандистского тиражирования «Языческой поэмы» Еремей Айпин, например, начинает работу над первым в хантыйской литературе романом (1977–1987), а в 1982 году уже издается отдельной книгой первый роман в мансийской литературе «И лун медлительных поток» А.М. Коньковой и Г. К. Сазонова.
Так как роман конструктивно выражает именно взаимосвязи различных процессов действительности[2], то закономерно, что в младописьменных литературах главным ценностным источником конструирования картины мира при изображении «больших ходов жизни» (П.Н. Медведев) могло стать и стало языческое мироощущение авторов.
Специалисты по литературам народов российского Севера последней трети XX века не случайно фиксируют обращенность писателей «к языческим верованиям, связанным с природопользованием, и к шаманизму», даже открытую противопоставленность языческого и христианского в текстах 1980-х годов, например, у Юрия Рытхэу[3]. Сознание русских писателей в регионе также претерпело ряд существенных изменений. Коммунистическая мифология стала открыто и сознательно вытесняться и замещаться христианским категориальным аппаратом. Причем очевиднее и интенсивнее этот процесс шел у литераторов с программной философско-идеологической ориентацией, потому что ясность публичной позиции определяла существо их способа мыслить и писать, а значит, и естественность самореализации. Так, автор десятка романов К.Я. Лагунов[4] публикует в 1993 году книгу-эссе «Пред Богом и людьми», где уже в «Зачине» манифестируется выбор автора:
Вопрос о встрече сознаний не может быть корректно поставлен без наличия конкретного источника, документально фиксирующего непосредственность и неслучайность факта ценностного соприкосновения сторон, их деятельной ответственности в этот момент. В нашем случае таким документом является издание романа Е.Д. Айпина «Ханты, или Звезда Утренней Зари» (М., 1990) с многочисленными пометами на полях К.Я. Лагунова, сделанными в процессе первичного чтения текста. Позднее эти пометы в определенной степени были использованы писателем при работе над книгой «Портреты без ретуши» о литераторах Западной Сибири (Тюмень, 1994).
Всего на полях сделано больше 80 помет в форме от одной до трех десятков лексем, расположены они по всей книге. Кроме того, имеются десятки отчеркиваний фраз и предложений, десятки авторских знаков из одной или двух букв, фиксирующие различную степень приятия читаемого текста. Все это может стать предметом специального анализа. Но в данном случае комментированию будет подвергнут только лексический слой помет.
Его характер позволяет вычленить в процессе чтения хантыйского романа русским писателем несколько стадий: а) ожидание соответствия текста определенному романному стандарту, существующему в сознании воспринимающего; б) фиксирование несоответствий этому стандарту и искреннее удивление; в) формулирование несоответствий как особенностей данного текста; г) постановка вопроса о специфике национального мышления и особом типе романа; д) негативная оценка прочитанного в отношении идейного однообразия, неразвернутости изобразительного ряда и отсутствия интриги в авторской установке на борьбу за внимание читателя.
Перечень ожиданий К.Я. Лагунова сводим к нескольким базовым позициям: 1) предпочтительность линейного развития романа; 2) изобразительность – основа жанровой конструкции; 3) четкая разграниченность речевых зон каждого из героев и автора, правдоподобность речи по лексическому и интеллектуальному критериям; 4) идейная многосоставность; 5) стремление не потерять внимание читателя за счет темпа, естественности изложения и оригинальности материала, его исторической «правдивости».
На последней странице книги Айпина дана развернутая итоговая характеристика прочитанному. В ней точно устанавливаются связи между системой персонажей романа, структурой его главного героя, концепцией мира и человека:
Если К.Я. Лагунов предполагает, что автор в первую очередь должен заботиться об удобстве и интересе читателя – не утомлять, не надумывать, не затягивать, не забегать, не перебирать, не повторять, не быть банальным, избегать общеизвестного, мотивировать и убеждать и т. п., то Е.Д. Айпин, возможно, и не видит этих задач в качестве краеугольных для языческого писателя. Причем по ходу чтения русский литератор отмечает для себя несоответствие айпинского текста предполагаемым стандартам как его неслучайные и специфические особенности, например:
Таким образом, «встреча» автора и читателя, в качестве которого выступал этнически другой художник, не привела к «преодолению чуждости чужого» (М.М. Бахтин) и не явила примера глубины понимания в писательском сообществе одного региона. А ведь именно К.Я. Лагунов мыслился литераторами малочисленных коренных народов Севера Западной Сибири в качестве их проводника в «большую литературу». Не случайно ненка Анна Неркаги предпослала к своей повести «Белый ягель» (1996) формулу
То, что «преодоление чуждости чужого» именно в этнической сфере особенно трудно, и то, что при восприятии айпинского романа русским писателем срабатывало «противочувствие» (С.С. Аверинцев) этнических культур, а не индивидуальные предпочтения одной из сторон, свидетельствует иной пример. Это внутренняя рецензия, написанная по просьбе издательства «Молодая гвардия» в 1985 г. на роман «Ханты, или Звезда Утренней Зари» одним из квалифицированных литераторов столицы И.И. Виноградовым[11]. Напомним, что он работал в журнале «Новый мир» у А. Твардовского, с 1986 г. заведовал отделом прозы в этом журнале, в 1990-е возглавлял журнал «Континент».
Большинство недоумений критика по поводу айпинского текста весьма сходны с замечаниями К.Я. Лагунова. С одной стороны, Виноградов считает, что «книга композиционно построена удачно», что «ретроспективные и вставные эпизоды хорошо вплетены в «главный сюжет» (последняя поездка Демьяна в поселок и обратно домой)». С другой стороны, он полагает, что именно «это переплетение слишком частыми, слишком маленькими, дробными фрагментами... несколько затрудняет чтение». Рецензент рекомендует по конкретным сюжетным линиям дробные и «далеко отставленные друг от друга фрагменты» «собрать... воедино, в один ретроспективный эпизод». Это предлагается для линии Демьяна – Марины, истории Седого. Виноградов советует «вообще... сделать главы повествования более крупными, всякий раз выстроенными вокруг некой единой и завершаемой в пределах главы темы или сюжетной истории». Он формулирует смысл данной «перекомпоновки»: большая собранность повествования, «читать будет легче», усилится «динамический момент», сократятся «немалые» длинноты. К.Я. Лагунов также предлагал, например, вместо рассуждений по ходу повествования
И.И. Виноградов, полагая возможность разрешения любых эстетических проблем преимущественно техническими средствами, предлагает «устранить» «неотчетливости сюжетного характера, возникающие из-за лирически обобщенной и метафорической манеры рассказа». Ему «малопонятен, в сущности, финал», раздражает и то, что «два раза – почти буквально, слово в слово – повторяется легенда об ушедшем Вверх Человеке», и поэтому ее «надо оставить где-то в одном месте». Заметим, речь идет о композиционной раме всего романа, которую, как оказывается, следует изменить в принципе. Историю любви одного из персонажей лучше также устранить, на взгляд критика, потому что «все это абсолютно условно, выглядит дешевой выдумкой, а главное – совершенно не нужно для последующего разворота событий». Рассказ Марины не принимается, ведь он тоже «совершенно условен, далек от живой речи». Оценивающий текст исходит из стандарта отчетливой линейности сюжета, его наивно реалистической правдоподобности, игнорирующей условность литературной культуры эпох, предшествующей «поэтике художественной модальности»[12]. Оправдывается это знанием воли читателя.
Творение хантыйского прозаика не соответствует советской модели эпического романа, описанной Н.Л. Лейдерманом. В ней «эпический смысл» воплощается «в форме объективизированного саморазвития художественного мира, подчеркнуто независимого от восприятия субъекта речи», а «история, исторический процесс», «движение времени, хронология – это объективный стержень художественного действия». Кроме того, «установка на максимальное правдоподобие» определяет все, герой «вступает в борьбу с историческими обстоятельствами, чтоб очеловечить их», «не приемлет никаких компромиссов, которые бы ущемляли его потребность в свободном развитии»[13]. Не соответствует айпинский роман и христианской модели беллетристического текста, ведь она должна быть всем ходом событий ориентирована на «видение времени, как мировой истории спасения, границами которой являются сотворение мира и день страшного суда»[14].
Специфика языческих текстов в филологии отрефлектирована слабее, однако вопрос о ней уже поставлен и сделаны наблюдения обобщающего характера, например, в монографии А.А. Богатырева. Согласно им, языческая модель опирается на «культ циклических перевоплощений», «тотальность» языческой идеи прослеживается «как вездесущность», поэтому и «рефлексия читателя, слушателя при опоре на серию сменяющих друг друга тематически контрастных предикаций властно обращается к одному-единственному топосу, одной и поименованной в пантеоне богов точке схода всех смыслов». «Человеческая жизнь» в языческой модели «трактуется как встроенный момент в циклической смене тактов бытия», а языческая идея выступает «как смысловое начало, превосходящее по содержанию понятие, которым можно в полной мере обладать, но меньшее, чем тайна, к раскрытию которой человеку следует напрягать в себе все духовное»[15]. Эти характеристики вполне приложимы к тексту айпинского романа и вполне объясняют его архитектонику.
«Встреча» этнических сознаний К.Я. Лагунова и Е.Д. Айпина может быть охарактеризована как процесс многофазный, напряженность и драматизм в нем нарастали. Публикация хантыйским прозаиком в окружном альманахе «Эринтур» рассказа «Русский Лекарь» повлекла в адрес автора публичный жест русского писателя в областной газете. Это была статья с однозначно оценочным названием «Фальшивая нота», затем ее перепечатали в столичном сборнике «Хантыйская литература». Айпин публично никак не прореагировал на данный жест, хотя косвенным ответом его можно считать и новый роман «Божья Матерь в кровавых снегах».
Очевидно, что в полиэтнической России «встречи» сознаний мастеров слова различных народов – это феномены, выявляющие вектор геополитического самочувствия страны. Важно, чтобы проблемность в этой сфере ощущалась в качестве нормы научной рефлексии и стимулировала поиск подходов и методик. Но даже первичное описание новых фактических данных, целенаправленное накопление материала можно рассматривать сегодня как достаточную программу действий в столь деликатной области этнической антропологии, в которую еще только намеревается проникнуть филология.
Сноски
1
Султанов К.К. Национальное самосознание и ценностные ориентиры литературы. М. 2001. С. 35–38.
2
Лейдерман Н.Л. Движение времени и законы жанра. Свердловск, 1982.
3
Пошатаева А.В. Юрий Рытхэу, Владимир Санги. Опыт реконструкции эстетики переходных эпох // История национальных литератур. Перечитывая и переосмысливая. Вып. 3. М. 1998. С. 140, 141.
4
Константин Яковлевич Лагунов. Рекомендательный указатель литературы. Тюмень, 2003.
5
Лагунов К.Я. Пред Богом и людьми. Тюмень, 1993. С. 3, 5.
6
Ионин Г.Н. Этнофилологический подход к программному творчеству в школе и вузе// Реальность этноса. Национально-региональный компонент в образовании: содержание, структура, функции. СПб., 2001.
Ионин Г.Н. Образовательное поле этнофилологии // Реальность этноса. Национальные школы в этнологии, этнографии и культурной антропологии: наука и образование. СПб., 2001.
7
Ионин Г.Н. Национальная литература и конфессиональность // Реальность этноса. Образование и проблемы межэтнической коммуникации. СПб., 2002. С. 511.
8
Неркаги А. П. Молчащий. Тюмень, 1996. С. 12.
9
Айпин Е.Д. В ожидании первого снега. Свердловск, 1979.
10
Космос Севера. Вып. 2. Екатеринбург, 2000.
11
Виноградов И.И. Эпическое сказание о хантах // Хантыйская литература. М. 2002. С. 53-55.
12
Бройтман С.Н. Историческая поэтика. М., 2001.
13
Лейдерман Н.Л. Указ. соч. С. 142-144, 169-170.
14
Богатырев А.А. Схемы и форматы индивидуации интенционального начала беллетристического текста. Тверь, 2001. С. 86-87, 170.
15
Богатырев А.А. Указ. соч. С. 171.